История "Записки о сектах, существующих в Пермской губернии" (1827 год) в судьбах автора и его информаторов

Shkerin V. A. History of “Note on Sects Existing in the Perm Governorate” (1827) in the Fate of the Author and His Informants. Vestnik NSU. Series: History and Philology , 2023, vol. 22, no. 1: History, pp. 78–86. (in Russ.) DOI 10.25205/1818-7919-2023-22-1-78-86

1 марта 1827 г. флигель-адъютант полковник барон и граф А. Г. Строганов подал рапорт управляющему Главным штабом генералу от инфантерии графу П. А. Толстому: «Его Императорскому Величеству благоугодно было по случаю моего пребывания в Пермской губернии поручить мне войти совокупно с г. надворным советником Нечаевым, в пособие мне откомандированным, в разыскание существующих и возникающих в оной губернии раскольнических сект. Не окончив первого возложенного на меня исследования по доносу, сделанному на управляющего заводами наследниц купца Расторгуева, получил я в одно время как оное второе, так и третье поручение по Высочайшей воле лично на меня возложенное, а потому, не предвидев, сколько еще времени займет меня первое следствие, мною начатое в Пермской губернии, и другое, ожидавшее меня в Оренбургской губернии, решился я во избежание медлительности предоставить г. Нечаеву начатие разысканий о расколах в том предположении, что, приведя к окончанию возложенные лично на меня поручения, успею еще и оным предметом заняться… но прибыв в последних числах генваря месяца в город Пермь, г. Нечаев доставил мне уже полную записку о существующих в Пермской губернии сектах, которую имею честь при сем предоставить Вашему Сиятельству в подлиннике…» 1.

К рапорту прилагалась «Записка о сектах, существующих в Пермской губернии», заключавшая в себе без малого семьдесят исписанных с обеих сторон листов. «В сей записке представлены по порядку собранные не официально, но вообще скрытным образом сведения о сих сектах, – сообщал автор. – Далее изложено будет подробное рассуждение о причинах укоренения и распространения оных по здешнему краю. Из сих причин выведется общее заключение о цели каждого и всех вообще расколов. Наконец, упомянуто будет о средствах, которые могли бы прекратить их приращение и по времени истребить, по крайней мере, из числа оных самые нелепые» 2. Записка имеет следующую структуру: «Введение»; «О поповщине»; «О беспоповщине»; «О скопцах»; «Причины распространения раскола», из которых выделены «Причины общие» и «Причины особенные» («а. Относящиеся до поповщины; б. Относительно беспоповщины; в. Относительно скопцов или новых израильтян»); «Заключение»; «Мнение о принятии некоторых мер в отношении к расколам, усилившимся в Пермской губернии» и «Замечания» (т. е. примечания). В приложениях даны: «Песни, употребляемые при богослужении скопцов»; «Образец пророчества»; «Наставление на путь» и «Список приобретенных книг и рукописей из числа употребимых в разных сектах».

Документ датирован 5 февраля 1827 г., что отчасти противоречит словам Строганова о готовности «полной записки» в конце января. Вручая свое сочинение флигель-адъютанту, автор с волнением и надеждой просил: «...ежели записка сия представлена будет Государю Императору, довести до сведения Его Величества: 1-е. Что... она сочинена была в одну неделю», что не позволило «исправить все ее недостатки в плане и слоге; 2-е. Что пространство

Пермской губернии и подозрительность начальств уездных и заводских... не допустили... в течение двух месяцев с половиною собрать более о сектах сведений; 3. Что Нечаев собирал оные неофициальным образом...» 3. Вероятно, при встрече в Перми Нечаев вначале предъявил Строганову краткую версию записки, известную под названием «Первых замечаний о раскольниках в Пермской губернии» (Нечаев, 1893, с. 550–564), которая затем была спешно – «в одну неделю» – доработана до окончательного варианта.

