Изучение морали в естественной науке: пример «Психопатии ХАЭРА»

наука и мораль . В философии традиционно считается, что мораль и наука, в том числе психология и психиатрия, – вещи несовместимые. Первое понятие – традиционно философское, является предметом этики и основывается обычно на постулате о свободе воли (ибо нельзя порицать действие, если оно не было результатом свободного выбора); формулируется на языке долженствования, ценностей или специфически этических категорий «добро» – «зло». В любом случае, этика имеет дело с должным, а не с сущим.

Что касается психологии, то эта наука стремится к идеалу эмпирической истины, работает с сущим, а не с должным, и крайне редко оперирует категориями «добро» – «зло». Их можно встретить практически только в возрастной психологии, при изучении формирования моральных понятий в онтогенезе. Разумеется, психология всегда предпочтет злую правду доброй лжи (примерами могут служить классические эксперименты Милгрэма [10] и Зимбардо [3; 4]).

Разумеется, разрезать цельную личность на «экспериментально исследуемое поведение» и «ценности и долженствование» невозможно. Единственная известная мне очень успешная попытка построить психологию должного над сущим – это теория Маслоу о самоактуали- зации [5]. Ряд интересных попыток в этой области встречается также в экзистенциально-феноменологической психологии (Л. Бинсвангер [1], В. Франкл [6]), но они редко соответствуют строгим стандартам научного описания.

Что касается взаимоотношения морали и психиатрии, то окончательно закрепил разрыв между научной и ценностной парадигмами М. Вебер в работе «Наука как призвание и профессия» [2] и, в применении к психиатрии, К. Ясперс в «Общей психопатологии» [8]. Сейчас понимание важности ценностной составляющей в психиатрии постепенно возвращается (свидетельство тому – ряд статей в «Независимом психиатрическом журнале»), но пока ему далеко до интеграции в науку.

Итак, как считается, «научная» психиатрия не работает ни с ценностями, ни с моралью, ни с любыми другими высшими качествами личности. Но задача разобраться с действительными отношениями между психиатрией и моралью представляется на сегодняшний день нерешенной.

Хаэр: лишенные совести . Слово «психопатия» имеет очень много значений. Скажем только что американский психолог Р.Д. Хаэр в 1995 г. описал некоторый синдром и дал ему название «психопатия» [7]. И чтобы избегать путаницы, всегда лучше

Общество

Terra Humana ¹ 1’2014

с самого начала указывать, что речь идет о психопатии по Хаэру, « психопатии Хаэра» .

Базовый «клинический» признак, по которому узнаются такие психопаты, выглядит очень специфически: они совершают преступления. Более того, обычно они сидят в тюрьме. Хотя Хаэр специально указывает, что в относительно доброкачественном случае сфера их преступлений экономическая, однако в ядерном, глубоком случае все гораздо хуже. Тогда их сфера преступлений – это настоящие уголовные статьи: убийство, издевательство и тому подобное.

Эти люди патологически импульсивны, у них выраженная слабость торможения. Они могут убить в состоянии аффекта. Если они испытывают влечение к женщине, то почти наверняка сразу же перейдут к ее изнасилованию. Когда они видят деньги, они, разумеется, их украдут. Если они видят не сами деньги, а более-менее легкую возможность их получить, они предпримут все необходимое, что требуется, чтобы получить их. Законный это способ или афера – неважно, но чаще всего, конечно, афера, потому что аферы короче и проще. Аферисты могут быть раскрыты и понести наказание, но это их обычно волнует меньше, чем нормальных людей: у них малая тревожность, малая способность учитывать потенциальные будущие угрозы. Они живут здесь и сейчас.

Следующие две важнейшие характеристики – способность вызывать доверие и отсутствие совести. Об этом нужно рассказать подробнее.

Во-первых, эти люди – суггесторы, то есть обладают выраженной способностью внушения. Обычно у них хорошо развита речь. Возможно, у такого человека будет особый «пустой» взгляд (хоть и «пустой», но сильно воздействующий, практически парализующий). При помощи слов они виртуозно манипулируют окружающими, почти все окружающие им верят. В книге приведено много примеров, как они вызывают доверие у одиноких женщин; затем, разумеется, они обкрадывают их и бросают. В тюрьме они всегда дают обещания исправиться и начать новую жизнь, но им неведомо понятие «сдержать слово». Слово для них – инструмент достижения цели в настоящем времени. Исключительная суггестивная способность некоторых из них приводит к тому, что даже профессиональный психолог не может построить нужный ему диалог.

