Интродуктивные предложения в лирике М. Ю. Лермонтова

Представлен анализ начальных предложений и строк, входящих в структуру зачина стихотворных произведений малых жанров. Актуальность и новизна исследования заключаются в комплексном структурно-семантическом анализе инициальных фраз поэтических произведений М. Ю. Лермонтова. Материалом статьи является лирика М. Ю. Лермонтова: тексты 253 стихотворений 1828–1841 годов. Длина интродуктивных конструкций Лермонтова колеблется от 1 до 18 строк. Самый распространенный тип начальной конструкции – сложное бессоюзное предложение, а также многокомпонентное предложение с разными типами синтаксической связи. Редко стихотворение открывается односоставной монопредикативной структурой или двусоставным простым предложением с эллипсисом компонентов. Отмечается тенденция к усложнению построения интродуктивных конструкций в направлении от первого ко второму этапу творчества. С точки зрения семантики первых фраз в поэзии Лермонтова выделяются фактуальные, хронотопические, экзистенциальные, описательные, интерпретационные, риторические и апеллятивные зачины. Анализ стихотворных зачинов позволяет распространить отмеченные конструктивные тенденции на синтаксическую организацию лирического дискурса в целом. Перспективным с точки зрения выяснения особенностей «грамматики поэзии» представляется изучение взаимосвязи синтаксиса и ритмо-метрической модели поэтических зачинов. Ключевые слова: лирика, композиция стихотворения, зачин, поэтический cинтаксис

Начальное предложение текста играет особую роль в организации связного целого: обладая наибольшей самостоятельностью и большей свободой построения, а также полнотой состава в сравнении с последующими высказываниями, открывающее текст предложение вводит тему сообщения и во многом определяет его структуру, а также содержание. Обозначая начало мысли и являясь организующим центром текста, первое предложение также обычно представляет собой зачин1 или его часть, с точки зрения типичного трехчастного композиционного членения (зачин – развитие мысли – концовка) произведения, и рему, с точки зрения актуального членения речи. Начальная фраза служит не только структурным фундаментом и квинтэссенцией смысла следующего далее произведения, но и задает его жанрово-стилевое единство, подчеркивает коммуникативное намерение автора, выдает его творческий замысел читателю, а потому оказывается, наряду с заглавием, своеобразным ключом к пониманию связного целого. Не случайно именно интродуктивным предложениям писатели уделяют столь много внимания. Так, М. Ю. Лермонтов, о чем свидетельствует его рукописное наследие, часто перерабатывал начальные стихи своих произведений. Например, стихотворение «Поэт» открывалось в автографе строками:

В серебряных ножнах блистает мой кинжал, Геурга старого изделье ,

Булат его хранит таинственный закал, – Давно утраченное зелье! (2, 521)²

В окончательной редакции поэт изменяет начальный и конечный атрибуты в строфе, а также отказывается от упоминания имени тифлисского мастера, тем самым стремясь к максимальному обобщению и усилению яркости исходного образа, отказываясь от слишком вычурной метафорики и излишней эмоциональности выражения:

Отделкой золотой блистает мой кинжал; Клинок надежный, без порока ;

Булат его хранит таинственный закал – Наследье бранного востока (1, 173).

Известны иные факты исправления Лермонтовым первоначальных редакций стихотворений: «Опять вы, гордые, восстали…» (вместо «Опять вы с кликами восстали…» (1, 592)); «Есть речи – значенье Темно иль ничтожно…» (ср.: «Есть речи – значенье Порою ничтожно!..» (2, 522)); «Они любили друг друга так долго и нежно…» (ср.: «Они любили друг друга так нежно…» (2, 525)); «С тех пор, как вечный судия…» (ср.: «С тех пор как высший судия…» (2, 526)); «На севере диком стоит одиноко…» (ср.: «На хладной и голой вершине…» (2, 525)).

С точки зрения установления особенностей связи между синтаксисом и архитектоникой произведения интересно, например, попытаться выявить структурные предпочтения при выборе автором грамматического типа интродукции. Кроме того, особенности конструктивной организации инициальных фраз позволяют сделать важные предположения относительно синтаксических предпочтений лирического рода в целом, а также о границах зачина. Материалом исследования служат тексты 253 стихотворений М. Ю. Лермонтова 1828–1841 годов.

