Иван IV и Владимир Старицкий: политическая борьба или состязание в благочестии?

DOI:

Цитирование. Аракчеев В. А. Иван IV и Владимир Старицкий: политическая борьба или состязание в благочестии? // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2022. – Т. 27, № 3. – С. 129–142. – DOI:

Введение. Патримониальный подход в исследовании истории Русского государства до 1598 г. вызвал к жизни ряд теорий – от теории «родового быта» С.М. Соловьева до концепции «родового сюзеренитета Рюриковичей над Русью» А.В. Назаренко. Все они покоятся на представлении о соучастии членов «большой» великокняжеской семьи в управлении русскими землями, что наиболее наглядно проявлялось в практике «третного» владения Москвой в XIV – начале XVI в. и последовательном воспроизводстве системы уделов вплоть до трагической гибели Дмитрия Угличского. Существенно важным эпизодом в истории московской династии было присутствие на вершине власти рядом с Иваном IV его двоюродного брата – «принца крови» Владимира Андреевича Старицко-го (1535–1569).

Методы и материалы. Задача настоящей статьи состоит в выяснении реального веса князя Владимира в политико-административной жизни страны в течение трех лет – с 1566 по 1569 г., когда, по выражению С.Б. Веселовского, «династический вопрос причинял царю большие тревоги» [7, с. 289]. В историографии второй половины XX в. эта проблема вызывала редкостное единодушие. Усилиями С.Б. Веселовского и ряда позднейших исследователей, в особенности А.А. Амосова, был доказан факт позднейшей интерполяции Царственной книги о болезни Ивана IV в 1553 г. [4, с. 184–222]. С.Б. Веселовский отклонил доминировавшее в предшествующей историографии представление о «разрыве» царя с Сильвестром и Адашевым в 1553 г. и сделал вывод о том, что «важным следствием инцидента 1553 г. была острая постановка вопроса о престолонаследии и о возможной кандидатуре на престол кн. Владимира» [7, с. 289].

Из этого вывода о претензиях удельного князя на трон последовали попытки истори- ков показать реальную угрозу со стороны Владимира Андреевича для Ивана IV. Согласно известной концепции А.А. Зимина, Стариц-кое княжество относилось к числу «наиболее мощных форпостов удельной децентрализации». Поддержавший взгляды Зимина В.Б. Кобрин подчеркивал, что Старицкое княжество было «единственным удельным княжеством на Руси», а формуляр грамот его владельца «почти не отличался от формуляра царских грамот» [9, с. 340–341, 429, 477, 479; 12, с. 138]. Р.Г. Скрынников полагал, что после суда над старицкими князьями 1563 г. Владимир Андреевич не представлял опасности для Ивана IV [21, c. 159–162, 238].

С.М. Каштанов проанализировал политический потенциал Владимира Андреевича путем анализа иммунитетных грамот, выдававшихся как Иваном IV, так и удельным князем. С его точки зрения, в 50–60-х гг. XVI в. Владимир Андреевич был достаточно опасен для самодержца и его пытались «нейтрализовать», а сам он был в состоянии проводить «активную иммунитетную политику» [10, с. 142–143, 156, 168]. А.Л. Юрганов усматривает «скрытое соперничество» Ивана IV и Владимира Андреевича в одновременном завершении в 1561 г. строительства Покровского собора на Красной площади и Борисоглебского собора в Старице [26, с. 10]. Наиболее продуктивным в исследовании проблемы нам видится путь комплексного анализа нарративных текстов, содержащих фабулу взаимоотношений удельного князя со своим сюзереном, и актового материала, в котором документированы реальные прерогативы удельного князя.

Возвращаясь к весьма ответственному утверждению С.М. Каштанова о «войне иммунитетов» между Иваном IV и Владимиром Старицким в 1566–1568 гг., выразившейся в выдаче жалованных грамот [9, с. 168], отметим, что сколько-нибудь определенный вывод об активности и осознанности деятельности Владимира Старицкого в деле выдачи жалованных грамот возможен лишь при детальном анализе их содержания и формуляра в сравнении с актами, выданными на те же вотчины ранее. В данном случае мы следуем методологическим установкам Л.В. Черепнина и Н.Е. Носова. Первый показал, что возникновение нового акта связано с переработкой предшествующих актов в изменившихся конкретных условиях [23, с. 112–209]. Полемизируя с С.М. Каштановым, Н.Е. Носов рассматривал выдачу жалованных грамот не как политическое событие, а как административнохозяйственную процедуру, важную в первую очередь не для грамотодателя, а для адресата пожалования [15, с. 279–284].