В научных публикациях в качестве источника чаще используется дневник, который С. Д. Нечаев вел по долгу службы («исследователь должен вести журнал и в свое время представить в подлиннике») во время уральского вояжа 1826–1827 гг. (см. [Голикова, 2012; Белобородов, Боровик, 2013, c. 189–190] и др.). Дневник был опубликован на исходе XIX в. заслуженным ординарным профессором Московской духовной академии Н. И. Субботиным в издаваемом им журнале «Братское слово» (Дневник…, 1893–1894). «Записка о сектах» по сей день остается неопубликованной и, вероятно, поэтому обделена вниманием историков. В задачу настоящей статьи не входят ни обстоятельный обзор записки, ни тем более сравнение ее содержания с современными знаниями о старообрядчестве и сектантстве той эпохи. Речь пойдет об истории появления документа – об обстоятельствах и причастных лицах.

Эта история началась с «извета», поданного штейгером (рудничным мастером) Хлобы-стиным в Комиссию разыскания похищений золота, открывшую работы на Урале в 1826 г. под руководством статских советников Д. С. Пассенко и А. Г. Милорадовича. Главной темой «извета» была незаконная добыча золота в башкирских землях, ведшаяся волею Григория Федотовича Зотова – неофициального управлявшего Кыштымским горным округом наследниц Л. И. Расторгуева 4. Среди прочего штейгер сообщал и о том, что в сентябре 1824 г. «во время проезда покойного Государя Императора Александра I через Пермскую губернию за одно намерение подать на Высочайшее имя просьбу два крестьянина Кыштымского завода, Косолапов и Седельников, по приказанию Зотова застрелены были из ружей при заводском исправнике и по его приказанию похоронены – без производства исследования...» [Новокрещенных, 1893, с. 66]. И, поскольку речь шла не только о двойном убийстве, но и о воспрепятствовании подданным в обращении к монарху, дело было поручено императорскому флигель-адъютанту Александру Григорьевичу Строганову (1795–1891).

Кыштымский округ не только был населен старообрядцами, но и принадлежал семейному клану купцов-старообрядцев Расторгуевых – Харитоновых – Зотовых. Из старообрядцев же была набрана вся заводская администрация. Однако конфессиональная общность не стала социальной идиллией. Работники жаловались, что купец 1-й гильдии Лев Иванович Расторгуев, купивший округ у Демидовых в 1809 г., ныне «против силы закона и человечеству несвойственные возложил отягощения», и уверяли, что ранее, принадлежа Демидовым, «находились в цветущем и законном состоянии» 5. В 1822–1823 гг. Кыштымский округ охватили рабочие и крестьянские волнения, для подавления которых пришлось привлекать воинскую команду [Горловский, Пятницкий, 1954, с. 112–150]. Во главе волнения стоял Климентий Фомич Косолапов, считавшийся мастеровым лишь де-юре, а де-факто ведший розничную торговлю заводскими изделиями от Екатеринбурга от Троицка. Будучи арестован и доставлен для суда в Екатеринбург, Косолапов в сентябре 1823 г. бежал и поселился в лесной избушке близ Кыштыма. Поначалу Зотов, не желавший сердить без того недовольных кыш-тымцев, предпринимал к поимке Косолапова «слабые меры». Однако через год он проведал о намерении беглеца жаловаться путешествовавшему императору. Между тем управляющий сам собирался предстать пред монархом в Екатеринбурге и небезосновательно возлагал большие надежды на эту встречу (следствием ее стало высочайшее повеление о возврате заводов в полное распоряжение наследниц Расторгуева с 1 октября 1825 г.). Тогда-то и были убиты в кыштымском лесу Косолапов, а также выдавший его убежище и оказавшийся нежелательным свидетелем Седельников [Кулагина, 1960].

Граф А. Г. Строганов, приступив к расследованию в сентябре 1826 г., сумел захватить в губернской Перми бухгалтерскую книгу расторгуевско-харитоновского поверенного Осипа Наседкина, в которой были зафиксированы «лихоимственные дачи» на общую сумму 61 920 руб. и 1 коп. за 1812–1826 гг. 6 Выяснилось, что старообрядческими взятками кормились не только «первые лица» губернии, но и ряд важных персон в столице. В ведомости оказались поименованы все чиновники Пермского горного правления (за исключением берг-гауптмана С. М. Походяшина). При этом злополучную ведомость нельзя было объяснить делами лишь Кыштымского округа или интересами одного родственного клана. Не ожидая того, граф обнаружил общую кассу уральского старообрядческого купечества, контролировавшего в том числе пост городского головы Екатеринбурга – богатейшего города Пермской губернии. Как раз в 1826 г. этот пост занял один из расторгуевских зятьев – проходивший по строгановскому следствию П. Я. Харитонов [Главы…, 2003, c. 90–93].

