Исповедь и покаяние в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»

П о требность в исповеди присуща героям Достоевского.

М. М. Бахтин пишет: «…только в форме исповедального самовысказывания может быть, по Достоевскому, дано последнее слово о человеке, действительно адекватное ему» [2, 64]. Ученый приходит к заключению, что исповедь у романиста — это «встреча глубинного "я" с другим и другими (народом), как встреча я и другого на высшем уровне или в последней инстанции» [3, 322]. Согласно его концепции, исповедальное слово стремится к диалогу, просительно обращено вовне себя, к Богу [1, 210].

Исповедь — это церковное таинство покаяния, установленное Христом и являющееся необходимым условием для спасения человека: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство

Небесное» (Мф. 4:17); «Если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. 13:3). В мировой литературе встречаются произведения, написанные в жанре исповеди, в которой слово адресовано не Богу, а человеку. В литературной исповеди может отсутствовать стремление к покаянию (например, «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо). Помимо литературной исповеди, необходимо выделить также исповедь в литературном произведении.

Исповеди героев в творчестве Достоевского — это попытка самоанализа, стремление сказать о себе нечто сокровенное. Исповедальное обнажение своей души зачастую антиэстетично и алитературно, так как «здесь неизбежен конфликт с формой и с самим языком выражения, которые, с одной стороны, необходимы, а с другой — принципиально неадекватны, ибо содержат в себе эстетические моменты» [1, 209]. Акт покаяния не завершен, бесконечен, «все, что уже определилось и стало, плохо определилось и плохо стало; ценностной эстетически значимой точки быть не может» [1, 209]. Незавершенное покаянное слово молитвенно, оно полно «нужды в прощении и искуплении, как абсолютно чистом даре, в ценностно сплошь потусторонней милости и благодати» [2, 209].

Неотъемлемым условием исповеди как христианского таинства покаяния является признание «всех грехов, обременяющих совесть кающегося»1, исповедуется верующий в Бога в присутствии священника и через него избавляется от греха.

Исповедальные признания в романе «Братья Карамазовы», наиболее близкие к церковному таинству покаяния, — исповеди «верующих баб» Зосиме. Женщины, пришедшие на исповедь к старцу, видят в нем духовного наставника, перед которым они заливаются «слезами умиления и восторга» и рвутся «облобызать хоть край одежды его»2.

Первая исповедь — это плач женщины, потерявшей ребенка. Выплакивая свое горе, рассказывая о тоске по сыну, она стремится вернуть иссушенную страданием душу к жизни: «забыла я, обо всем забыла» (14, 45). После смерти ребенка женщина застыла в прошлом, жизни в настоящем для нее не существует, действительность заменили воспоминания и надрывное горе: «Разложу, что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою» (14, 45). Зосима, помогая женщине освободиться от гнета горя знает, что только очищающий покаянный плач, рождающий умиление3, способен вернуть ее к жизни действительной:

И надолго еще тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего (14, 46).

Это наставление Зосимы соответствует святоотеческой традиции. Так, о кающемся сердце, которому даруется умиление, пишет, например, Иоанн Лествичник: «…изумляюсь тому, каким образом плач и, так называемая, печаль заключает в себе радость и веселие, как мед заключает соты»4. Плач духовный, постепенно обращающийся в «тихую радость» и «тихое умиление», — это нескончаемая мысленная исповедь, постоянная обращенность к Богу: «…умиление есть непрестанное мучение совести, которое прохлаждает сердечный огонь мысленною исповедью перед Богом»5.

Жажду покаяния и одновременно страх исповедоваться испытывает молодая крестьянка в следующей исповеди:

Она глядела молча, глаза просили о чем-то, но она как бы боялась приблизиться (14, 47).

Однако страх женщины искореняется христианской любовью и умилением со стороны старца Зосимы:

…любовью все покупается, все спасается. Уж коли я, такой же, как и ты, человек грешный, над тобой умилился и пожалел тебя, кольми паче Бог (14, 48).

Деятельная любовь неразрывно связана с постоянным покаянием. Непрерывно совершаемое покаянное усилие, стремление удержать в себе «нового человека» снимает преграду в виде греха между Богом и человеком. Зосима призывает отогнать от себя страх и сосредоточиться на покаянных движениях своего сердца:

…только бы покаяние не оскудевало в тебе — и все Бог простит. Да и греха такого нет и не может быть на всей земле, какого бы не простит Господь воистину кающемуся (14, 48).