Анализ. Восстановленный в праве владения своим уделом 25 декабря 1541 г., Владимир Андреевич впервые поднялся к трону двоюродного брата во время Казанского похода 1552 года. Согласно Никоновской летописи, Владимир Старицкий находился рядом с государем начиная с июньского похода к Коломне, где «рассматривал» воинов в полку и место предполагаемого сражения. Князь Владимир участвовал в «совете царском», где «мыслил» о походе на Казань, упоминался в письме митрополита Макария и ответном письме Ивана IV, «устраивал» в полках сотенных голов, при осаде Казани находился вместе с государем на Царевом лугу. Владимир Андреевич возглавлял группу неупомянутых бояр и воевод, к которым была обращена речь царя и ответ ему 23 августа, произносил здравницу царю на завоевание Казанского царства. Наконец, князь Владимир торжественно въехал в покоренную Казань вместе с другими династами – Иваном IV и «царем» Шигалеем [17, с. 187, 191, 197–199, 203, 204, 219, 220].

Крайне сложно предположить, что семнадцатилетний удельный князь в реальности играл столь видную роль в непредсказуемом по результатам и полном опасности походе. Летописец утаил детали, о которых поведал сам царь в первом послании А. Курбскому, вспоминая, что по завершении похода его, «аки пленника всадив в судно, везяху с малейшими людьми сквозе безбожную и неверную землю». Я.С. Лурье понимал этот фрагмент как признание возвращения царя из Казани сразу после завершения компании несвоевременным шагом [16, с. 80, 393]. Однако правомерно видеть в этом преувеличенное, как это свойственно Ивану Грозному, представление об ограничении советниками его роли как самодержца в принятии решений.

Аналогичная роль Владимиру Андреевичу была уготована во время мартовских событий 1553 г., вызванных болезнью царя. Понуждаемый высокопоставленными вельможами, князем Воротынским и дьяком Вискова-тым, Владимир Старицкий «поневоле» целовал крест, а его мать удостоверила подлинность акта печатью. Крестоцеловальная запись от 12 марта 1553 г. содержит обязательства общего характера, свойственные договорным грамотам более раннего времени и ставшие архаичными к середине XVI в., подобные включавшейся уже в договоры с Новгородом XIII в. статье, запрещавшей удельному князю покупать села и держать «заклад-ней» [17, с. 526; 22, с. 460–461].

Лишь спустя год в окружении Ивана IV были составлены две крестоцеловальные записи, содержавшие конкретные обязательства применительно к условиям сосуществования в одном государстве самодержца и «принца крови». Апрельская 1554 г. запись содержала обязательство Владимира Андреевича служить в случае кончины Ивана IV не только его сыну Ивану, но и в случае кончины последнего – вдове Анастасии. Майская запись содержала дополнительное обязательство удельного князя жить на московском дворе, где можно было держать не более 108 слуг удельного двора [22, с. 462–468]. В.Б. Кобрин справедливо предположил, что с 1554 г. ста-рицким князьям было разрешено распоряжаться не только верейскими, но и старицки-ми владениями [13]. Дополнительные крестоцеловальные записи, видимо, и были призваны гарантировать безусловное подчинение Владимира Андреевича воле своего царственного брата. Вторым способом достижения этой цели была практика поручительства за опальных вельмож, широко распространившаяся в 1560-х гг.; только в текст поручных записей 1562–1566 гг. включалась клаузула о неотъезде фигуранта записи «в уделы», из чего видна острота взаимоотношений Ивана

IV с удельным князем Владимиром [18, с. 15, 18, 25, 30, 33, 38, 43, 50, 54, 56, 57, 60].