Имперская власть весьма слабо представляла, как устроен мир урало-сибирского старообрядчества. На изучение этого вопроса у Строганова сил уже не хватало, никому из уральцев он доверять не мог, поэтому «в пособие» ему и был определен надворный советник Нечаев.

Чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе Степан Дмитриевич Нечаев (1792–1860) имел свои причины стремиться в эту поездку. Будучи литератором, он поддерживал дружеские отношения с издателями альманаха «Полярная звезда» – писателем и критиком А. А. Бестужевым и поэтом К. Ф. Рылеевым. В 1823–1824 гг. Нечаев публиковал стихотворения, посвященные членам тайных обществ Г. А. Римскому-Корсакову, П. Д. Че-ревину, а также А. И. Якубовичу (в обществах, вероятно, не состоявшему, но примерявшему на себя роль цареубийцы). В 1824 г. Нечаев же поместил в альманахе «Мнемозина», издаваемом В. К. Кюхельбекером и князем В. Ф. Одоевским, «Застольную песнь греков» – наиболее декабристское по духу свое произведение:

Исчезнут мрачны препинанья,

Замолкнет грустный звук цепей,

И совершатся ожиданья

Отчизны истинных друзей…

(Декабристы, 1951, с. 269).

Рылеев, Бестужев, Якубович, Кюхельбекер показали себя ключевыми фигурами или важными участниками восстания на Сенатской площади в декабре 1825 г. Некстати оказалось и собственное былое членство Нечаева в Союзе благоденствия. В 1826 г. новый император Николай I повелел «истребовать по всему государству от всех находящихся в службе и отставных чиновников и неслужащих дворян» расписки в том, что они не участвовали в тайных обществах, а если участвовали, то сообщить в каких. Нечаев заявил о своей непричастности. Вскоре один чиновник (Д. И. Альбицкий) сознался, что был принят Нечаевым в названный Союз, а другой (И. С. Бабаев) – в том, что подобное предложение от него получал (Отголоски…, 1910, с. 336) [Мухина, 1975, с. 243].

Сказанное не означает, что С. Д. Нечаева можно отнести к числу «первых русских революционеров». Как и многие другие «безвестные декабристы», он вступил в тайное общество и покинул его ряды, когда речи о военной революции еще не шло [Ильин, 2004, с. 395–397;

Шкерин, 2005, c. 19–58]. «Союз благоденствия в святую себе вменяет обязанность распространением между соотечественниками истинных правил нравственности и просвещения споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена», – так определялась цель общества в его уставе (Законоположение…, 1951, c. 241–242). На следствии 1825–1826 гг. принадлежность к Союзу благоденствия, как правило, оставалась без внимания. Но в случае Нечаева речь пошла о клятвопреступлении. За аналогичное сокрытие бывшие члены Союза благоденствия полковник Р. В. Любимов и подполковник К. Э. фон Руге были подвергнуты аресту и отсидели по лишнему месяцу в крепости [Декабристы, 1988, с. 108, 160].

Начальник 2-го (Московского) округа корпуса жандармов генерал-майор А. А. Волков получил от главноуправляющего III отделением генерал-адъютанта А. Х. Бенкендорфа приказ собрать «полные сведения» о С. Д. Нечаеве. Однако, по собственному признанию, «сколько не старался разведать о г. Нечаеве, но ничего более узнать не смог, как только, что г. Нечаев в какой-то отдаленной губернии находится с флигель-адъютантом бароном Строгановым на следствии при особых полномочиях…» [Мухина, 1975, с. 243]. Между тем выбор кандидатуры Нечаева для этого задания не мог быть обусловлен его осведомленностью: интереса к старообрядчеству он прежде не проявлял. Генерал-губернатор князь Д. В. Голицын был недоволен появлением в Москве независимых от него жандармов [Чукарев, 2005, с. 143– 144] и тем охотнее взялся спасти своего человека от их преследований. В предписании Нечаеву от 5 октября 1826 г. Голицын требовал «немедленно отправиться... в город Пермь по нахождению там ныне флигель-адъютанта графа Строганова» [Субботин, 1893, с. 533– 534].

