Инфляционный всплеск в России как рукотворный процесс

В 2015 году в России был решительно прерван процесс дезинфляции, при которой темпы роста общего уровня цен последовательно сокращались. Наша страна вернулась в число явных мировых лидеров по темпам ценовой динамики (достигавшей 15—16 % в годовом исчислении), проигрывая в этом отношении лишь Украине, Венесуэле и еще всего лишь десятку далеко не самых развитых и особо подверженных вирусу инфляции стран. Инфляционный всплеск, помимо инвестиционного спада, пагубно повлиял на текущие доходы россиян, существенно обесценил их сбережения. А усиливающееся обнищание населения через сжатие потребительского спроса ввергло отечественную экономику в очередную хозяйственную рецессию, масштабы которой ныне оцениваются в 3,5—4 % ВВП.

В сложившейся ситуации крайне важно верно оценить причины этого инфляционного скачка для недопущения дальнейшего масштабного обесценения рубля. Между тем в обществе продолжает преобладать представление о том, что первоосновой ускорения динамики цен являются введенные многими государствами санкции в отношении нашей страны, а также ответное российское эмбарго на ввоз на ее территорию ряда продовольственных товаров. Продолжает оставаться весьма живучим идеологический стереотип относительно чрезмерной денежной массы в качестве первопричины российских инфляционных процессов. Безусловно, вклад некоторых из этих негативных факторов в ценовую динамику недооценивать не стоит, однако, думается, что глубинные истоки инфляционного процесса в современной России следует искать в иной плоскости, а именно — в несовершенстве проводимой государством антиинфляционной политики.

Для адекватной реакции правительства и Центрального банка на инфляционную угрозу необходимо вначале четко ответить на вопрос, какой тип повышения цен в нашей стране явля- ется господствующим — инфляция спроса или инфляция предложения (издержек). Для этого нужно проанализировать, действие каких именно факторов ценовой нестабильности преобладает: перемещающих кривую совокупного спроса вправо (вызывая инфляцию спроса) или сдвигающих кривую совокупного предложения влево (вовлекая тем самым отечественную экономику в инфляцию издержек), откуда приходит ведущий импульс к росту общего уровня цен: со стороны предложения (т. е. от производителей, монопольно взвинчивающих цены) или же со стороны спроса (от покупателей их продукции, стремящихся приобрести товары и услуги). Другими словами, какие факторы — монетарные или немонетарные — таят в себе наибольшую опасность для стабильности цен на российском рынке. Ответ на данный вопрос крайне важен, поскольку без понимания природы, конкретных механизмов раскручивания российской инфляции ее лечение может привести к обратным результатам — к еще большему ускорению ценовой динамики.

Поставим вопрос: а как же власти могут установить господствующие факторы ценовой нестабильности? Существуют ли способы их гарантированного выявления? Да, мировая наука накопила в этом вопросе богатый опыт. Например, хорошо известно, что если инфляция спроса стартует с момента роста цен на конечные товары и услуги и лишь затем распространяется на факторы производства, то направление ценовой волны в случае инфляции предложения оказывается противоположным — с удорожания промежуточных товаров, возрастающих в цене из-за разнообразных проявлений частного и государственного монополизма, к последующему взвинчиванию цен на продукцию конечных отраслей. В инфляции спроса избыточная денежная масса выступает в качестве непосредственной причины ее развертывания, а в инфляции предложения первоначальный ценоповышательный импульс задают немонетарные факторы, и только вызванное ими повышение цен требует подтягивания денежной массы (с учетом скорости ее обращения) к их возросшему уровню, которое во времени отстает от всплеска цен. Если же Центральный банк по каким-либо причинам игнорирует данную объективную закономерность сферы товарного обращения (например, исходя из упрощенной трактовки всякой инфляции как исключительно денежного явления), то инфляция издержек не только не исчезает, но даже усиливается — вследствие дефицита денег в стране углубляется экономи- ческий спад с соответствующим левосторонним смещением кривой совокупного предложения и, как результат, неминуемым всплеском цен.