Сказанное в полной мере проявилось во время Полоцкого похода 1562–1563 гг., где он возглавлял большой полк и в один день с Иваном IV прибыл в Великие Луки. Здесь удельный князь вместе с царем участвовал в приговоре о походе на короля, приступил во главе своего полка к осаде Полоцка, участвовал в приговоре о посылке в Великие Луки за запасами [6, с. 125, 134, 138, 139]. Любопытную подробность содержит повесть о полоцком походе в частных разрядных книгах: в уста Владимира Андреевича «вложена» здравница в честь Ивана IV на взятие Полоцка, аналогичная здравнице из повествования о взятии Казани [5, с. 169]. Факт текстологического заимствования здравницы удельного князя в адрес своего венценосного брата подтверждает предположения о том, что летописные известия о походах 1552 и 1563 гг. представляют церемониальный образ Владимира Андреевича, едва ли не тождественный фигуре соправителя царя, которым удельный князь никак не являлся. Реальное положение Владимира Андреевича состояло в полном контроле царственного брата над ним, свидетельством чего является его возвращение в Старицу в сопровождении пристава. Факт поездки Ивана IV в марте 1563 г. на пути из Полоцка в Старицу, где он «жаловал» князя с матерью и «пировал» у них, позволяет предположить некоторое смягчение в отношениях между братьями. Повторная поездка царя в Старицу и Верею состоялась в октябре 1564 г., когда «в Верее у князя Володимера Ондрее-вичя государь был и пировал, и по верейским селом дворцовым и по вышегороцким государь ездил» [17, с. 370].

Реальные прерогативы удельного князя и степень обособленности его владений от законов и принципов деятельности государства и его аппарата наглядно представлены в земской судной грамоте, выданной замосковной Вохонской волости в 1561 году. Этот акт был пожалован волощанам удельным князем Владимиром, действовавшим в данном случае подобно суверенному правителю, спустя девять лет после начала земской реформы. Земская судная грамота свидетельствует, что как минимум в части удельнокняжеских вла- дений была проведена земская реформа. В волости, где жили княжеские бобровники, учреждалась должность «излюбленного» судьи, в чьи руки переходил суд над крестьянами вместо прежнего суда волостеля, ловчего и их пошлинных людей.

Грамота включала в себя свод наиболее употребительных в местном суде статей из Судебника 1550 года. После перехода Вохонс-кой волости во владение царя в результате «мены», 20 декабря 1566 г. полномочия излюбленных судей были утверждены Иваном IV [14, с. 137–142]. Судя по указной грамоте 1569 г., адресованной выборному старосте Московского уезда, земская реформа была проведена на большей части его территории [3, с. 227]. Следовательно, введение должности излюбленных судей в Вохонской волости в 1561 г. было одним из этапов реформы местного самоуправления в подмосковных волостях, включая находившиеся в то время в руках удельного князя.

Введение опричнины не могло снять напряжение во взаимоотношениях царя со своим двором. Наоборот, нараставшее отчуждение между опричными и земскими служилыми людьми заставляло Ивана IV подозревать Владимира Андреевича в возможных претензиях на трон. 15 января и 11 марта 1566 г. состоялись «мены» землями между царем и удельным князем, сохранявшие видимость добровольности, но в действительности вынужденные царем, в очередной раз поменявшим круг землевладельцев в уделе князя Владимира. В результате январского обмена землями в руках царя оказался Старицкий удел князя Владимира, включавший собственно старицкие волости, Новое городище, и «Хол-мские волости старой и новой уезд». Удельный князь взамен получил обширный Дмитровский уезд, в недавнем прошлом составлявший удельное княжество дяди Ивана IV и Владимира Андреевича – Юрия Ивановича Дмитровского.

По итогам мартовского обмена землями Владимир Андреевич лишился Верейского удела и города Алексин, приобретя взамен Звенигородский уезд и несколько дворцовых волостей Московского уезда [8, с. 420–424]. Вступив в права удельного властителя новых владений, князь Владимир должен был выдать новые акты на земли для вотчинников, и прежде всего – монастырей. С.М. Каштанов, проанализировав содержание грамот «с податными привилегиями», выданных Владимиром Андреевичем в 1566–1568 гг., сделал вывод о том, что удельный князь проводил «активную иммунитетную политику», находя поддержку у митрополита Филиппа [9, с. 168].