7 октября Нечаев покинул Москву и, не застав Строганова в Перми, встретился с ним 26 числа уже в Кыштыме, чтобы затем, «в течение трех месяцев проехав в разных направлениях до 3 500 верст по Пермской губернии» 7, собрать материал для интересующей нас записки. В этом Нечаеву помогали завербованные им агенты из числа бывших старообрядцев. Происходивший «из коренного староверческого рода» купец 3-й гильдии Василий Павлович Клюквин (1791–1836) доставил Нечаеву «под видом товаров... несколько книг, употребительных у часовенных старообрядцев, и несколько рукописей, объясняющих основания их секты» (Дневник, 1893, т. 2, с. 583). Он же составил «записку о всех более или менее известных ему сектах сего края» (Заметки…, 1893, с. 600–626) и донесение о екатеринбургских скопцах, ради чего вступил в секту и едва избежал калечащей операции (Донесение…, 1893, с. 717–787). Клюквин же свел Нечаева с двумя другими важнейшими информаторами: мастеровым Киприаном Викуловичем Пастуховым (1796–?), бежавшим из разоренного башкирами скита под Кыштымом, и бывшим поморцем Феоктистом Андреевичем Улеговым (1803– 1830), служившим в Нижнетагильской заводской конторе. Последний скупал для Нечаева старообрядческие книги и писал записки «о причинах распространения поморской ереси и о средствах прекратить оную».

Успешное выполнение секретного задания спасло С. Д. Нечаева. Генерал Волков сумел доложить Бенкендорфу о его местонахождении в апреле 1827 г., когда Нечаев, проездом посетив Москву, был уже в Санкт-Петербурге. Благостную характеристику Нечаева Бенкендорф получил и от агента-литератора Ф. В. Булгарина: «Он пишет плохие стихи и плохую прозу, и, желая поместить в “Полярной звезде” свои труды, весьма ласкал Алек. Бестужева и Рылеева во время их проездов чрез Москву. <…> Никто не слыхал из его приближенных, чтоб он дурно относился о правительстве» (Видок Фиглярин…, 1998, с. 383). Между тем в 1827 г., когда создавалась «Записка о сектах», Николай I еще не определился в своей религиозной политике. Одной рукой утверждая устав старообрядческой общины в Риге и дозволяя ей открыть школу, другой рукой молодой император благословлял светские и церковные власти Поволжья на поход против Иргиза [Зеньковский, 2000, с. 276–277]. Обладавший уникальными знаниями и опытом С. Д. Нечаев был определен в 1828 г. в Святейший Синод за обер-прокурорский стол, а в 1833 г. стал синодальным обер-прокурором.

Взаимный интерес уральских агентов к С. Д. Нечаеву не исчерпывался выплатой некоторых денежных сумм. Феоктисту Улегову он помог получить место секретаря при жившем во Флоренции заводчике Николае Никитиче Демидове [Рейблат, Шкерин, 2018]. После кончины тяжело болевшего Демидова в 1828 г. именно Улегову было поручено доставить бренные останки богача из Италии на Урал, в Нижнетагильский завод, где и состоялось его погребение [Шкерин, 2018]. Василий Клюквин и Киприан Пастухов, вероятно, искали покровительства Нечаева, опасаясь комиссии Пассенко и Милорадовича. Лишь в 1834 г. Клюквин и Пастухов были арестованы как руководители сети тайных торговцев золотом и фальшивомонетчиков (под судом тогда оказались 74 человека). В начале 1836 г. Пастухов был бит кнутом, клеймен и сослан на каторгу. Клюквин умер в тюрьме до завершения процесса [Бондаренко, 2008, с. 176–179].

Было это совпадением или нет, но в июне того же 1836 года Нечаева, по словам современника, «разжаловали в московские сенаторы» (Дмитриев, 1998, с. 435). К тому времени репрессивный характер политики Николая I в отношении старообрядцев и сектантов вполне определился. Автор записки, утверждавший, что «просвещенное человеколюбие при рассмотрении действительного состояния сих религиозных сословий… призывает более к великодушному смирению, нежели к строгим взысканиям за драгоценные для них заблуждения» 8, очевидно, более не мог представлять императора в Святейшем Синоде.