Длина первого предложения варьируется в рамках довольно широкого диапазона – от 1 до 18 строк: 99 начальных предложений занимают 4 стиха; на второй позиции составляющие 2 строки интродуктивные фразы (41 репрезентация). Далее по степени распространенности следуют: равные по протяженности 8 стихам (23 примера), 1 и 6 стихам (по 14 употреблений), 3 стихам (10 репрезентаций), 12 стихам (8), 5 строкам (7), 10 стихам (6), 9 строкам (4), 11 и 16 строкам (3 примера), 7 и 18 стихам (по 2 репрезентации); 14 строкам (1 пример). Следовательно, преобладающие в лермонтовской лирике размеры предложения, по крайней мере инициального, но задающего тон всем последующим конструкциям, – в 4 или 2 строки, уже гораздо менее распространены восьмистрочные либо иного объема фразы3.

Поскольку зачин как «организующий центр» задает тот образец, по которому строятся последующие предложения в тексте (такова структурообразующая функция зачина – одна из важнейших для первой композиционной части [11; 82]), подчиняющиеся принципу подобия и параллелизма, большинство лермонтовских стихотворных произведений – и, со всей очевидностью можно предположить, поэтических текстов вообще – строятся по модели полипредикатив-ного предложения (около 75 %, 188 репрезентаций), так как поэтический синтаксис вообще очень сложен и выносит эту сугубую сложность, не приводя к коммуникативным «неудачам» при интерпретации текста читателем, благодаря поддерживающей разветвленный синтаксический каркас строгой ритмо-метрической схеме как некой «сверхорганизации». Инициальные фразы, совпадающие с границами простых конструкций, составляют только 24 % (56 репрезентаций) от общего числа первых стихов. Лирический дискурс требует гораздо более сложной организации текстовой структуры в силу общепоэтической прагматической установки: вместить в стихотворную миниатюру всю суть авторской медитации – индивидуальный образ бытия (фрагмент символической картины мира), рассказать о чувствах и переживаниях лирического героя так, чтобы читатель мог максимально живо и детально представить себе историю жизни и взаимоотношений внутренних субъекта и адресата.

Среди простых инициальных предложений, помимо более распространенных двусоставных конструкций (42 репрезентации), в зачинах используются односоставные структуры (определенно-личные – 7 репрезентаций; безличные – 5 примеров, инфинитивное и номинативное – по 1 употреблению), часто содержащие предикаты чувства и состояния, что для литера- турного рода, предназначенного для выражения внутреннего мира человека, вполне предсказуемо:

Боюсь не смерти я. О нет! (1, 57)

Люблю тебя, булатный мой кинжал … (1, 165) Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить (1, 45).

Как землю нам больше небес не любить? (1, 119)

Типичными для поэтических начал оказываются бессоюзные бинарные и многокомпонентные построения, составляющие четвертую часть всех лермонтовских зачинов:

Люблю, когда, борясь с душою, Краснеет девица моя:

Так перед вихрем и грозою

Красна вечерняя заря (1, 37);

Страшись любви: она пройдет. Она мечтой твой ум встревожит.

Тоска по ней тебя убьет,

Ничто воскреснуть не поможет (1, 37).

Структурный анализ стихотворных интродукций Лермонтова со всей очевидностью подтверждает высказывавшиеся ранее предположения исследователей о повышенной активности именно бессоюзных предложений в поэзии [12], позволяющих создавать протяженные перечислительные ряды, при экономии метрического пространства в силу используемого поэтом асиндетона, поддерживать параллелизм и симметрию текста, требующего мерной ритмической повторяемости, активизировать внимание читателя на непрозрачных, семантически недостаточно дифференцированных по причине отсутствия союзов, отношениях внутри бессоюзного целого. Поскольку зачин задает синтаксическую композицию последующего текста, представляется возможным распространить выявленную тенденцию к полипредикативному бессоюзному построению инициальных фраз на весь лирический дискурс в целом.