То, что в нашей монополизированной экономике преобладают факторы инфляции издержек, доказывает и ярко выраженная несбалансированность отечественного инфляционного процесса. Общеизвестно, что чем слабее конкуренция в той или иной отрасли, тем выше уровень вздуваемых монополистами цен. Индикатором такой инфляции может служить коэффициент опережения темпов роста цен на инвестиционные товары по сравнению с товарами потребительского назначения. В те годы, когда цены потребительских товаров демонстрируют опережающую динамику, свидетельствуя о росте доходов потребителей, их переориентации со сбережений на потребление под натиском инфляционных ожиданий, в стране оправданно ожидать ускорения инфляции спроса. Но когда условия несовершенной конкуренции позволяют производителям активно пользоваться своим монопольным положением на рынке и завышать цены факторов производства, становится ясно, что в обществе неизбежен всплеск инфляции издержек. Так, за 2000—2012 гг. в России потребительские цены на товары и услуги, через которые проявляется инфляция спроса, возросли в 4,21 раза. В то же время тарифы на услуги жилищно-коммунального хозяйства, через которые, в частности, реализуется ценовой диктат естественных монополий, увеличились в 18,1 раза [1], убедительно свидетельствуя о доминировании факторов инфляции издержек в нашей стране. Опережающими темпами росли также цены на топливо и сырье, тарифы на перевозку грузов и другие аналогичные виды продукции, реализуемой в условиях несовершенной конкуренции. При сохранении технологических монополий и отсутствии четкой государственной регламентации их деятельности нефтедобыча, металлургия, электроэнергетика, химическая и некоторые другие отрасли получили одностороннее по отношению к конечным производителям преимущество. Первые, не сообразуясь с издержками, могли закладывать в цены свои инфляционные ожидания; вторые столкнулись с жесткими ограничениями в платежеспособности конечных потребителей и не имели реальной возможности реагировать повышением цен на рост издержек производства.

Вследствие дезорганизации цен на различные товары и факторы производства был серьезно деформирован механизм образования средней нормы прибыли, что на многие годы закрепило глубокие структурные диспропорции. В российской экономике интенсивно проявился некий эффект «ценового насоса» — масштабного перераспределения добавленной стоимости между секторами через регулярную ломку прежних ценовых пропорций. Причем сложились вполне устойчивые направления финансовых потоков: от сельского хозяйства, легкой, пищевой промышленности, машиностроения — к топливной промышленности, металлургии и сфере материальных услуг (транспорт, связь). За период наиболее интенсивной инфляции (1991—1996 гг.) общее повышение цен выглядело следующим образом: электроэнергетика — в 10 386 раз, железнодорожный транспорт — в 8961 раз, воздушный транспорт — в 5982 раза; в то же время сельское хозяйство — всего в 1055 раз, легкая промышленность — в 1042 раза, пищевая — в 2885 раз.

Острый дефицит значимых успехов в антимонопольном регулировании отечественной экономики приводит к тому, что инфляция и в современной России по-прежнему не выглядит сбалансированной. Так, если общий уровень в 2011 году возрос всего на 6,1 %, то внутренние цены на газ повысились на 14,6 % — с 2296,8 до 2631,7 руб./тыс. куб. м [2]. Через ценовой механизм несбалансированной инфляции здесь по-прежнему наблюдается интенсивная перекачка добавленной стоимости. В результате в 2002—2011 гг. объем ее присвоения финансовым сектором увеличился в 3,71 раза, оптоворозничной торговлей — в 2,0 раза, в то время как обрабатывающей промышленностью (без учета нефтепереработки, нефтехимии, металлургии и производства удобрений) — всего в 0,34 раза, а в сельским хозяйстве и того меньше — в 0,17 раза. И это не случайно, поскольку, например, период с января 2009 по май 2010 года, по расчетам В. Маневича, индекс внутренних цен на нефть составил в России 255,6 %, в то время как повышение цен производителей пищевых продуктов составило лишь 106,73 %, текстильных и швейных — 107,93 %, машин и оборудования — 107,68 % [3]. В такой ситуации все обрабатывающие отрасли, перманентно осуществляя масштабные скрытые трансферты в направлении монополистических отраслей топливно-сырьевой ориентации, обречены на исчезновение, раннее или позднее исчерпание своих производственных возможностей.

