История золотой орды и церковно-ордынских отношений в советской историографии

при работе с источниками и разнообразными научно-историческими концепциями, открывающимися в исследованиях других авторов, становятся прочной основой для понимания и истолкования источников.

Формирование советской историографии, посвящённой рассматриваемой проблеме и сопутствующим ей вопросам, в полной мере отражает всю гамму противоречий, характерных для процесса становления и развития исторической науки в СССР. Как и дореволюционная, советская историография не обладала полным идейным единством. Различия в исследовательских концепциях и подходах присутствует и в том, как формировались научные интересы учёных, и в том какие мотивы и обстоятельства влияли на возникновение и развитие этих интересов. Подобно дореволюционной науке, советская историческая наука была пропитана идеологическими концепциями и назидательным тоном.

В итоге, в советской историографии можно выделить три основных подхода, способствовавших возникновению в значительной мере отличных друг от друга историографических комплекса исследовательских работ. Каждый из них формировался в рамках специфических научных, философско-мировоззренческих и идейных влияний. Но практически все они были вынуждены с большей или меньшей степенью старания приспосабливать свои выводы к положениям марксистко-ленинской концепции исторического развития1.

Первую группу исследований составляют специальные работы, посвящённые истории Русской Православной Церкви. Часть из них была написана в 20-30-е годы XX в. Однако наиболее яркие исследования приходятся на последние годы советской власти. При всём их сходстве между ними присутствовали и существенные различия.

Содержание работ, изданных в первые два десятилетия строительства социализма, отражало всю гамму эмоций, связанных с постреволюционным отрицанием прежнего историографического опыта. Как и для многих иных произведений этого периода для них характерны крайние идеологические марксистские концепции, построенные на теории непримиримой классовой борьбы. Практически во всех них присутствует острое антиклерикальное звучание.

Основу второй группы составляют работы по истории Золотой Орды, созданные в предвоенное и послевоенное время. В своей основе они сформировалась за счет единой и во многом категоричной линии, построенной на рассмотрении истории монгольского нашествия в контексте отражения агрессии. Всё это вписывалось в умонастроения эпохи. Концепция о вражеском окружении советского государства автоматически переносилась на реалии XIII-XIV вв. В результате, история русско-ордынских отношений представала как непрекращающаяся двухсотлетняя борьба русского народа против «монгольской экспансии».

Третья группа объединяет работы, посвящённые текстологии древнерусских источников. Большинство из них изданы в 70-80-е гг. XX в. На эти же годы приходится открытие и введение в широкий научный оборот новгородских берестяных грамот.

Как уже отмечалось, первая группа историографических источников охватывает работы, написанные и изданные в разное время. Специфическое содержание исторических работ, написанных в 20 — 30-е годы объяснялось не только революционным пылом авторов. Такая нервозная ангажированность публикаций извинялась ещё одним обстоятельством: затяжным кризисом университетского образования и закрытием (до 1937 — 1939 гг.) большинства исторических факульте-тов². Созданные в этот период работы по истории церкви отличались своей крайней тенденциозностью и предвзятостью. При всей важности и актуальности задававшихся в исследованиях исторических вопросов, их разрешение плохо вписывалось в общепринятые нормы научной дискуссии. Практически все советские издания затрагиваемых лет обладали предельной придирчивостью и критичностью. Возникшая ситуация стала возможной не только по политико-идеологическим причинам, но и особенностями методологии исследований, созданных в церковной среде.

Исторические концепции, сложившихся в рамках дореволюционной церковной исторической науки, с научной точки зрения, были архаичны, несовершенны, что делало их уязвимыми для критики. Неоправданные и не подкреплённые домыслы и суждения, приписывание церкви тех возможностей, какими она не обладала, плохая критика источников, тенденциозное отношение к историографии и низведение истории до уровня агиографии служили той питательной почвой, которая позволяла вполне успешно отвергать достижения церковной исторической науки в целом.

Первым, кто обратил внимание на недостатки церкви, был М. Н. Покровский. Его критика нашла своё отражение в кратких, но многочисленных статьях, преследовавших цели идеологической и классовой борьбы3. Однако даже в кругу советских историков его выводы не нашли полных поддержки и признания4.