«Воистину кающегося» Бог вырывает из душной обыденности греха, собственной завершенности и одиночества. Зо-сима поясняет:

…веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит (14, 48).

О любви истинной, спасающей говорит кающейся крестьянке Зосима:

Любовь такое бесценное сокровище, что на нее весь мир купить можешь, и не только свои, но и чужие грехи выкупить (14, 48).

Посредством деятельной любви человек стремится к единению с людьми и принятию идеи о всеобщей вине и ответственности. В. Н. Захаров отмечает: «Он (Зосима) учит покаянию. Нет чужого и своего греха. Каждый за другого ответствен» [5, 706]. Действительно, исправление искаженной природы человека достигается при усилии как исповедующегося, так и принимающего исповедь. Участие «второго» предполагает сострадание, принятие к сердцу чужих грехов как своих собственных, осознание своей ответственности за согрешившего. В этом смысле показательна исповедь «таинственного посетителя» Зосиме.

Сострадание Зосимы — это ответное чувство разделения вины с «таинственным посетителем»: «Измучен был я до болезни, и душа моя была полна слез» (14; 280). Разделив вину с согрешившим, Зосима, еще не имеющий священного сана, становится как бы соучастником преступления:

И до того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы разделил его участь, лишь бы облегчить его (14, 280).

Сострадание Зосимы — это и молитвенное обращение к Богородице за своего гостя:

Бросился я тут на колени перед иконой и заплакал о нем пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице (14, 281).

С. И. Смирнов указывает, что «молитвенное предстатель-ство пред Богом за грешника со стороны лица, принимавшего исповедь является важным этапом на пути избавления от греха в покаянной дисциплине»6. Так, рукописный чин исповеди начала XIX века оканчивается просьбой согрешившего помолиться о нем или вместе с ним: «Прости меня, отче, и благослови. Помолись обо мне грешном». «Прости меня, отче, и благослови. Помолись со мной грешным»7.

«Таинственного посетителя» терзает раскаяние, осознавая свою вину, он пытается избавиться от греха в одиночестве, исстрадать его внутри себя:

Но будучи тверд сердцем, сносил муку долго: «Искуплю все сею тайною мукой моею» (14, 279).

Самостоятельное искупление греха замыкает его в дурной бесконечности переживаемого страдания, попытка избавиться от «тайной муки» превращается в четырнадцать лет пребывания в аду, двери которого заперты изнутри. Однако сердцем он слышит голос Бога (совесть), понуждающий к совершению единственно необходимого поступка — покаяния:

Наконец уверовал всем сердцем своим, что объявив свое преступление, излечит душу свою несомненно и успокоится навсегда (14, 280).

История Зосимы окончательно убеждают «таинственного посетителя», что «рай тотчас же и наступит» (14, 280), как только он публично покается в своем преступлении. Признаться всенародно — это преодолеть стыд, страх подвергнуться осмеянию. «Таинственный посетитель» боится быть не понятым людьми, боится позора, а потому пытается само-оправдаться:

Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни помер. <…> Не ошибемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее? (14; 280).

Самооправдание рождает искушение — уклониться от правдивого взгляда на себя и попытаться уйти от ответственности. Для «таинственного посетителя» невыносима мысль, что есть человек (Зосима), который знает о его злодеянии и требует признания перед людьми. «Соучастник» и «судья» Зосима вызывает у него ненависть:

И вдруг возненавидел тебя до того, что едва сердце вынесло. «Теперь, думаю, он единый связал меня, и судия мой, не могу уже отказаться от завтрашней казни моей, ибо он все знает» (14, 283).

«Таинственному посетителю» удается преодолеть заботу о своей репутации, покаяться и начать жить заново, родиться (он кается в свой день рождения), восстановить себя для жизни действительной:

Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было (14, 283).

Исповедь подразумевает искренность от согрешившего8. Так, Митя говорит Алеше:

…ты ангел на земле. Ты выслушаешь, ты рассудишь, и ты простишь… А мне того и надо, чтобы кто-нибудь высший простил (14, 97).

Следуя традициям покаянной исповеди, Алеша выступает посредником между исповедующимся и Богом.

Митина исповедь — это одновременно и процесс познания себя, и стремление преобразиться. Путь к покаянию у Дмитрия неразрывно связан с обращением к Богу: «И вот в самом-то позоре я вдруг начинаю гимн Богу» (14, 99). Митя верит в возрождение человека, находящегося даже в самом унизительном положении:

Чтоб из низости душою

Мог подняться человек

С древней матерью-землею

Он вступи с союз навек (14, 99).