Перераспределение доходов и непропорциональный рост издержек производства периодически происходят и внутри монополистического сектора отечественной экономики, контроль над ценообразованием в котором соот- ветствующими правительственными ведомствами в значительной степени утрачен. Так, почти привычны ситуации, подобные следующей: сокращение экспортных пошлин на вывоз нефти, черных и цветных металлов, древесины сопровождается повышением тарифов на железнодорожные перевозки. При этом доход одного монополиста перераспределяется не в пользу потребителей его продукции или федерального бюджета — он перетекает к представителю другого неконкурентного рынка. В случае сохранения всевластия монополистов и нежелания государственных ведомств противостоять их ненасытным аппетитам инфляция в России в 2015 году естественным образом переросла в стагфляцию. Уже сегодня отрицательные темпы развития в целом ряде отраслей обрабатывающей промышленности и сельского хозяйства сигнализируют о том, что очередная эволюция отечественной экономики в стагфляционую ловушку — вовсе не результат действия каких-либо случайных факторов, а вполне закономерный процесс.

Между тем российские власти в очередной раз проигнорировали факт доминирования немонетарных факторов отечественной инфляции над факторами монетарными, а потому вместо нейтрализации угрозы со стороны инфляции предложения они главный удар стремились нанести именно по механизмам инфляции спроса. Этим псевдолечением страны от ценового удара в конце 2014 года активно занимался Банк России, который, реагируя на стремительный обвал рубля, единовременно и резко поднял свою ключевую ставку с 10,25 до 17 %. Подобное проявление денежно-кредитной рестрикции (политики «дорогих денег»), повлекшее за собой из-за удорожания кредита резкое сокращение денежной массы, находящейся в обращении, крайне негативно повлиявшее на инвестиционный процесс во всей стране, оправдывалось монетарными властями острой необходимостью сбить инфляционные ожидания россиян, массовую тягу к приобретению иностранной валюты, побудить их к наращиванию сбережений в коммерческих банках. Безусловно, в тактическом аспекте подобное решение не могло не сказаться на торможении процесса ослабления курса рубля, однако в аспекте стратегическом негативные последствия подобного решения явно перевешивают — причем не только в части ухудшения качества экономического роста нашей страны, отрицательной динамики валового внутреннего продукта, но и в связи с обнаружившейся неспособностью государства обуздать рост общего уровня цен.

Надо признать, что у политики «дорогих денег», посредством которой монетарные власти развитых стран с конкурентной экономикой успешно справляются с инфляцией спроса, в отечественной науке имеется немало сторонников. Е. Гайдар, Б. Федоров, А. Илларионов, Э. Набиуллина и другие выражающие неоклассические взгляды экономисты в разное время полагали, что повышение цен в России вызвано почти исключительно чрезмерным совокупным спросом, и пытались эконометрическими методами подтвердить существование жесткой связи между ростом денежной массы (с учетом скорости обращения денег) и динамикой цен. Все названные экономисты так или иначе являются сторонниками известной количественной теории денег и цен. К ним примыкает и экс-министр финансов Российской Федерации А. Кудрин, который утверждает, что «прямо пропорциональная зависимость между темпами роста денег и темпами инфляции в экономике очевидна и подтверждается статистически» [4].

Альтернативная точка зрения, отстаиваемая, например, Л. Абалкиным, Н. Шмелевым, Р. Гринбергом, С. Глазьевым, С. Губановым, базируется на убеждении, что в основе российской инфляции лежат преимущественно немонетарные факторы, с особой силой проявляющиеся в отечественной экономике, которая отягощена к тому же высокой ресурсоемкостью и колоссальными диспропорциями. Наращивание денежной массы, по мнению представителей кейнсианской школы, не оказывает никакого повышательного воздействия на ценовую динамику, будучи предпосылкой повышения инвестиционной активности, ускорения экономического роста и других позитивных обстоятельств, закономерно повышающих спрос на деньги. Рост денежной массы выступает в этих условиях лишь закономерным следствием взрывного повышения цен, причины которого лежат в монополизации отечественной экономики как глубинном источнике инфляции издержек. На заседании Столыпинского клуба в октябре 2015 года С. Глазьев, Б. Титов, А. Клепач обосновали острую необходимость (причем не только для обеспечения экономического роста, но в интересах достижения последовательной дезинфляции) проведения апробированной в США и Евросоюзе политики количественного смягчения по-русски путем дополнительной ежегодной денежной эмиссии в 1,5 трлн руб. в течение ближайших пяти лет и форсированного кредитования реального сектора отечественной экономики. Тем самым они в очередной раз подвергли ожесточенной критике количественную теорию денежного обращения, которая выдвигает в качестве своего основного постулата жесткую зависимость уровня цен от предложения денег и не признает исключений из данного правила.