Сложные предложения с сочинительной связью (7 % от общего числа конструкций) в лермонтовском поэтическом наследии занимают более скромное место, чем подчинительные по-липредикативные конструкции, доля которых на втором этапе творчества возрастает с 11 до 14 %, при том что доля бессоюзия в организации текста остается неизменной.

Чаще всего сложные построения в зачинах Лермонтова выражают отношения соединительные и соединительно-следственные, противопоставительные, атрибутивные, изъяснительные и каузативные. Гипотаксический тип отношений в целом преобладает над паратаксическим в лермонтовских лирических интродукциях – не столько описательных и повествовательных, сколько настраивающих читателя на поиск ответов на «вечные», «проклятые» вопросы бытия.

Синтаксис Лермонтова эволюционирует в направлении снижения активности сложных предложений контаминированной структуры (с разными типами связи), при этом, однако, на- блюдается усиление активности конструкций, состоящих из 4 и 8 частей, что представляется неслучайным в связи с одновременным возрастанием числа строфически организованных стихотворений, состоящих по преимуществу из катренов:

Слышу ли голос твой Звонкий и ласковый, Как птичка в клетке. Сердце запрыгает;

Встречу ль глаза твои Лазурно-глубокие.

Душа им навстречу Из груди просится,

И как-то весело, И хочется плакать, И так на шею бы Тебе я кинулся (1, 166).

Вопросительные и побудительные по цели высказывания и риторические по своему функциональному назначению в лирике конструкции оказываются инициальными комплексами только в 11 (7 и 4 соответственно) лермонтовских стихотворениях. Императивные конструкции усиливают апеллятивность текста, являясь обычно приметой внутреннего спора лирического героя с неким адресатом - внутренним или внешним (потенциальным читателем произведения) -либо с самим собой (в случае аутодиалога):

Не привлекай меня красой! (1, 25) Не верь, не верь себе, мечтатель молодой, Как язвы, бойся вдохновенья. (1, 176)

Вопросительные монопредикативные высказывания открывают баллады ( Куда так проворно, жидовка младая? (1, 146)), альбомные «мелочи» ( Что может краткое свиданье Мне в утешенье принести? (1, 126)), элегии (Зачем семьи родной безвестный круг я покидал? (1, 59); Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? (1, 82); Для чего я не родился Этой синею волной? (1, 143)), «песни» (Светлый призрак дней минувших, Для чего ты пробудил страстей уснувших и заботы? (1, 25)), стихотворения «на случай» или произведения, наполненные гражданственным пафосом ( Сыны снегов, сыны славян, Зачем вы мужеством упали? (1, 69)). Как известно, стихотворение - всегда «превращенный» («фиктивный», вне реальной речевой ситуации) диалог поэта с миром и самим собою, заочный и релевантный потенциально для любого отдаленного во времени и пространстве, поэтому вопросы в лирике часто оказываются «безответными»⁴ - медитативными, пейзажными или императивными по своей функции, за исключением редких для лирического рода произведений, включающих прямую речь (- Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана? (1, 154)).

Обращает на себя внимание высокий удельный вес отрицательных высказываний среди ин- тродуктивных предложений Лермонтова (более трети всех зачинов5): Нет, не тебя так пылко я люблю.(1, 225); Не дождаться мне, видно, свободы^ (1, 194); Не верь, не верь, мечтатель молодой^ (1, 176) и т. п.

С функционально-семантической точки зрения поэтические зачины могли бы быть классифицированы следующим образом:

• 1)    фактуальные ⁶, которые служат для номинации центрального события, послужившего отправным пунктом для развертывания лирического сюжета: «для лирического произведения не требуется последовательности событий, но нужно хотя бы одно событие, чтобы можно было “зацепиться” им за реальный мир, чтобы можно было по поводу его переживать» [10; 60]. Мы снова встретились с тобой. (1, 31), Вчера до самой ночи просидел Я на кладбище. (1, 56), С минуту лишь с бульвара прибежав. (1, 60), Три ночи я провел без сна - в тоске. (1, 101), Колокол стонет. (1, 117), Ты идешь на поле битвы. (1, 131), В Большом театре я сидел. (1, 151), Погиб поэт! - невольник чести. (1, 157), Расстались мы; но твой портрет. (1. 162), Спеша на север издалека. (1, 164), Она поет - и звуки тают. (1, 167), Ребенка милого рожденье. (1, 175), Я к вам пишу случайно; право. (1, 200), Сидел рыбак веселый. (1, 144), Меж тем как Франция, среди рукоплесканий. (1, 209) и др. - такие событийные зачины мало характерны для лирики, стихия которой не повествование, а описание и размышление, выражение эмоций и точки зрения лирического субъекта по поводу некоего фрагмента мира, между тем у Лермонтова доля фактуальных начал довольно велика⁷ - 11 % от общего числа; однако часто инициальной номинации подвергаются при этом ситуации, относящиеся к историческому прошлому ( Ликует буйный Рим. торжественно гремит. (1, 151); Когда Рафаэль вдохновенный. (1, 21); Вельможи толпою стояли. (1, 33); Всю ночь у пушек пролежали. (1, 110)), или мифологические, сказочные события ( Сыны небес однажды надо мною Слетелися. (1, 134); По небу полуночи ангел летел. (1, 95); У беса праздник. Скачет представляться. (1, 105); Русалка плыла по реке голубой. (1, 145); В море царевич купает коня. (1, 223)), либо изображаемая ситуация должна быть прочитана в аллегорическом ключе ( Ночевала тучка золотая. (1, 214); Дубовый листок оторвался от ветки родимой. (1, 221); Выхожу один я на дорогу. (1, 222); С тех пор, как вечный судия. (1, 224)).

• 2)    Экзистенциальные зачины, сообщающие о бытии лирических субъекта и адресата, о существовании некоего явления в индивидуальнопоэтической картине мира⁸, о тайнах жизни и смерти: Я долго был в чужой стране. (1, 63); Один я в тишине ночной. (1, 67); Оставленная пустынь предо мной. (1, 53); Стояла серая скала на берегу морском. (1, 128); Есть место: близ

тропы глухой. (1, 80); Есть речи - значенье. (1, 187); Я памятью живу с увядшими мечтами. (1, 131); Он спит последним сном давно. (1, 69) и др.

• 3)    Хронотопические интродукции, дающие читателю представление о месте и времени изображаемой далее ситуации: Где бьет волна о брег высокой. (1,27); Это случилось в последние годы могучего Рима. (1, 174); В неверный час, меж днем и темнотой. (1, 48); У врат обители святой. (1, 65); В избушке позднею порою. (1, 102); Посреди небесных тел. (1, 186); По синим волнам океана. (1,192); Уж за горой дремучею. (1, 219); В полдневный час в долине Дагестана... (1, 216); В глубокой теснине Дарьяла. (1, 216); Как-то раз перед толпою. (1, 214) - обращают на себя внимание зачины с приметами «оссиа-нического», мифологического, фольклорного, библейского хронотопов; подобные начала, содержащие пространственно-временные координаты, достаточно активны в стихотворных текстах, однако лирический хронотоп избегает точных деталей, максимально обобщен (хотя Лермонтов любил давать своим стихотворениям заглавия, напоминающие дневниковые записи: «1830 год. Июля 15-го», «30 июля. - Париж. -1830 года», «10 июля. (1830)», «1831-го января», «1831-го июня 11 дня» и т. п.).

• 4)    Описательные по функции зачины (11 % всех лермонтовских интродукций) - экспозиции, содержащие природный пейзаж: а) Погас-нул день! - и тьма ночная своды. (1, 42); Ревет гроза, дымятся тучи. (1, 46); Гляжу в окно: уж гаснет небосклона. (1, 48); Темно. Все спит. Лишь только жук ночной. (1, 54); Под зана-весою тумана. (1, 55); Клоками белый снег валится. (1, 70); Редеют бледные туманы. (1, 71); Блистая пробегают облака. (1, 83); Чисто вечернее небо. (1, 92); В песчаных степях аравийской земли. (1, 178); и др.

