«Я стал работать в области, в научной литературе совсем нетронутой». Автобиография профессора Санкт-Петербургской духовной академии П. С. Смирнова (1861 — после 1927)

Assistant Professor of Church History, St. Petersburg ^eological Academy.

Имя профессора Санкт-Петербургской духовной академии по кафедре истории и обличения русского раскола Петра Семеновича Смирнова в юбилейных речах с высоких трибун никогда не произносят. Его имя не относится к числу выдающихся ученых некогда столичной духовной академии. Традиционно (и вполне заслуженно) упоминаются имена В. В. Болотова, Н. Н. Глубоков-ского, Н. В. Покровского и др. Вместе с тем, нельзя не отметить, что П. С. Смирнов являлся одним из крупнейших специалистов по своей дисциплине в начале XX в. в России. Пользовался профессор большим уважением и среди своих академических коллег. Это следует хотя бы из того факта, что Совет Санкт-Петербургской духовной академии трижды (!) избирал (не назначал) Смирнова на должность редактора академического журнала — как сейчас принято в подобных случаях говорить, флагмана богословской науки — «Христианское чтение». Значит, члены корпорации не просто Смирнову доверяли, а знали, что он — профессионал вы-

Профессор

Петр Семенович Смирнов

сокого уровня.

С другой стороны, при попытке обратиться к материалам, связанным с жизнеописанием этого профессора, приходится с удивлением столкнуться с практически полным отсутствием какой бы то ни было подробной информации1. Не без труда удается узнать какие-то хотя бы общие сведения. Родился Петр Семенович Смирнов в 1861 г. Окончил сначала Рязанскую духовную семинарию, затем, в 1887 г., Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия. 16 августа 1888 г., т. е. только через год после окончания академии, был назначен преподавателем обличительного богословия, истории и обличения русского раскола и местных сект в родной ему Рязанской духовной семинарии. После кончины профессора Санкт-Петербургской духовной академии, научного руководителя П. С. Смирнова Ивана Федоровича Нильского самого Петра Семеновича избирают в 1894 г. на академическую кафедру истории и обличения русского раскола. Эту кафедру Смирнов будет занимать вплоть до закрытия академии в 1918 г. В 1899 г. он защищает магистерскую диссерта- цию «Внутренние вопросы в расколе в XVII веке. Исследование из начальной истории раскола по вновь открытым памятникам, изданным и рукописным» (СПб., 1898). С 24 марта 1899 г. — доцент, с 30 января 1900 г. — экстраординарный профессор. В ноябре 1909 г. удостоен степени доктора церковной истории за представленное исследование «Споры и разделения в расколе в первой четверти XVIII века» (СПб., 1909). С 9 июня 1910 г. — ординарный профессор. С 1 января 1903 г. по 31 декабря 1911 г. — редактор «Христианского

Рязанское духовное училище. Конец XIX – нач. XX вв.

Рязанская духовная семинария.

Конец XIX – нач. XX вв.

чтения». После закрытия академии, с 1 декабря 1918 г. по 1 февраля 1922 г. — сотрудник 2-го отделения 6-й секции Единого государственного архивного фонда2. Что касается времени смерти, то обычно указывалось — после 1917 г.3

Ниже публикуется сохранившийся в фонде Санкт-Петербургской духовной академии в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга текст «Автобиографии профессора Академии П. Смирнова» (ЦГИА СПб. Ф. 277. Оп. 3. Д. 55). В этих воспоминаниях Петра Семеновича Смирнова содержится много любопытной и ценной информации о детстве, о годах обучения в Рязанском духовном училище, Рязанской духовной семинарии и Санкт-Петербургской духовной академии. Подробно останавливается автор на своем периоде службы сначала в Рязани, а потом и в Петербурге. Значительное внимание П. С. Смирнов уделяет своей научной жизни (написанию магистерской и докторской диссертаций, написанию отзывов на научные и студенческие работы и т. п.), но находится место и для описания, пусть и краткого, личной жизни. Особый интерес представляют сведения о жизни профессора с 1918 по 1927 гг. Все это делает данный источник чрезвычайно ценным для дальнейшего изучения жизни и деятельности П. С. Смирнова.

В тексте своей «Автобиографии» П. С. Смирнов вскользь сообщает, что в 1913 г. он закончил написание своей подробной автобиографии за последние 25 лет. После этого и вплоть до 1927 г. он продолжал вести автобиографию, но не систематично, а в виде дневника. После 1 июля 1927 г. он прекратил и это занятие, передав рукопись объемом до 215 листов большого формата своему племяннику К. А. Васильеву, который служил священником в Спасском уезде Рязанской губернии. К сожалению, несмотря на предпринятые попытки, на данный момент не удалось выявить каких-либо свидетельств о месте нахождения этой рукописи. Вне всякого сомнения, если бы эта рукопись была обнаружена и опубликована, то она стала бы ценнейшим источником по истории Санкт-Петербургской духовной академии, наряду, например, с воспоминаниями профессора по кафедре догматического богословия А. Л. Катанского4. Тем не менее, автор выражает сердечную благодарность за оказанную помощь в попытке разрешить этот вопрос, а также в деле уточнения некоторых других деталей, связанных с историей Рязанской епархии, старшему преподавателю Рязанской православной духовной семинарии священнику Вячеславу Савинцеву.

