Истоки и социотворческий потенциал виндиктивного дискурса

Бродский, Й. Нобелова лекция / Й.Брод-ский // Изотникъде с любов. София, 1994.

Дукова, У. Названия на демонични съще-ства от общославянския в българския език (Мора, Морава, Мара, Марен, Марой, Марок ) / У. Дукова // Език и поетика на българ-ския фолклор. София, 1980. С. 108 – 113.

Еко, У.Въведение в семиотиката. Естети-ческото послание /У. Еко // Култура. 1990. ¹1. С. 61 – 75.

Йовков, Й.Събрани съчинения. Т. втори / Й. Йовков; пер. с болг. на рус. яз. М. Душко-вой. София, 1976. С. 225 – 240.

Лосев, А.Ф. Философия на името / А.Ф. Лосев. София, 1994. 192 с.

Палюшев, Б. Физика на бога / Б. Палю-шев. София, 1997. 84 с.

Шведова, Н.Ю. Об активных потенциях, заключенных в слове / Н.Ю. Шведова // Слово в грамматике и словаре. М., 1984. С. 7 – 15.

И.И. ЧЕСНОКОВ Волгоград

ИСТОКИ И СОЦИОТВОРЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ ВИНДИКТИВНОГО ДИСКУРСА

Для понимания природы того или иного знаково оформленного социального действия необходимо определить его истоки (биологические, психологические, социальные), совокупность репрезентаций и прагматический эффект в ценностно-коммуникативном пространстве.

Исходным при исследовании виндик-тивного дискурса является тезис о существовании общебиологического предписания, связывающего перцепцию негативного воздействия и ответную виндиктив-ную реакцию подобием рефлекторной дуги и определявшего поведение примитивного человека, который действовал целостно, но не имел свободы выбора (Нойман 1998: 345).

Свобода выбирать появляется по мере развития головного мозга, в процессе которого инстинктивный рефлекс стал задерживаться сознательным вмешательством размышления и взвешивания целесообразности тех или иных социальных действий. Однако глубинная причинно-следственная связь между перцепцией негативного воздействия и ответной виндиктивной реакцией так и остается психофизиологической основой ЗАКОНА, обеспечивающего выживание всего сообщества, – воли лица или группы лиц, знаково оформленной и превращ¸нной в правило для всех, неисполнение которой ведет к возмездию (коллективной мести). Но чтобы воля лица или группы лиц была принята к исполнению всеми компактно проживающими людь- ми, она должна опираться на некую общую, стоящую над всеми необходимость иерархического объединения.

Для первых людей такая необходимость проистекала из естественных жизненных ситуаций, в которых присутствовала непосредственная, исходящая от природы, животных, а также особей Homo Sapiens, угроза их существованию (Леви-Строс 1985; Лоренц 1994 и др.). И сегодня, надо сказать, ничто не объединяет людей так, как общий враг, соперник или иной объект, представляющий угрозу их жизни или благополучию. Однако их единение происходит лишь тогда, когда они находят в себе силу, способную преодолеть страх, который, как известно, всегда разобщает: от страха все бегут в разные стороны, и каждый спасается так, как может.

Такой внутренней силой, способной подавить страх, оказывается восходящая к названному общебиологическому предписанию ситуативная эмоционально-когнитивная доминанта, именуемая словом «месть» и представляющая собой комплекс чувств – мыслей – побуждений, объединенных общей модальностью ведения борьбы, которая и заставляет людей объединяться, т. к. это означает приумножение силы. Общим эмоциональным фоном отражения объекта в сознании субъекта при этом является чувство гнева, играющее роль связующего звена между перцепцией негативного воздействия и ответной виндиктивной реакцией. На таком эмоциональном фоне в сознании субъекта активируется скрипт, который направляет его виндиктивную реакцию на источник фрустрации и который в русскоязычном обыденном сознании представлен библейской идиомой «око за око, зуб за зуб». Завязке скрипта при этом соответствует момент фиксации субъектом некоторой критической точки в поведении угрожающего объекта, сигнализирующей о том, что надо предпринимать конкретные контрмеры, а развязке – момент устранения угрозы, что и является целью предписываемой скриптом деятельности.

Сферой приложения такого рода деятельности следует считать коммуникативное пространство, которое субъект стремится преобразовать таким образом, чтобы между ним и источником угрозы была установлена некая граница, отделяющая сво¸ (безопасное) от чужого (враждебно- го). Необходимость в такой деятельности возникает всякий раз, когда происходит столкновение особей одного вида, ведущих борьбу за жизненное пространство. В этих столкновениях в ходе эволюции возникает процесс ритуализации – устойчивого воспроизводства определенной совокупности жизненно значимых действий с изначальной двунаправленной сигнальной функцией. Ориентированные на угрожающий объект, ритуализированные действия являются выражением ответной угрозы, а будучи переориентированными, они представляют собой призыв к объединению особей одного вида (Лоренц 1994: 173 – 174). Такая двунаправленность сигнальной функции ритуала и определяет его практический смысл в двух исходных значениях: «защита, отражение угрозы» и «объединение, связь особей одного вида в замкнутую группу» (Монич 1998: 100).