• 5)    Особую группу составляют оценочные интродукции, подчас трудно поддающиеся разграничению на подрубрики с зыбкими, нежесткими границами: а) характеризующие , б) интерпретационные зачины, в) зачины- сентенции и афоризмы , очень свойственные лирике как самому «субъективному» и эмоционально насыщенному литературному роду: по словам Л. Гинзбург, «поэтическое слово непрерывно оценивает все, к чему прикасается» [4; 8], поскольку поэт всегда предлагает читателю свою версию изображаемого, свой модус мира, в тайне рассчитывая на сопереживание в оценке собственного «я» (как правило, иронической или шутливой), адресата (и восторженную, и критическую), какого-либо явления или некоего третьего лица: а) Собранье зол его стихия (1, 29); Простосердечный сын свободы. (1, 55); Взлелеянный на лоне вдохновенья. (1, 30); Ласкаемый цветущими мечтами. (1, 112); Тобой пленяться издали Мое все зрение готово. (1, 50); Безумец я! вы правы, правы! (1, 139); Ужасная судьба отца и сына. (1, 98); Унылый колокола звон. (1, 118); Измученный тоскою

и недугом. (1, 130); Русский немец белокурый. (1, 167); Смотрите, как летит, отвагою пылая. (1, 168); Слепец, страданьем вдохновенный. (1, 169); Отделкой золотой блистает мой кинжал. (1, 172); Терек воет, дик и злобен. (1, 182); На наших дам морозных. (1, 212); Когда надежде недоступный. (1, 227);

• б)    На жизнь надеяться страшась. (1, 50); Я не крушуся о былом. (1, 52); Покрыта таинств легкой сеткой. (1, 30); Счастлив ребенок! И в люльке просторно ему: но дай время. (1, 34); Я виноват перед тобою. (1, 41); Как страшно жизни сей оковы. (1, 45); Ты мог быть лучшим королем. (1, 65); Моя душа, я помню, с детских лет. (1, 72); Я верю, обещаю верить. (1, 86); Я недостоин, может быть, твоей любви... (1, 90); Моя мать - злая кручина. (1, 91); Когда б в покорности незнанья. (1, 93); Я не могу ни произ-несть. (1, 96); Пусть я кого-нибудь люблю. (1, 98); Настанет день - и миром осужденный. (1, 99); Как дух отчаянья и зла. (1, 103); Источник страсти есть во мне. (1, 115); Не ты, но судьба виновата была... (1, 116); Как я хотел себя уверить. (1, 116); Душа моя должна прожить в земной неволе. (1, 117); За дело общее, быть может, я паду. (1, 119); Не могу на родине томиться. (1, 120); Я счастлив! - тайный яд течет в моей крови. (1, 123); Время сердцу быть в покое. (1, 124); Как в ночь звезды падучей камень. (1, 125); Я не унижусь пред тобою. (1, 125); Когда судьба тебя захочет обмануть. (1, 127); Как луч зари, как розы Леля. (1, 127); Пускай ханжа глядит с презреньем. (1, 129); Нет, я не Байрон, я другой. (1, 130); Я памятью живу с увядшими мечтами. (1, 131); Болезнь в груди моей и нет мне исцеленья. (1, 132); Поцелуями прежде считал. (1, 132); Послушай, быть может, когда мы покинем. (1, 133); Я жить хочу! хочу печали. (1, 134); Прости! - мы не встретимся боле. (1, 138); Слова разлуки повторяя, Полна надежд душа твоя. (1, 139); Она не гордой красотою. (1, 140); По произволу дивной власти. (1, 141); Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей! (1, 152); Как одинокая гробница. (1, 152); Я не хочу, чтоб свет узнал. (1, 163); Россию продает Фаддей. (1, 164); Как небеса, твой взор блистает. (1, 167); Пускай толпа клеймит презреньем. (1,213); Они любили друг друга так долго и нежно. (1, 217); Как часто, пестрою толпою окружен. (1, 184); О грезах юности томим воспоминаньем. (1, 197); В простосердечии невежды. (1, 198) и др.

• в)    Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете. (1, 31); Мы пьем из чаши бытия С закрытыми очами. (1, 89); Что толку жить!.. Без приключений И с приключеньями тоска. (1, 141); Печально я гляжу на наше поколенье ! (1, 168); Мы случайно сведены судьбою. (1, 133); Напрасна врагов ядовитая злоба. (1, 99); Мне любить до могилы творцом суждено. (1, 115); И скучно, и грустно, и некому руку подать... (1, 185); Мне грустно, потому что я тебя люблю.