Не менее знаковыми стали работы другого советского исследователя Н. М. Никольского. Его наиболее известная книга «История Русской Церкви» впервые была издана в 1930 г. Высказанные в ней суждения в значительной мере возникли под влиянием идей М. Н. Покровского5. Правда, представленная им работа не копировала, а развивала идеи основоположника советской исторической науки. Выносившиеся в книге идеи отличались большей проработанностью деталей, глубиной наблюдений и внимательным отношением к поиску доказательств, призванных оправдать научные выводы и мировоззренческие позиции автора. Между тем в церковной среде работу Н. М. Никольского оценивали иначе. А. В. Карташев назвал её «грубой безбожнической «агиткой»»6. Но как бы ни критиковали данную работу в православной и эмигрантской среде, для советских исследователей она стала своего рода образцом, а её идеи послужили стимулом к критическому осмыслению истории церкви в целом7.

Различные стороны «классовой» и «антифеодальной» борьбы XIIIXIV вв. нашли свое отражение и в более поздних работах 80-х гг. Это объяснялось двумя круглыми датами, выпавшими на 80-е годы: празднование 1500-летие Киева (1982 г.) и 1000-летия крещения Руси (1988 г.). На этом фоне происходит рост исследовательского интереса к истории церковных институтов и их роли в политической жизни Древней Руси. Уже в 1985 г. переиздаётся работа М. Н. Никольского8. На эти же годы приходится появление монографий А. С. Хорошева, И. С. Борисова9 и разнообразных сборников научных статей. Пожалуй, наиболее известный из них — «Русское православие: Вехи истории», редактором которого стал А. И. Клибанов10. Общим для всех них было то, что в условия ордынского господства церковь оценивалась ими как безусловная «колоборационистская» сила, нашедшая в ордынской власти поддержку, способную избавить клир от княжеской «опеки» и обеспечить высшей иерархии безбедное существование11.

Не менее интересна вторая группа исследований. Она представлена комплексом специальных работ по истории Золотой Орды. Высказанные в них идеи и пути разрешения научных задач находились под сильным влиянием концепций, утвердившихся в 30 — 40-е годы. В условиях милитаризованного сознания они формировали у читателей и у историков устойчивое представление о непрекращающейся борьбе русского народа с «западноевропейскими и немецкими крестоносцами» и «монголо-татарским игом».

Наиболее отчётливо подобные умонастроения присутствуют в исследованиях Б. Д. Грекова (1950)12. Правда, имели место и более сдержанные оценки происходившего на Руси XIII — XIV вв. Такой взвешенный анализ политической ситуации обнаруживается в научных подходах А. Н. Насонова (1940)13.

Акцентированное внимание на конфликтной стороне русско-ордынских отношений наблюдается и в более поздних работах. Пример этого — второй том Истории СССР (1966 г.)14 и исследования В. Т. Пашуто

(1968)15. Названия глав и параграфов указанной книги и трудов Пашуто вполне отчётливо демонстрируют устойчивость такого подхода в советской науке.

Важным изменением необходимо считать то, что практически все вышеперечисленные исследователи обозначенного периода русского средневековья признавали важную роль церкви в развитии русско-ордынских связей и столкновений. При этом во внимание принимались особая внутриполитическая ситуация на самих древнерусских территориях, а также культурные и политические влияния со стороны монголов и Орды. Впервые все перечисленные факторы комплексно исследованы в работах А. Н. Насонова16. В его уже упоминавшейся выше монографии «Монголы и Русь», изданной в 1940 г., древнерусская церковь обозначалась как активный участник византийско-ордынских отношений, а место митрополита в связях определялось как главенствующее17.

Аналогичные оценки встречаются и в исследовании Б. Д. Грекова. В соответствующей части своего совместного с Якубовским труда «Золотая Орда и ее падение», вышедшей в 1950 г. и посвященной отношениям Золотой Орды и Руси, выдающийся советский историк подчеркивал наличие у церкви широких даннических льгот, дарованных ей ханами. Именно этим, по мнению Б. Д. Грекова, объясняется оказанная церковью поддержка ордынского господства над Русью. Развитие этих идей можно встреть в исследованиях И. У. Будовниц, рассмотревшего конкретные примеры использования церковью своего привилегированного положения18.

