"Исторические фантазии" поэта: роман Б. Окуджавы "Свидание с Бонапартом"

Свои исторические романы Б. Окуджава называл «историческими фантазиями», именно в них отразился его особенный стиль, узнаваемый совершенно неповторимой иронией, сложным сочетанием документальности повествования с глубоким чувственным переживанием прошлого. Исследователи и критики пытаются дать разные жанровые определения, называя прозу автора то «историческим романсом» [6: 164], то произведением «притчеобразного типа» [8: 33]. По точному замечанию известного литературоведа Г. Белой, «на глазах читателя» рождается «поэтически новый образ мира», на одном из полюсов которого – «факты реальности», «на другом <…> попытка понять их высший, сокрытый в течение обычной жизни смысл» [1: 12–13]. Для Б. Окуджавы как для поэта, обратившегося к прозе, остро чувствующего драматизм своего времени, свойственно лирическое мироощущение, всегда личностное осмысление исторических событий.

В современном литературоведении «проза поэта» рассматривается как особое жанровое образование, находящееся в тесной связи с поэзией. Возникновение данного феномена исследователи традиционно связывают с именами А. Пушкина и М. Лермонтова. Переломный момент или расцвет «прозы поэта» в русской литературе относится к периоду Серебряного века (А. Белый, А. Блок, М. Цветаева и др.). Анализируя стиховое начало в прозе, Ю. Орлицкий отмечает: «Русская проза XX века развивается под несомненным влиянием стиха, причем стиховое начало постоянно вторгается в прозу, деформируя ее структуру на разных уровнях» [7: 36]. При анализе «прозы поэта» важно понять: взаимосвязаны ли проза и поэзия в творчестве одного автора или они представляют собой разнонаправленные понятия. Так, можно уверенно говорить о том, что существует неразрывная связь между историческими романами и поэзией Б. Окуджавы.

«Свидание с Бонапартом» (1983) – последний исторический роман Б. Окуджавы, который можно считать итогом его творческих исканий. Время работы над произведением С. Бойко определяет как «период скепсиса» в творчестве писателя, при этом отмечая, что он «ознаменовался разочарованием в человеке, его возможностях, его роли в мире и в обществе» [2: 28]. Исторический роман в эпоху застоя развивается особенно активно, становясь своеобразной трибуной, с которой автор мог говорить о своем времени. В этом случае исторические произведения являются не столько отражением прошлого, сколько авторского настоящего.

Действие «Свидания с Бонапартом» разворачивается в период с 1812 по 1826 год. Ретроспективно упоминаются сражение под Аустерлицем (1805), Итальянский поход А. Суворова (1799), Великая французская революция (1789– 1794). Позднее творчество Б. Окуджавы связано с осознанием цены «глотка свободы» в судьбе человека, неизменно заканчивающегося трагедией или ощущением пустоты. Нельзя не согласиться с В. Выдриной: «В связи с этим романы Окуджавы можно назвать центростремительными, ибо в них автор все пространство эпохи подчиняет раскрытию характеров, выяснению индивидуальных судеб» [3: 127]. Генерал-майор Опочинин, желавший «облагородить искаженный лик истории», устроив торжественный обед, в ходе которого он должен был убить Наполеона, погибает от пули французского драгуна. Французская «певичка» Луиза Бигар, оказавшаяся в центре горящей Москвы, в итоге против своей воли должна покинуть Россию. Идеи Тимоши Игнатьева, племянника Опочинина, увлеченного декабризмом как воплощением духа свободы и равенства, в конце романа трактуются как «смерть и разрушение». Важно учесть, что подобные настроения присутствуют и в поздних стихотворениях Б. Окуджавы, созданных одновременно с романом: «Да здравствует Великий Понедельник!..» (1977), «Примета» (1983), «Дерзость, или Разговор перед боем» (1984) и др. В произведении 1982 года «Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант…» появляется образ розы, который для поэта символизирует творчество и надежду. Однако в конце стихотворения делается горький вывод:

Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся… Заледенела роза и облетела вся(392)1.