Давно известно, что зависимость уровня цен от денежной массы не столь однозначна. Например, цены могут нарастать в стране без сколько-нибудь заметного увеличения денежной массы — в частности, за счет инфляционных ожиданий населения, повышающих скорость обращения денег, или же просто вследствие стремления крупных компаний-монополистов повысить размер присваиваемой ими прибыли при полном игнорировании количества обращающихся в стране денежных знаков. Вполне возможно сохранение завышенного уровня цен даже при сжатии денежной массы и падении в результате этого совокупного спроса в результате монопольного ценового сговора. Нечто подобное наблюдалось в середине 1990-х гг., когда, несмотря на сознательно сжимаемую Банком России денежную массу (относительно ВВП), в России протекал интенсивный инфляционный процесс, ставший наглядным подтверждением способности отечественных монополистов, рвущихся к сверхприбыли, не обращать внимания на сокращение доходов большинства россиян и неуклонно взвинчивать цены. Сокращение рублевой денежной массы в реальном выражении за 2008 год на 10,3 % опять-таки не вызвало дефляцию: инфляция, хотя и несколько более медленными темпами, продолжала свой бег.

Если же рост денежного предложения сочетается с торможением скорости товарноденежного обращения (а такое замедление происходит, например, в случае, если укрепляется доверие населения к национальной валюте, и дополнительные денежные знаки направляются в долгосрочные инвестиции в производство), то инфляция в стране может и не нарастать. Например, во второй половине 1990-х гг. в Китае наблюдалась комбинация неуклонно снижающихся цен в обстановке ежегодного роста денежной массы на 17 % [5]. Во многом схожая ситуация, связанная с сокращением эластичности динамики потребительских цен по денежной массе, складывалась в России вплоть до середины 2008 года в связи с большей привлекательностью вложения сбережений населения в активы, номинированные в национальной валюте, по сравнению с валютой иностранной. В условиях укрепления обменного курса рубля и последовательной дедолларизации экономики кумулятивный прирост цен оказывался значительно менее впечатляющим, нежели кумулятивный прирост предложения денег. Так, увеличение денежной массы с 714,6 млрд руб. в начале 2000 года до 8996 млрд руб. в начале 2007 года (т. е. более чем в 12 раз, что несопоставимо с динамикой реального ВВП) вовсе не привело к ускорению инфляционных процессов. Напротив, результатом подобной монетизации отечественной экономики (своего рода «инфляционным парадоксом», проявлением тесной обратной связи) явилось замедление темпов роста общего уровня цен с 36,5 до 9 % [6].

Наращивание денежной массы может не сопровождаться повышением цен и в том случае, если национальная экономика находится в состоянии рецессии (т. е. на кейнсианском отрезке кривой совокупного предложения), когда накачивание совокупного спроса средствами государственной антикризисной политики обычно не влечет за собой немедленного ускорения инфляционных процессов. Выход российской экономики из нынешнего состояния неполной занятости может сопровождаться довольно значительными темпами прироста ВВП, а потому дополнительная эмиссия, повышающая коэффициент монетизации (как соотношения денежной массы к ВВП) с нынешних 45 до 55—60 %, способна оказаться вполне неинфляционной: растущий спрос на деньги будет успешно поглощать дополнительное денежное предложение.