Подобного рода ритуализированные действия, согласно исследованиям этологов, возникают естественным пут¸м, в значительной степени аналогичным эволюции социальных инстинктов у животных (Лоренц 1994: 188) и, превращаясь в средство общения между особями одного вида, становятся первичными знаками (Степанов, Проскурин 1992: 6), на базе которых, в свою очередь, развиваются уже собственно языковые явления (Топоров 1998: 22). Это означает, что рождавшееся в русле ритуала слово представляло собой социальный императив, задающий людям границы деятельности и очерчивающий круг, внутри которого все – свои и все – со знаком плюс, а за его пределами – чужие и все – со знаком минус. При этом, если в наличной конфликтной ситуации такое слово-сигнал всегда функционально двунаправлено (угроза приближающемуся агрессору и призыв к совместному противостоянию), то вне ее контекста актуализируется вторая составляющая как символ иерархического единства компактно проживающих людей. Поэтому боевой клич «ура», которым угрожают противнику и с которым идут в бой, воспроизводится на военных парадах как выражение торжества победителя, приветствие войска военачальнику и символ единения воинов. Это происходит потому, что предметно-практические или речевые действия, направленные на противника, всегда воспроизводятся их агентами после успеш- ного разрешения конфликта. Данное обстоятельство, в свою очередь, обусловлено универсальной психологической закономерностью, согласно которой любые действия, ассоциируемые с успехом, расцениваются их производителями как правильные и принимаются к тиражированию. А первозданная раздвоенность описываемого боевого клича «не должна представляться удивительной, если учитывать, что он регулярно воспроизводится на базе аффективных состояний, которые не позволяют развиваться его семантике, консервируя ее на биологическом уровне» (Монич 1998: 111).

Символическое воспроизведение действий, имеющих практический смысл в наличной ситуации военного типа, становится автономной потребностью совместно проживающих особей и удерживает их группу от распада в случаях длительного отсутствия внешней угрозы (Лоренц 1994: 174). Здесь ритуализированные действия, изначально включающие виндиктивную составляющую, приобретают смысл торжественного обещания, клятвы верности каждого индивида всем остальным членам группы в совместной защите от внешней угрозы и поддержке друг друга в борьбе с агрессором. Центральный элемент ритуала – клятва – становится при этом таким же непререкаемым актом, как и ее прообраз на биологическом уровне – предостерегающий сигнал угрозы. И в случае его игнорирования противником следует немедленная виндиктивная реакция, и нарушивший клятву безоговорочно подвергается возмездию со стороны иерархически организованного сообщества. А поскольку возмездие реализуется не только в предметно-практических, но и речевых действиях (таких, как проклятье, поругание и табуированный посыл), то и вин-диктивный дискурс следует считать коммуникативно-прагматической деятельностью, восходящей к ритуалу и ориентированной на врага, которым в данном случае становится исвой, и чужой, если нарушает установленную границу.

Черты ритуала, унаследованные вин-диктивным дискурсом, проявляются в формировании в рамках данного лингвокультурного сообщества устойчивых речевых структур, связанных своим содержанием с названными выше тактиками

(или речевыми действиями) и стереотипными конфликными ситуациями. К таким устойчивым речевым структурам в русской лингвокультуре относятся дискурсивные идиомы (термин Н.Ф. Алефирен-ко): дать прикурить, показать кузькину мать, стереть в порошок и др., используемые в тактике угрозы; чтоб (ты) провалился, чтоб (тебе) пусто было, ни дна ни покрышки и т.д. - тактика проклятья ; мразь, сволочь, идиот и т.д. тактика поругания ; иди к черту, в баню, в болото и др. – тактика табуированного посыла. Ритуализация виндиктивного дискурса означает, что языковой личности в лингвокультурном сообществе фактически предлагаются готовые вербальные формы для использования в речеповедении в ситуации военного типа, когда данное сообщество преобразуется в единую силу, направленную против чужого закона.

Но так как конкурентная борьба и столкновения индивидов не прекращаются и в сформировавшихся (иерархически организованных) сообществах, а связанные с этим фрустрации и обусловленные ими эмоциональные переживания неизбежно порождают виндиктивные реакции, то и сопровождающая (или замещающая) их речевая деятельность не угасает и в так называемое мирное время. Однако в условиях ж¸сткой иерархии, когда источником фрустрации является намного превосходящая индивида сила, виндиктивная реакция часто направляется в наиболее безопасное, подсказанное инстинктом самосохранения русло – на того, кто слабее. Так рождается скрипт, который в научном сознании представлен термином «переориентированное действие» (Лоренц 1994), а в обыденном (русскоязычном) – идиомой «валить с больной головы на здоровую».

Данный скрипт и направляемая им дискурсивная деятельность являются психофизиологической и поведенческой константами, которые эксплуатируются в политической практике для снятия эмоционального напряжения общества и канализации разновекторной виндиктивной энергии его членов в заданном направлении.

Так, к примеру, в Интернет запускается версия о том, что снижение численности населения в России происходит из-за лиц с нетрадиционной сексуальной ориентацией: «Почему в России упала рожда- емость? Так вот: это все из-за них , из-за голубых» (Blossom).

Возникающий у реципиентов соблазн принять эту версию связан с тем, что она не лишена элементарной логики, а главное – удобна: есть «козел отпущения», на которого можно свалить вину за снижение численности населения (что всегда переживается членами сообщества как фрустация), и, прибегая к виндиктивно-му речепроизводству, эмоционально разрядиться. Отсюда и соответствующий отклик: «Давить эту мразь. Была б моя воля, перестрелял их всех, как собак бешеных» (Derek). Данные и аналогичные им примеры в избытке представлены на Интер-нет-форуме на тему «Люди, которые ненавидят голубых» (http: www. / / 89 / 34).

Вышесказанное позволяет предположить, что возникший в русле ритуала и реализующийся в двух векторных проекциях (скриптах) виндиктивный дискурс является коммуникативно-прагматической деятельностью, направленной не только на устрашение и/или перверсию врага, но и на его порождение, что и происходит всякий раз, когда его объектом становится жертва.