о структуре совести. Книга Хаэра о психопатах называется «Лишенные совести». Отсутствие совести он считает главной, базовой характеристикой их личности. Он понимает совесть достаточно просто: они не испытывают угрызений совести. Они считают, что врать, манипулировать, совершать преступления – это их вариант жизни. Либо они считают, что все остальные тоже живут так же, либо, наоборот, считают, что они умнее других. Тогда неспособность совершить убийство рассматривается как слабость, а неспособность обмануть – как глупость. Здесь мы имеем сугубо нерефлексивную, практически природную предрасположенность к жестокости и обману. Хаэр приводит много примеров появления этих черт в их раннем детстве.

Хаэр показывает отсутствие у них не только совести как регулятора внутреннего, но даже стыда как регулятора внешнего. Например, нормальный человек, если его поймают на лжи, сильно смущается. Психопат нисколько не смущается и продолжает выдвигать версии, как будто находится в ситуации игры. По-видимому, он не понимает даже того, что отсутствие смущения в такой ситуации, когда нормальный человек «обязан» смутиться, вызывает удивление и отвращение у окружающих, мгновенную потерю доверия к нему, то есть оно невыгодно ему самому. По-видимому, с их точки зрения, любой человек точно так же врет и как бы всегда играет, как и они.

Во время чтения книги не пропадает ощущение, что из такого человека, как лишенный совести психопат, мог бы получиться властелин мира. Однако большинство психопатов проводят почти всю жизнь в местах заключения. Единственное, что мешает им стать такими властелинами, да и вообще портит все их мошеннические затеи, – слишком высокая импульсивность. Их ложь часто бывает легко разоблачить, так как они плетут ее недостаточно искусно. Грубо говоря, они недостаточно хитры на длительных интервалах времени. Что, по всей видимости, говорит о том, что в планировании на долгий срок инстанция рефлексии должна быть задействована обязательно. Здесь мы впервые замечаем сущностную связь между рефлексией и моралью.

Уже стало классическим фрейдовское понимание совести: Супер-Эго представляет собой интериоризированную инстанцию Других, причем не просто Других, а строгих Других, в основном отца. Помимо фрейдовского понимания, можно привести и религиозное: совесть – это голос Бога в душе. В любом случае голос совести ощущается как относительно внешний по отношению к субъекту. Это как глаз, который смотрит на тебя вроде бы изнутри тебя, однако это не ты. Механизм совести, то есть способность судить себя со стороны, я полагаю, внутренне присущ субъекту. Он родственен механизму рефлексии. Но, в отли- чие от рефлексии, совесть обычно содержит отсылки к конкретным Другим. Совесть воспитывается и наполняется содержанием в зависимости от культуры, ценностей, ментальности в семье и тому подобного.

В то же время есть внутренние для совести «триггеры», на которые она срабатывает всегда, независимо от своего внешнего содержательного наполнения. Главным таким «триггером» является ложь. Ложь есть действие субъекта по отношению к самому себе. Обычно, конечно, это также и действие по отношению к Другому (лгут обычно кому-то), но здесь как раз важно не это. Ложь по отношению к Другому в ряде случаев может быть культурно допустима – это и «ложь во спасение», и санкционированная ложь в культуре рыночной торговли. Однако любая ложь является действием субъекта в отношении самого себя, и это действие носит характер искажения, самоповрежде-ния субъектности. Поэтому совесть всегда срабатывает на ложь, даже когда она была внешне разрешена. Это срабатывание может привести к тому, что субъект будет специально себя успокаивать, или к тому, что он постарается выйти из ситуации, где необходимо лгать, или он будет испытывать угрызения совести, или что-то еще.

Еще один «триггер», на который срабатывает совесть: нарушение обещания. Оно, конечно, сродни лжи, но тут возможны разные варианты. Обещание можно дать искренне, а не выполнить его в силу причин, появившихся позже. Или рассмотрим обещание, данное самому себе. Совесть наблюдает за нами всякий раз, когда мы создаем себе проект. Мы можем сказать, что, создавая проект, тем самым мы даем себе и обещание его выполнить, это одно и то же действие. И если не выполняем, совесть реагирует так же, как в случае обмана.

Степень, в которой субъект подвергает себя суду совести, может быть очень различна. Степень развитости совести различна и в разных культурах, и у разных субъектов. Поскольку совесть является двойственной инстанцией, одновременно и присущей самому субъекту, и ощущаемой им как нечто внешнее, мы будем иметь, в зависимости от развития совести, различную структуру субъектности.