В условиях господства факторов инфляции предложения роль Центрального банка в нейтрализации их системного действия оказывается крайне незначительной, а зачастую он вообще не способен реально противодействовать их развертыванию. В подобной обстановке ведущий вклад в стабилизацию ценовой динамики способна внести Федеральная антимонопольная служба в тесной связке с субъектами бюджетноналогового регулирования, реализующими комбинацию фискальных мер по сокращению налоговой нагрузки на отечественную экономику и расширению программ дополнительных государственных расходов. Что же касается Банка России, то он может стать «подносчиком снарядов» для активного «артиллериста», но только в том случае, если направленность проводимой им денежно-кредитной политики будет не рестриктивной, а экспансионистской, и взамен проводимой сегодня политики «дорогих денег» (приводящей к уменьшению коэффициента монетизации) он начнет реализовывать политику «дешевых денег». Только в этом случае скорость распространения инфляционных процессов будет неуклонно сокращаться, но не из-за сжатия совокупного спроса на рынке товаров и услуг, а вследствие нарастания здесь совокупного предложения.

Рукотворный характер нынешней российской инфляции связан не только с ошибочной направленностью государственной антиинфляционной политики (имеющей не экспансионистскую, а рестриктивную направленность), но и с немалой степенью заинтересованности финансовых властей в дальнейшем развертывании инфляционных процессов в нашей стране. Бесспорный перевес проинфляционных факторов над контринфляционными в современной России в немалой степени обусловлен интенсивным проявлением в ней эффекта храповика, суть которого заключается в том, что при увеличении совокупного спроса уровень цен растет, а при его уменьшении он не падает. Общеизвестно, что покупательная способность россиян в 2015 году существенно сократилась (примерно на 10 %). Однако это отнюдь не приводит к снижению общего уровня цен. Если понижение курса рубля неотвратимо влечет за собой нарастающую ценовую волну, то его повышение вовсе не означает неизбежного сокращения цен на внутреннем рынке [7].

Подобная асимметрия (различный характер воздействия совокупного спроса и курса национальной валюты на динамику цен вверх и вниз) обусловлена не только и даже не столько негибкостью цен в России в сторону понижения, связанной с высокой степенью монополизации экономики: стремясь сохранить высокий уровень цен и тем самым присваиваемых прибылей, многие отечественные предприятия-монополисты сознательно сокращают объем поставляемых ими на внутренний рынок товаров. Решающее влияние имеет негласная поддержка монополистов со стороны государственных ведомств, которые тем самым гарантируют дополнительные налоговые поступления в государственный бюджет.

Государства, основу финансового благополучия которых составляют косвенные налоги, а именно к ним относится Россия, надежно защищены от проявления эффекта Оливьера-Танзи, который учитывает фактор временного разрыва между получением дохода и уплатой прямых налогов и делает неизбежным прогрессирующий развал государственного бюджета по мере развертывания инфляционных процессов в стране. Перенести в отдаленное будущее потребление многих товаров и услуг, в цены которых включены налоговые компоненты, оказывается попросту невозможно. Более того, незапланиро- ванное ускорение инфляционных процессов вполне может сопровождаться крупными дополнительными налоговыми поступлениями в бюджет от реализации продукции, в структуре цен которой представлены НДС, акцизы, таможенные пошлины и другие косвенные изъятия.

Естественным результатом давления «лукавой цифры» является устойчивое превышение фактических доходов государственного бюджета над доходами плановыми. Так, если в 2002 году их отклонение составляло всего 3,4 %, то в 2003 году — 6,9 % (планировались доходы в объеме 2418 млрд руб., а на деле они составили 2586 млрд руб.), в 2004 году — 25% (2743 и 3429 млрд руб.), а в 2005 году — уже 49,4 % (3326 и 4970 млрд руб. соответственно). Выходит, что, всемерно афишируя свою неустанную борьбу с инфляцией, российское правительство в то же время получает в результате «ошибочных» прогнозов ее предстоящей динамики ощутимую финансовую выгоду. В период 2000— 2005 гг. превышение фактического размера бюджетного профицита над плановым колебалось в диапазоне от 11,25 % (2002 г.) до 53,92 % (2003 г.) и 83,44 % (2000 г.). Нечто подобное наблюдается и в 2015 году, когда дополнительные косвенные налоги, поступающие в федеральный бюджет вследствие ускоренного повышения цен, делают дефицит последнего намного меньше запланированного. В этих условиях, как только несколько повышаются мировые цены на нефть и начинают действовать другие факторы укрепления обменного курса рубля, Банк России возобновляет политику наращивания своих валютных резервов — для того, чтобы через ослабление рубля не допустить торможения инфляционных процессов в нашей стране.