Важным достижение советской исторической науки стали уже упоминавшиеся исследования В. Т. Пашуто, сумевшего представить события монгольского нашествия в контексте общеевропейских военно-политических процессов19.

Особый историографический пласт — исследования, создававшиеся в национальных научных центрах. Основное внимание данной группы исследователей было обращено к вопросам формирования культуры и государств народов, входивших в состав монгольской империи, а также военно-политической системы Золотой Орды20. Правда, к сожалению, тема религиозной политики правителей Улуса Джучи по отношению к русской церкви почти не затрагивалась, либо сводилась к самым общим формулировкам. При том, что в современной общероссийской историографии многие исследования из данной группы не замечаются, их появление стало важной вехой в процессе изучения Орды и связей с её соседями, в том числе Русью.

Отличная от всех точка зрения обнаруживается в исследованиях Л. Н. Гумилева21. Его труды по проблемам отношения Руси и Орды представляют собой сплав философских, этнографических, филологических и источниковедческих концепций. Называя себя «последним евразийцем» 22, он стал первым, кто поставил под сомнение существование «монголо-татарского гнёта». Ему принадлежит смелая идея, описывающая русско-ордынские отношения в качестве взаимовыгодного союза политических и культурных элит Руси и Сарая. В контексте концепции пассионарности такая форма взаимосвязей позволила увидеть в русско-ордынских отношениях сложную, закономерную и исторически оправданную данность. Правда, в среде профессиональных историков идеи Л. Н. Гумилёва чаще всего встречают критику.

Как уже отмечалось, третью группу работ составляют исследования источниковедческого характера. Развитие советской исторической науки в области изучения истории древнерусской церковной организации и монгольского господства над Русью поставило ученых перед необходимостью более внимательного изучения источников. Активизация этих работ во многом связано с возникновением Отдела древнерусской литературы института русской литературы АН СССР и деятельностью Д. С. Лихачёва²³. Примером этого может служить историография работ, посвящённых «Слову о погибели земли русской»²⁴. Что касается

Д. С. Лихачёва, то при всей спорности некоторых его суждений, он сумел предложить вполне понятные и успешные для его времени методы исследования древнерусских текстов и вложенных в них смыслов25.

В эти же годы публикуются первые исследования И. Н. Данилев-ского26, сумевшего пойти значительно далее, чем это мог предложить Д. С. Лихачёв. Правда, основные и наиболее известные работы И. Н. Данилевского вышли в более поздний период.

Не менее знаковыми стали исследования Я. Н. Щапова. Его внимание было сосредоточено на детальном изучении древнерусских княжеских уставов и социально-политического положения церкви в древнерусском государстве XI — XV вв. Учёному удалось проследить не только формальные, количественные, но и структурные трансформации, происходившие в церкви и приводившие к изменению её положения в жизни древнерусского общества и государства27.

Отдельную группу составляют работы В. Л. Янина28, А. А. Зализняк29 и их коллег по истории Новгорода и новгородских берестяных грамот. При том, что само исследование берестяных грамот, несомненно, должно быть отнесено к источниковедению, предложенные учёными реконструкции нравов новгородцев и их жизни могут и даже должны быть отнесены к историографии.

* * *

Таким образом, в годы развития советской науки были заложены основы для дальнейших изучений в области истории церковно-политических связей и русско-ордынских отношений. Тем не менее, определить верхнюю границу «советской историографии» крайне сложно. Это объясняется тем, что влияние «классового» и «марксистского» взглядов «советских» историков, обнаруживавших на Руси XIII — XIV вв. признаки «классовой борьбы», монгольского «угнетения» и «ига», продолжают присутствовать и в современных исследованиях, в том числе учебной литературе для вузов30. С известной долей условности, можно считать рубежными работы, написанные во время перестройки и общей либерализации 1985-1990-х. Только в эти годы учёные впервые получили возможность отойти от идеологических требований, хотя не редко и пренебрегали этим31.