Нормальному субъекту европейской культуры в среднем свойственно достаточно высокое развитие совести. С этим, кстати, как мы видим, связана и его автономия в смысле личных проектов. То есть, как это ни странно прозвучит, совесть – это полезное явление в свободном демократическом обществе. Полезное самому субъекту, а не только обществу. Она является стержнем субъектности вообще. Без нее будут постоянно рушиться все личные более-менее долговременные проекты, человек впадет в сиюминутность, в вовлеченность в поток. Что, между прочим, мы наблюдаем и у психопатов Хаэра, которые могли бы быть выдающимися властителями мира, но, вот беда, тут же забывают это вследствие своей крайней импульсивности.

«лишенные эмпатии». Следующий вопрос, который надо рассмотреть, – это связь совести и эмпатии. Сам Хаэр, когда пишет о психопатах, указывает, что у них полностью отсутствует эмпатия, они не способны разделить страдания других людей. Более того, очень многие из них патологически жестоки, страдания других доставляют им удовольствие, то есть у них есть что-то типа обратной эмпатии.

Хаэр напрямую связывает совесть с эмпатией, для него совесть – это сочувствие, сострадание. На этот счет возможны и иные мнения, однако то, что совесть непременно связана с эмпатией, – это частая точка зрения, и, конечно, в ней есть своя правота. Если исходить из такого понимания, совесть появляется как интериоризация Других. Причем, это суггестивное, «смысловое», а не речевое участие Других. Мы и субъективно воспринимаем ее часто как взгляд на нас, а не как речь, обращеную к нам. Ребенка вполне можно воспитывать жестами, наполнение совести у него создастся так же, как и у воспитанного речью.

Поэтому ничего удивительного, что нормальной составляющей совести является эмпатия. Эмпатия – это естественное следствие суггестивного общения. Суггестивная передача информации остается гораздо менее тонкой и детальной, нежели вербальная (насколько точнее можно объяснить путь словами, чем жестами), хотя в то же время она во многом эффективнее по обработке (насколько легче и показать жестом, и понять жест, чем зашифровывать и расшифровывать слова!). Одним из важнейших дополнительных условий и является эмпатия. Чтобы использовать верные жесты, надо чувствовать состояние собеседника. Для слов эта зависимость гораздо меньше, это очевидно.

Из всего сказанного следует, что нормальным людям свойственны и рефлексия, и совесть, и эмпатия. По Канту, эмпатия в структуре совести не обязательна, даже, скорее, мешает, но, конечно, следует сказать, что бесчувственная совесть – это идея позднего времени, и еще сейчас она продолжает оставаться контринтуитивной. В основном «нормальные» люди интерпретируют совесть как то, что основано на сострадании, на желании помочь.

Общество

Вернемся к хаэровским психопатам. Перед нами встает еще один вопрос: соотношение эмпатии и суггестии. Выше я говорила, что Хаэр описывает этих людей как начисто лишенных эмпатии, при этом обладающих высокой способностью к суггестии. Но эмпатия необходима для того, чтобы суггестия была успешной. Каким образом может существовать суггестия без эмпатии? Именно этот пункт мне представляется центральной загадкой структуры субъектности психопата. Как можно понять присущую им суггестивность без эмпатии? Ведь суггестия требует внутреннего понимания состояния реципиента. Невозможно передать что-либо жестами без взгляда на собеседника. Более того, чаще всего используется и взгляд в глаза.

У хаэровских психопатов суггестия сугубо односторонняя. Это не суггестия общения, не суггестия совместной деятельности, а суггестия обмана, манипуляции. Понятно, что пока обманываемая женщина не понимает, что ее обманывают, она воспринимает ухаживания за ней как очень приятную ей совместную деятельность. Суггестор же, видимо, должен понимать, что он обманывает, но при этом действовать убедительно. И, конечно, ему даже приходится задействовать какую-то эмпатию, обманные ухаживания ведь здесь не то же, что изнасилование, здесь обязательна обратная связь. Ясно, что обычного человека останавливает от такого обмана именно совесть. Но я не могу представить себе, как, даже в отсутствие мешающей совести, можно выстроить одновременно два плана сознания, один из которых внешнесуггестивный, а второй – внутренний, на котором строится проект обмана. Возможно, эффективные суггесторы пользуются чем-то типа вымышленного образа их объекта, и с этим вымышленным образом вступают в эмпатию? Причем вымышленному образу должно нравиться быть манипулируемым. Грубо говоря, это вымышленный образ женщины, которая только и мечтает, чтобы пси-