Если бы Российское государство не было заинтересовано в инфляции и в резком ослаблении рубля как источнике развертывания последней, то Центральный банк, безусловно, еще в конце 2014 года успешно использовал бы свои масштабные валютные резервы (объем которых в тот период гарантировал поддержание курса рубля на вполне приемлемой отметке) для своевременного реагирования на разрушительные действия как профессиональных валютных спекулянтов, так и на девальвационные ожидания миллионов россиян, которые тогда панически скупали неуклонно дорожающую иностранную валюту. И даже если бы девальвация рубля стала неизбежной, Банк России имел реальную возможность — подобно, скажем, своему казахстанскому «коллеге» — провести одномоментный пересчет курса рубля по отношению к

«корзине» валют, с тем чтобы, закрепившись на заранее подготовленных позициях, инструментом валютных интервенций в дальнейшем обеспечить долговременную относительную стабильность курса российской валюты (с вполне вероятным его постепенным приближением к прежнему уровню). Однако вместо этого Банк России в очередной раз избрал крайне далекий от оптимума вариант плавной девальвации, который вовлек в спекулятивную игру против рубля все российское общество и закономерно привел к совершенно необоснованному падению его валютного курса.

Помимо сознательного занижения оценок предстоящей инфляции российский Минфин стабильно получает дополнительные налоговые доходы посредством чрезмерно консервативных прогнозов поведения мировых цен на нефть (а иногда и курса рубля и предстоящей динамики ВВП, где сегодня сквозит избыточный пессимизм). По данным С. Журавлева и А. Ивантера, среднее отставание ее расчетной цены от фактической составляло в 2000—2010 гг. 13,6 дол./баррель [8]. В российской экономике устойчиво воспроизводится ситуация, при которой повышение мировых нефтяных цен трансформируется в неминуемое наращивание и внутренних цен на топливо, в то время как снижение первых (как результат снижения глобального спроса на нефть) вовсе не гарантирует адекватного сокращения вторых. Если в США и европейских странах осенью 2008 года бензин подешевел практически вдвое (следуя за упавшими нефтяными котировками), то в нашей стране он стал дешевле всего на 8 %. Налицо предельно низкая степень ретрансляции понижения мировых цен на энергоносители на внутрироссийскую инфляцию — особенно на потребительском рынке. И дело здесь далеко не только в монополистическом сговоре топливных компаний против интересов потребителей их продукции: главным фактором столь нерыночной динамики цен становятся действия государства, не желающего утрачивать налоговые доходы бюджета и потому отказывающегося от соответствующего сокращения, скажем, ставок налога на добычу полезных ископаемых или акцизных налогов.

Далеко не случаен тот факт, что, когда в обстановке финансово-экономического кризиса 2009 года потребительские цены в Канаде возросли на 0,3 %, во Франции — на 0,1 %, а в США, Китае и Японии вообще наблюдалась дефляция (темпом 0,4, 0,7 и 1,4 % соответственно), рост индекса потребительских цен в России составил 11,7 % [9]. Несмотря на падение поку- пательной способности населения России, цены на нефть на внутреннем рынке с января 2009 по май 2010 года возросли на 155,6 %, газ — на 38,17 %, электроэнергию — на 32,21 % [10]. В немалой степени тяга российских властей к раскручиванию инфляции обусловлена смещением акцента в структуре государственного долга в пользу долга внутреннего, обычно номинированного в национальной валюте. Инфляционное же обесценение рубля закономерно сокращает реальные выплаты из казны владельцам государственных облигаций. Правительство, крупно задолжавшее своему народу, едва ли захочет остановить инфляционный процесс. Это возможно только в двух случаях:

• а)    если внутренней долг будут номинирован в стабильной иностранной валюте (как это делается, например, в Бразилии);

• б)    если властям под давлением общества приходится выпускать долгосрочные долговые бумаги, доходность которых индексируется по уровню инфляции (что характерно для Великобритании, Канады, Австралии, Швеции, США и др.).