Реальное положение князя Владимира в это время было двойственным. С одной стороны, принадлежность к московской династии обеспечивала ему первенство в земщине, что так или иначе превращало его в знамя всех недовольных опричной политикой. С другой стороны, в церемониальных и военных предприятиях он стоит рядом с государем, как, например, во время земского собора 1566 г., когда Иван IV «говорил со князем Володиме-ром Ондреевичем» [17, c. 402]. Его присутствие в армии, сосредоточенной в ноябре 1567 г. для вторжения в Ливонию, видимо, преследовало своей целью удерживать удельного князя под контролем. Присоединившись к армии в Твери, Владимир Старицкий сопровождал царя до военного совета на Оршанском яму, где, если судить по тексту посольской книги, он совместно с царем и царевичем Иваном участвовал в приговоре о прекращении похода и возвращении в Москву [19, с. 222; 20, с. 563]. Согласно прямым показаниям Г. Штадена и А. Шлихтинга, непосредственно перед военным советом князь Владимир раскрыл царю план заговора по его устранению во время похода [24, с. 61–62; 25, с. 101, 109]. Сопоставляя данные летописей, разрядных книг, меновных грамот, отметим факт неуклонного падения даже церемониальной активности удельного князя в середине 1560-х годов.

Индикатором же административно-политической активности Владимира Старицкого является интенсивность и характер выдававшихся им жалованных грамот и их соотношение с актами Ивана IV. Переход Дмитрова из рук царя во владение удельного князя, а Вереи – наоборот, вызывал необходимость повторной выдачи актов на иммунитетные владения вотчинников, и прежде всего – монастырей. На троицкое село Рождественское в Берендееве стане Дмитровского уезда сохранились грамота Ивана IV 1547 г. и грамота Владимира Андреевича 1566 г. (см. прил. 1, 4).

Царская тарханная грамота 1547 г. была подтверждена во время всеобщего пересмотра тарханов спустя четыре года – 17 мая 1551 г. с существенным исключением: «Опричь ямских денег, и окупных, и посошные службы, и тамги, и мыта – то им давати» (см. прил. 1).

Таким образом, с мая 1551 г. монастырская вотчина должна была платить основные прямые и косвенные налоги. Население вотчины по-прежнему освобождалось от городового дела, кошения и возки государевых «сен» и кормления «коня», устройства государева, наместничьего, волостелина и ямского двора, мощения мостов и гатей, участия в «проторах и разметах» местных сотских и дворников. Монастырь получал судебный иммунитет, а население вотчины освобождалось от суда наместников и волостелей «опричь душегубства и розбоя с поличным» и оставалось подсудно суду келаря или архимандрита; судебные споры с окрестным населением подлежали сместному суду администрации и монастыря.

Выдачей в августе 1566 г. жалованной грамоты Владимир Андреевич обозначал свой сюзеренитет над монастырским селом Рождественским, оказавшимся после «мены» на территории удела. В диспозитивной части грамоты, касающейся налогов, констатируется обязанность выплачивать «ямские деньги с сох по розводу, по чему в котором году мы велим ямских денег положити, и за посошную службу, и откупные деньги, и тамга, и мыт» (см. прил. 4). Все судебные привилегии монастырской вотчины были сохранены. Таким образом, в сравнении с актом Ивана IV грамота Владимира Старицкого не содержала ни новых податных льгот, ни судебных привилегий.

На Троицкое село Илемна Верейского уезда сохранились грамота Владимира Андреевича 1548 г. и грамота Ивана IV 1566 г. (см. прил. 2, 3). Формуляр этих грамот совпадает до деталей: 1) обе грамоты предоставляли освобождение от суда наместников, за исключением душегубства; 2) судебные споры с окрестным населением подлежали сме-стному суду администрации и монастыря, население освобождалось от ответственности за случайную смерть; 3) население вотчины освобождалось от проторов и разметов в пользу сотских и десятских, кормления госу- дарева коня, кошения сен и выплаты закос-ного и поворотного; 4) монастырь получил право держать конское пятно; 5) население переводилось на оброк в сумме 8 руб. «за дань и за ямские деньги и за примет»; 6) предоставлялась заповедь от незваных на пир; 7) предоставлялись два срока явки крестьян на суд.

Важно подчеркнуть, что в данном случае цитированные клаузулы были первоначально сформулированы в акте, утвержденном удельным князем, а в царской грамоте лишь продублированы. Можно предположить, что, коль скоро возможность распоряжения уделом князь Владимир получил не ранее 1554 г., то и сам акт на Илемну был создан в 1548 г. путем согласования с дьяками царя, если не в самой канцелярии Ивана IV. В этом случае вряд ли можно говорить об осознанной иммунитетной политике старицкого князя. Выдача жалованной грамоты на Илемну 21 июня 1566 г. Иваном IV также не меняла административнофискальное положение монастырского села.