Дмитрий пока не готов дать практическую реализацию этому «стишку», пока тайной для него являются строки Шиллера:

Но только вот в чем дело: как я вступлю в союз навек? Я не целую землю, не взрезаю ей грудь; что ж мне мужиком сделаться аль пастушком? (14; 99).

И все же его исповедь — это начало «перемены ума», открытия в себе «нового человека».

Обращает внимание предельная честность Мити и во время «предварительного следствия». Остаться лжецом для него — мука непереносимая, поэтому наказание для Дмитрия — это недоверие прокурора, неприятие его исповеди:

…тогда уже вы прямо не уважаете меня, господа, вот что я вам говорю, и я умру от стыда, что признался таким, как вы! (14, 445).

«Позор» Дмитрия заключается в том что, взяв три тысячи у Катерины Ивановны, он первую половину прокутил с Грушенькой, а вторую — припрятал:

Не в полутора тысячах заключается позор, а в том, что эти полторы тысячи я отделил от трех тысяч (14; 442).

Д. Мартинсен отмечает, что «он стыдится быть человеком, способным истратить деньги одной женщины, чтобы потешить свою страсть с другой. Подчеркивая подлость этого действия, Дмитрий выдвигает на первый план свое чувство чести» [7, 423].

Пережив нравственное потрясение «после минуты унижения чести» (14, 421), Митя преодолевает одержимость собственной репутацией. Его «хороший сон» свидетельствует о возложении на себя вины за страдания в мире. Именно через страдание хочет он воскресить в себе нового человека:

Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь! (14, 456).

Митя не боится претерпеть страдание. Страшнее для него — это потерять себя обновленного, утратить тот естественный свет, который он смог уловить. В главе «Гимн и секрет» Дмитрий страстно признается Алеше в том,

…что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а другое мне страшно теперь: чтобы не отошел от меня воскресший человек (15, 31).

Стыд свой, «позор» он помнит, но уже готов и это вытерпеть: «устыдят они меня на суде! Как-то вытерплю» (15, 33). Решив идти на каторгу «за дитё» («Потому что все за всех виноваты» (15, 31)), Дмитрий рассказывает Алеше секрет, сводящийся к предложению Ивана бежать ему с Грушенькой в Америку. Митя понимает: пойти на каторгу — значит отказаться от Грушеньки. Не зря он Алешу спрашивает трижды:

Каторжных разве венчают? — повторил он в третий раз, молящим голосом (15, 35).

С другой стороны, Дмитрий боится укоров совести: «от распятья убежал!» (15, 34). Сибирская каторга для Мити — это крест, возможность очиститься страданием, а Америка — бегство от распятия и самообман, где «мошенничества много» (15, 34). Возникшее противоречие указывает на то, что Дмитрий пока не знает, кто победит: «”Новый человек” или Бернар презренный».

Покаянные исповеди героев ведут их к возрождению и духовному обновлению. Каждый из них по-своему переживает осознание своей вины. Каждому из них дается возможность пережить духовный переворот, преодолеть «ад», воспринять идею старца Зосимы о всеобщей вине и ответственности.

Примечания

*

Исследование выполнено в рамках государственного задания Минобрнауки России (ГБТ № 651-14).

Алмазов А. И . Тайная исповедь в православной восточной Церкви: В 3 т. Одесса: Типография штаба Одесского военного округа, 1894. Т. 1. С. 19.

Достоевский Ф. М . Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1976. Т. 14. С. 44. В дальнейшем ссылки на произведения Достоевского приводятся по этому изданию с указанием в тексте тома и страницы в круглых скобках после цитаты.

О значении категории умиления в поэтике Достоевского см.: Захаров В. Н. [6, 179–195].

Иоанн Лествичник . Лествица. Спб.: Благовест, 1996. С. 70.

Там же. С. 72.

Смирнов С. И . Духовный отец в древней восточной Церкви. М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, 2003. C. 139. Национальная библиотека Республики Карелия, Чин погребения и чин исповеди, № 306022, Л. 100 об. Описание рукописи см.: [8, 387]. Описание данной рукописи выполнено Е. Н. Кутьковой.

На искренность исповедального высказывания Мити указывают В. Е. Ветловская [4, 96] и О. С. Соина [9, 132].

Denis Vladimirovich Vasil'ev

THE BROTHERS KARAMAZOV