Ни первое, ни второе условие в современной России не выполняются, что делает заинтересованность правительства в инфляции намного более сильной, чем за рубежом. Это в очередной раз проявилось в конце 2014 года, когда в российской экономике совершенно неожиданно сформировалась предельно жесткая прямая статистическая зависимость валютного курса рубля от мировых цен на нефть. Подобной связи не ощущалось даже в разгар кризиса 2009 года, когда, несмотря на падение нефтяных цен примерно до 40 долл./баррель, доллар не поднимался выше отметки в 38,5 руб. Но сегодня наблюдается заинтересованность, во-первых, отечественных сырьевых экспортеров в компенсации их немалых нынешних потерь от вывоза топлива за границу адекватным ростом рублевого эквивалента их валютной выручки. Во-вторых, остро ощущается стремление российских финансовых властей нейтрализовать угрозу возвращения бюджетного дефицита получением огромных девальвационных доходов казны от косвенных налогов на неуклонно дорожающие товары и услуги. И данные обстоятельства позволяют утверждать о резком ослаблении курса рубля как некоем рукотворном процессе, инициированном тесной связкой указанных выше двух главных политических сил современного российского общества.

Осознанно запуская инфляционный процесс в нашей стране (а это случилось дважды — в ходе девальвации рубля в 2008—2009 и 2014—

2015 гг.), власти, по всей видимости, рассчитывали повторно инициировать экономический рост, подобно тому, который случился после дефолта 1998 года, когда отечественная экономика сумела в течение 1999—2008 гг. фактически удвоить свой потенциал. Однако подобным иллюзорным надеждам в нынешней ситуации, по всей видимости, сбыться не суждено. И дело здесь далеко не только в том, что случившаяся ныне девальвация рубля по своим количественным очертаниям явно не дотягивает до той, которая произошла в 1998 году. Решающее значение имеют следующие обстоятельства:

• 1.    Если на рубеже веков рубль резко упал в цене при относительном постоянстве курсов валют других стран — торговых партнеров России, то в 2008—2009 гг. его нисходящая динамика протекала в русле общего тренда большинства государств (во всяком случае, это наблюдалось в 11 странах G-20: Австралии, Аргентине, Мексике, Южной Корее, Саудовской Аравии, Турции, ЮАР, Индии, Индонезии и др.), причем степень обесценения их валют оказалась в ряде случаев выше. Так что видимых преимуществ в плане наращивания конкурентоспособности отечественная продукция не получила. Да и в 2014—2015 гг. рубль был вовсе не одинок в своем ослаблении — многие государства с формирующимися рынками последовали его примеру.

• 2.    Девальвация рубля в постдефолтный период протекала в обстановке ярко выраженной неполной занятости факторов производства, искоренение которой на фоне нарастающего спроса на российские товары на внутреннем и внешнем рынке предопределило тогда высокие темпы восстановительного роста. Теперь же затянувшийся инвестиционный кризис повлек за собой довольно высокую загрузку машин и оборудования, в стране остро ощущался дефицит специалистов (особенно рабочих специальностей), что объективно препятствует адекватной реакции производства на возросший спрос. «При этом априори понятен, — отмечет М. Делягин, — крайне слабый эффект от девальвации — хотя бы потому, что свободных производственных мощностей, как и квалифицированных работников, ныне уже нет и что электротарифы, силовой рэкет и налоговый прессинг отбивает у россиян всякую охоту заниматься бизнесом» [11]. Конечно, чисто теоретически сегодня можно допустить возможность капитализации значительной части прибыли тех компаний, которые получают дополнительные доходы от падения реального курса рубля, однако этому вполне может воспрепятствовать ре-

  стриктивная политика Банка России. К тому же в условиях ослабления курса рубля к доллару (в 2008—2009 гг. на 55 % и в 2014 году никак не меньше) экспортные доходы компаний сырьевого комплекса в рублевом эквиваленте существенно не сократились, в то время как производители готовой продукции столкнулись с довольно резким удорожанием столь нужного им сегодня импортного оборудования, что делает их инвестиционные планы куда более скромными.