(1, 197); Я верю: под одной звездою Мы с вами рождены^ (1, 212); Люблю отчизну я, но странною любовью^ (1, 207) и др. Зачины пятой группы составляют большую часть лермонтовских интродукций.

• 6)    Функцией характеризации (наряду с вока-тивной) наделены, как правило, и апеллятивные зачины, очень скупо представленные у Лермонтова, с его одиноким и страждущим лирическим героем-скитальцем: Сыны снегов, сыны славян... (1, 69); Царю небесный ! (1, 148); Великий муж! Здесь нет награды... (1, 153); Катерина, Катерина, Удалая голова! (1,161); Ах! Анна Алексевна... (1, 175); Тучки небесные, вечные странники!.. (1,199); Мой друг, напрасное старанье! (1, 136); Опять вы, гордые, восстали... (1, 64); Гусар! ты весел и беспечен... (1, 147); Люблю тебя, булатный мой кинжал... (1, 165); Ты понимал, о мрачный гений... (1, 108); Наедине с тобою, брат... (1, 206).

• 7)    Риторические - с вопросами, восклицаниями, обращенными к воображаемому собеседнику и организующими «фиктивную», «превращенную» по своему характеру поэтическую коммуникацию (около 20 % зачинов): Не привлекай меня красой! (1, 25); Ты знал ли дикий край, под зной лучами... (1, 28); Не обвиняй меня, всесильный^ (1, 35); Делись со мною тем, что знаешь^ (1, 35); Страшись любви: она пройдет... (1, 37); Ты помнишь ли, как мы с тобою Прощались позднею порою? (1, 39); Светись, светись, далекая звезда... (1, 47); Не думай, чтоб я был достоин сожаленья... (1, 57); Зачем семьи родной безвестный круг Я покидал?.. (1, 59); Не говори: я трус, глупец!.. (1, 65); Взгляни, как мой спокоен взор... (1, 66); Послушай! Вспомни обо мне... (1, 71); Горе тебе, город Казань... (1, 84); Прощай, немытая Россия... (1, 213); Приветствую

тебя, воинственных славян Святая колыбель!.. (1, 135); Синие горы Кавказа, приветствую вас ! (1, 129); Зачем я не птица, не ворон степной... (1, 82); Почтим приветом остров одинокой... (1, 82); О, полно извинять разврат! (1, 108); Как землю нам больше небес не любить? (1, 119); Что может краткое свиданье мне в утешенье принести? (1, 126); Прости! увидимся ль мы снова? (1, 129); Оставь напрасные заботы... (1, 134); Отворите мне темницу... (1, 136); Печаль в моих песнях, но что за нужда? (1, 137) и др., - подобные зачины составляют около 15 % лермонтовских интродукций и по функции сближаются с апел-лятивными.

Тщательно, филигранно отделанные интродукции Лермонтова легко запоминаются читателем, подобно заглавиям, и порождают ритмикосинтаксические клише и формулы зачинов, используемые другими поэтами в последующем (ср., например, зачин лермонтовского «Паруса» и ахматовские строки: И там, где прежде парус одинокий белел в серебряном тумане моря, - десятки быстрокрылых, легких яхт на воле тешатся^ («Приморский парк», 1950 г.), - или стихи И. Одоевцевой: А парус белеет навек одинокий, Скользя по волнам в байроническом сплине, В пучине стихов, от шампанского синей («Неправда, неправда, что прошлое мило...», 1961 г.)).

С точки зрения перспектив исследования лирических интродукций представляется продуктивным выяснение взаимодействия между синтаксической организацией зачина и его ритмо-метрическим, строфическим либо астро-фическим построением, а также выявление взаимосвязей между структурой и семантикой зачина и заглавия - с одной стороны, и зачина и концовки произведения - с другой.

* Исследование выполнено при поддержке Программы стратегического развития (ПСР) ПетрГУ в рамках реализации комплекса мероприятий по развитию научно-исследовательской деятельности на 2012-2016 гг