К 1543, 1555 и 1566 гг. относятся жалованные грамоты царя и удельного князя на вотчины Симонова монастыря в Повельском и Берендеевском станах Дмитровского уезда. Жалованная льготная грамота Ивана IV 1543 г. на монастырские владения в нескольких уездах распространяла на вотчины, включая село Верзнево в Дмитровском уезде, двухлетнюю льготу в уплате налогов, в том числе дань, ямские деньги, посошную службу, горо-довое дело; в 1546 г. льгота была продлена еще на три года. Жалованная грамота Ивана IV на село Софонтиево 1555 г. предоставляла вотчине лишь судебный иммунитет. Актом 1566 г. Владимир Старицкий существенно изменил положение монастырских владений в Дмитровском уезде, предоставив им, в том числе селам Софонтьево и Верзневское, полное освобождение от всех налогов: «Не надо-бе моя князя Володимера Ондреевича дань, и ямские деньги, и примет, и ямчюжное дело, и посошная служба, и городовое, и ямское дело, ни тамга, ни осминиче, ни костки, ни явки, ни везщее, ни писщея белка, ни портное, ни поворотное, ни прудов, ни мельниц им наших не делати, ни повозов всяких не возят, ни коня моего не кормят, ни сен моих не косят, ни двора волостелина не ставят, ни иная никоторая моя пошлина и дело мое никоторое не надобе, ни к сотцким, ни к дворским не тянут ни в какие проторы, ни в розметы» [3, с. 186]. Жалованная грамота 1566 г. на симоновские села в Дмитровском уезде была единственным из сохранившихся актов удельного князя, который существенно изменял административнофискальное положение находившихся под его сюзеренитетом вотчин.

Чудов монастырь 15 июля 1566 г. получил от Владимира Андреевича тарханнооброчную несудимую грамоту на владения в Дмитровском и Звенигородском уездах. Подобно селу Илемна Троице-Сергиева монастыря, для населения чудовских вотчин основные налоги были заменены оброком: «Дают мне с тех своих сел и з деревень за мою дань и за ямские за прогонные деньги оброком з году на год» [11, с. 169]. Иосифо-Волоколам-ский монастырь около 1566 г. получил от Владимира Андреевича несудимую грамоту на свою звенигородскую вотчину. В сохранившемся отрывочном тексте копии нет сведений о тарханно-оброчных привилегиях, предоставленных монастырю, хотя от сравнительно мелких пошлин и натуральных повинностей владения обители могли быть освобождены [1, с. 335–336]. Февралем 1567 г. датируется выданная князем Владимиром митрополиту Филиппу жалованная грамота на вотчины митрополичьих монастырей и слуг в нескольких уездах удельного княжения. На них распространялись освобождение от мелких повинностей, главным образом натурального характера, и судебный иммунитет. Последним по хронологии актом, выданным Владимиром Андреевичем, стала указная грамота архимандриту Чудова монастыря от 31 августа 1568 г. с подтверждением права на рыбные ловли в Марининской волости Переславского уезда [2, с. 32–34].

Результаты. Выданные в 1566–1567 гг. старицким князем жалованные грамоты по своему формуляру не отличались от актов, выданных в царской канцелярии, и содержали разнообразные привилегии в русле отмеченных в историографии тенденций фискальной политики государства. С.М. Каштанов отмечает, что в 1566–1568 гг. постановлениями верховной власти практиковались и бессрочное освобождение вотчин от главных налогов и повинностей, и освобождение от податей за оброк, и освобождение от мелких повинностей, главным образом натурального характера [10, с. 167]. Важно отметить, однако, тенденцию «зеркального» дублирования актов князя Владимира Андреевича и актов Ивана IV, отмеченную в грамотах на Рождественское и Илемну.

В данном случае следует говорить, скорее, о состязании в благочестии между царем и удельным князем, тем более что состязание проводилось путем выдачи грамот таким почитаемым корпорациям, как Троице-Сергиев, Чудов, Симонов, Иосифо-Волоколам-ский монастыри. Если рассматривать эти акты удельного князя как способ заручиться поддержкой влиятельных монастырей, то нельзя не удивляться наивности его окружения – ни одна из облагодетельствованных Владимиром Старицким обителей не выступила против опричной политики в целом, или хотя бы в защиту преследуемого принца крови. Говоря словами Авраамия Палицына, «всего мира безумное молчание» было ответом на эскалацию опричного террора.

В приложениях публикуются доныне неизданные грамоты Ивана IV и Владимира Андреевича 1547–1566 годов.