• 3.    Кризис 1998 года был сугубо российским, имел финансовую (преимущественно бюджетную) природу, а выход из него был сопряжен с развертыванием дешевого потребительского импортозамещения, которое заведомо не является излишне фондоемким. В таких условиях девальвации рубля было вполне достаточно для обеспечения стремительного восстановления национального хозяйства. Кризис же 2008—2009 гг. являлся циклическим и, по сути, общемировым, преодоление его, а также российской рецессии 2014—2015 гг. требует куда более серьезной структурной перестройки национальной экономики в направлении опережающего развития несырьевых отраслей реального сектора. Обеспечение же фондоемкого инвестиционного импор-тозамещения требует масштабной кадровой, ресурсной и кредитной поддержки, которую одно лишь ослабление реального курса рубля обеспечить не в состоянии. Наблюдаемое в 2015 году сокращение российского ВВП обусловлено в первую очередь повсеместным дефицитом доступных производителям кредитов. Преимущественно негативное воздействие нынешнего ослабления курса рубля обусловлено решительным отказом Банка России от обеспечения экономики необходимым объемом денежного предложения и резким скачком его ключевой ставки. Между тем ослабление рубля способно оживить национальное хозяйство только в случае поддержания процентных ставок за кредит в зоне тех значений, которые бы в целом устраивали конечных производителей. В резкое деинвестирование экономики нашей страны внесли свой вклад и санкции в отношении нее. Целенаправленные шаги стран Запада по дестабилизации российской экономики (связанные прежде всего с лишением ее субъектов зарубежных источников финансирования), предпринятые в конце 2014 года, развязанная им беспрецедентная валютная война против рубля породили столь мощную волну негативных последствий, что она быстро оказалась в состоянии стагфляции.

Таким образом, можно заключить, что в сложившихся в современной России весьма своеобразных условиях надежды властей на очередное использование девальвационного эффекта в интересах ускоренного роста российского ВВП представляются весьма иллюзорными. А коль скоро российский ВВП демонстрирует в последнее время неуклонное сокращение, трудно всерьез рассчитывать на торможение инфляционных процессов в нашей стране. Как известно, снижение совокупного предложения выступает немаловажным фактором раскручивания инфляции издержек, которая помимо углубления экономического спада влечет за собой повышение общего уровня цен. Получается, что искоренение российской инфляции как преимущественно рукотворного процесса возможно не столько за счет значимых перемен во внешней среде (связанных, например, с отменой западных санкций в отношении России), сколько за счет кардинальных сдвигов в самой концепции проводимой российским государством внутренней экономической политики.

• 1.    Дмитриева О. Экономические кругообороты и финансовые «пылесосы» // Вопр. экономики. 2013. № 7. С. 51.

• 2.    Эдер Л., Филимонова И. Экономика нефтегазового сектора России // Вопр. экономики. 2012. № 10. С. 77.

• 3.    Маневич В. О роли монетарной и финансовой политики в России в период кризиса и после него // Вопр. экономики. 2010. № 12. С. 19.

• 4.    Кудрин А. Инфляция: российские и мировые тенденции // Вопр. экономики. 2007. № 10. С. 7.

• 5.    Глазьев С. О практичности количественной теории денег, или Сколько стоит догматизм денежных властей // Вопр. экономики. 2008. № 7. С. 32.

• 6.    Правда, следует особо подчеркнуть, что торможение роста цен в России в обстановке последовательного нарастания уровня монетизации с 15,80 % в начале 2001 г. до 33,47 % на 1 января 2007 г. в немалой степени объясняется предшествующей масштабной недомонетизацией отечественной экономики в ходе безуспешной борьбы с инфляцией.

• 7.    Пономарев Ю., Трунин П., Улюкаев А. Эффект переноса динамики обменного курса на цены в России // Вопр. экономики. 2014. № 3. С. 32.

• 8.    Журавлев С., Ивантер А. Расколдованная казна // Эксперт. 2011. № 13. С. 51.

• 9.    Сорокин Д. Российская экономика на рубеже десятилетий // Проблемы теории и практики управления. 2011. № 4. С. 14.

• 10.    Маневич В. О роли монетарной и финансовой политики в России в период кризиса и после него // Вопр. экономики. 2010. № 12. С. 19.

• 11.    Делягин М. Крах оптимистических иллюзий и отправной пункт экономического оздоровления // Российский экономический журн. 2014. № 1. С. 19—20.