Исторические романы в творческом сознании Б. Окуджавы во многом являются продолжением тем и мотивов его лирических стихотворений и песен. Строки из романа «Свидание с Бонапартом»: «Когда же в руках барабанщика просыпаются кленовые палочки» (1: 280)2 заведомо отсылают к стихотворению 1957 года «Веселый барабанщик»: «Ты увидишь, ты увидишь // как веселый барабанщик // в руки палочки кленовые берет» (138). Большая часть музыкальных инструментов, перечисленных Опочининым, представлена в известном стихотворении «Песенка о ночной Москве» (1963). Но если в поэтическом произведении труба, кларнет, фагот, барабан, флейта составляют «надежды маленький оркестрик // под управлением любви» (245), то в ро- мане делается неутешительный вывод: «ослепительные надежды превращаются в фарс» (1: 283), в этих словах чувствуется некое разочарование, свойственное позднему периоду творчества автора. С помощью музыкальных метафор передается душевный мир человека, его «боль», «восхищение», «ужас и гордость по случаю пребывания <…> в доме гениев войны»(1: 279). Чувства и эмоции героя уподобляются музыкальным звукам, обладающим разнообразным набором выразительных средств. Например, литавры своим торжественным звучанием наводят Опочини-на на размышления о смысле жизни:

Мы медленно живем и незаметно, покуда не накапливается в нас постепенно сухой, огнеопасный порох прожитых дней, чтобы внезапно всплеснуться синим пламенем и грянуть и возвестить, что вот оно, наконец свершилось то, ради чего все и накапливалось(1: 281).

Появление ритма в прозаической речи, непривычных для романного жанра интонационно выделенных фраз и целых абзацев становится вполне объяснимым при анализе исторической «прозы поэта». Принципиально важным в этом отношении является подход к определению силлабо-тонического метра в прозе, предложенный Ю. Орлицким: «Метром в прозе называется фрагмент текста, не противоречащий его трактовке как аналога строки или группы строк силлабо-тонического стихотворного текста» [7: 48].

В «Свидании с Бонапартом» «случайные» метры неоднократно повторяются без стихотворной графики. При этом звуковая организация фрагмента отражает особое лирическое восприятие Опочининым окружающего:

Хотелось хоть краем глаза увидеть тебя, Варвара, жесткие черты твоего лица и догадаться, каким он был, твой гений злой, покуда пеплом и золой меня, как снегом, заносило, покуда смерть нас всех косила… Еще не очень старый зверь с деревянной лапой плакал в сиреневой тени – все было в прошлом(1: 348).

За пределами романа размышления оживают «под батальонный барабан» уже в отдельном произведении «Из стихов генерала Опочинина 1812 года» (1989). Можно сравнить метризованный фрагмент из романа и отрывок из стихотворения:

«Свидание с Бонапартом» (1983)

«Из стихов генерала Опочинина 1812 года»

«Ах, Аустерлиц, Аустерлиц! И юношеские года, и лет военных череда – все представляется мне вздором, но лед Зачанского пруда – во сне иль наяву – всегда перед моим потухшим взором…» (1: 290).

И юношеские года, и лет покойных череда – всё кажется минутным вздором. Лишь лед Зачанского пруда (во сне иль наяву) всегда перед его потухшим взором (445).

Б. Окуджава предлагает читателю своеобразную игру, широко используя цитаты в своем романе, при этом автор старается растворить

«чужое» слово в тексте произведения: «Любимец барышень уездных, огнем сраженья опален, им сгоряча казался он явившимся из сфер межзвездных….» (1: 296). Данный отрывок явно отсылает читателя к пушкинскому «Евгению Онегину». Часто Тимоша говорит Опочинину – «Скажи-ка, дядя», так писатель обращается к эрудиции своего читателя, предлагая ему вспомнить произведение М. Лермонтова «Бородино».

В «Свидании с Бонапартом» форма дневника позволяет выдвинуть на первый план субъективные переживания и размышления героев (Опочи-нин, Бигар, Волкова), а также становится единственным звеном, рассказывающим читателю о событиях Отечественной войны 1812 года: пожар Москвы (1812 год), партизанское движение, ополчение. При композиционном разграничении образов героев-рассказчиков читатель понимает, что границы явно размыты, так как стилистика всех дневников весьма однородна, в читательском ощущении они могут звучать как тексты, созданные одним автором.

К наиболее типичным признакам «прозы поэта», обнаруживаемым в романе, принадлежит особое взаимодействие автора и героя. Р. Якобсон обратил внимание на то, что «лирический импульс <…> задается “я” (“мной”) поэта <…> лирический герой пронизывает все измерения бытия, и все эти измерения должны совместиться в герое» [9: 328]. Именно поэтому в историческом романе, написанном поэтом, доминирующее звучание имеет голос лирического субъекта, являющегося своего рода концентрацией эстетических позиций автора. В итоге на протяжении повествования автор и герой многократно меняются местами. В одном из интервью Б. Окуджава заметил:

У меня есть такая склонность – перевоплощаться, она мне очень нравится. Поэтому все герои моих произведений – это я сам. И женщины, и мужчины, и дурные и хорошие. Но я никогда не писал исторических романов, как пособий по изучению истории, я писал о себе на историческом материале, вот и все. И в прозе, и в стихах я просто стремился выразить себя. Именно поэтому мой лирический герой все время один и тот же. А если он менялся, то только потому, что менялся я3.

Опочинин наиболее близок к лирическому герою писателя, даже возраст героя и автора на момент начала работы над произведением примерно совпадает: «Мне пятьдесят пять. Шутка ли?»(1: 267). В. Маркович, говоря о характерных признаках автобиографического взаимоотношения героя и автора, пишет о том, что «автор здесь предельно близок к герою» [5: 159]. Показательно, что в романе только «заметки из собственной жизни» Опочинина содержат в себе метризованные фрагменты. Именно на страницах дневника этого героя, представляющего приготовление торжественного обеда, в ходе которого он собирается убить Наполеона, писатель размышляет о музыке, смысле жизни, истории: «Все завершается: империи гибнут, благородные порывы угасают <…> от царей остаются гробницы, победителя ждет возмездие» (1: 283).

В романе Б. Окуджавы можно наблюдать структурную децентрализацию лирического «я», которая представляет собой воплощение единого мировидения в последовательно развивающихся различных, но равноправных повествовательных инстанциях. А. Карстен справедливо отмечает: «Лирический принцип постижения мира реализуется в преобладании стиля над сюжетом, в доминировании непрямых форм авторского присутствия в тексте» [4: 73].

В размышлениях всех героев звучит тоска и безысходность, будь то Опочинин со своей верой в идеалы, которые «превращаются в фарс» (1: 283), будь то Луиза Бигар, разочаровавшаяся в справедливости людей вообще: «Я ехала по Москве, и слезы катились по моим щекам, и, плача среди этого смрада и пепла, среди развалин, несправедливости и тихого ликования, я поняла, что уже ничего воротить невозможно» (1: 418), будь то Варвара Волкова – «атаманша в овчине, с потускневшей короной на голове», возглавившая партизанское движение, описывает снежную сцену:

…на которую бесшумно валятся один за другим все, все, где убийц убивают и их убийц убивают тоже, а за ними уже спешат новые… И тот, кто крутит это колесо, ввергает их в преступления, связывает их по рукам и ногам, и у них уже нет сил отрешиться… Каков соблазн! (1: 451).

Идеалы Тимоши Игнатьева – «справедливость и милосердие» – кажутся автору наивными:

Тимоша тоже когда-то тараторил о равных правах, а нынче его волнует справедливость, справедливость и милосердие, против чего возразить трудно, хотя при слове «милосердие» всякий раз вспоминается мне губинский пожар и их зверские лица (1: 445).

Становится очевидным, что существование различных персонифицированных, фрагментарных «я» не разрушает цельность и единство рефлектирующего лирического сознания. Герой-рассказчик в романе Б. Окуджавы оказывается своеобразной призмой, сквозь которую писатель предлагает смотреть на исторические события.

Спецификой романа «Свидание с Бонапартом» является лирическая стилизация. Это не только введение в прозаический текст поэтических элементов, аллюзий и реминисценций, но и преломление фактов истории в сознании лирического героя, носителя главных мировоззренческих концепций автора. В значительной степени постоянная иллюзия стихотворности, накладывающаяся на романный текст, а также лирическое отношение автора-поэта к исторической эпохе создают уникальность, неповторимость стиля Б. Окуджавы, его творческой манеры в прозе.

Doct. diss. (Philol.). Moscow, 2011. 38 р. (In Russ.).

P. 33–35. (In Russ.).