* * *

(л. 1.)

Краткие сведения о моей жизни.

(Извлечения из моей книги «Моя автобиография»)

Родился я в с[еле] Телема Егорьевского у[езда] Рязанской г[убернии]. Время рождения: 17 ноября 1861 г. Родители мои: диакон Семен Васильевич и Мария Григорьевна. Из восемерых детей я был шестым. Село наше состояло из четырех домов: священника, диакона, дьячка и пономаря; находилось оно в лесу, даже на границе глухого леса, ведущего во Владимирскую г[убернию]. Поэтому кругозор даже для детского наблюдения здесь был крайне узок, точнее — односторонен. Неудивительно, если я, с детства отличавшийся природной наблюдательностью, заинтересовался тем, что давало материал для наблюдения. Такой материал я нашел в своем приходском храме и в лесных чащах. Как только открылась возможность ходить мне одному в храм, так я скоро привык ходить в него оч[ень] часто и принимать там участие в пении при богослужении. Зародилась даже любовь к храму: достаточно сказать, что я приходил в него на всякое богослужение, — одинаково и будничный день, как и в праздничный, приходил с первым ударом колокола, одинаково в летнее время, как и в зимнее и осеннее, когда утреня начиналась очень рано, нередко в 2–3 ч. утра, при непроглядной тьме на улице; становился я обычно на правом клиросе, именно чтобы использовать свой хороший альт. Всматриваясь в окружающих здесь меня лиц, оглядывая и весь храм, я примечал особенности у каждого служащего, у каждого прислуживающего, у каждого молящегося, одним словом — у всех. Особенно бросалось мне в глаза: кто приходил всегда рано, кто позднее, кто молится усердно, кто совершает богослужение небрежно, наскоро, кто внимательно и кто рассеяно. Все это я наблюдал преимущественно в то время, когда бывало чтение на клиросе. А во время пения, — всегда, конечно, простого, — я вникал в слова, приучался к напеву насколько мог, следил за смыслом. Я доселе знаю все более употребительные церковные песни и это сохранилось у меня от дней детства. Любовь к храму осталась также на всю жизнь, но, к сожалению, в последующие годы прибавилось много лени. Вторым предметом наблюдения служили местные лесные чащи, преимущественно хвойные: сюда я ходил — рубить дрова, собирать грибы и ягоды, ворошить и сгребать сено, так как траву на моей родине косили именно «по кустам» (лиственным) и по лесным «болотам». Я бывал в лесу, за исключением зимы, почти ежедневно, сборы ягод (особенно малины) делал обильные, равно как и грибов (особенно «белых»), знал все лесные тропинки, примечал более крупные и чем-либо выделяющиеся дерева. По ягоды, грибы и на сенокос я хаживал обувшись в лапти, с плетеными кузовками за плечами и с набирками на груди, с граблями в руках. Все это было в период еще до 11-летнего моего возраста. В хождениях по лесу я находил отраду, как будто чувствуя, что подобная жизнь никогда уже мне не вернется. Бывали еще случаи моего выезда в соседние села и деревни, но это случалось довольно редко, да и материала для наблюдательности я здесь или не находил или в кратковременный срок сделать не мог. И только один раз, когда мне было 8 лет от роду, меня взяли в поездку в Рязань, которая отстояла от Телемы в 110 в. Здесь || (л. 1 об.) черты для наблюдения были гораздо разнообразнее, так как вращались в кругу предметов и жизни городских. Пробыв в Рязани дня три (в квартире моего старшего брата и семинариста), мы проехали отсюда в уездный город Спасск, где служил другой мой брат и где была родина моего отца и матери. Все впечатления от этой поездки оставили во мне след дов[ольно] глубокий, как последствие наблюдений новых и первичных. Не преувеличивая, можно сказать: проезд по Рязанским каменным мостовым показалась неслыханного грома, паровозные свистки слыхались с какой-то необычайной силой, жилые каменные дома представлялись необычайных размеров, Златоверхий Рязанский Успенский собор5, с его отделенной от корпуса храма, колокольней поразил меня своею высотою, громадностью <неразб.>, о которых я не имел понятия, живя в глухом селе с его небольшим, деревянным и старым храмом. Не те были впечатления от всего этого, когда я, чрез три после того года, приехал в Рязань жить чтобы учиться. Но впечатления первой поездки врезались в память и сохранились навсегда, будучи важны для меня, как невесомые остатки того периода жизни, когда не было ни горя, ни невзгод. Да, тогда жилось отрадно, хотя жизнь протекала при большой бедности для нашего семейства, так как прослужив в селе беспорочно 25 лет, отец мой, в силу указа Синода о всех дьяконах, на котором настоял Синодский обер-прокурор гр. Толстой6, был приравнен, — по получаемому доходу, — к дьячку и пономарю, хотя имел свидетельство об окончании полного курса духовной семинарии. Впрочем, материальное положение нашей семьи скоро улучшилось, т. к. отец мой получил место священника (в с[еле] Мещерке того же Егорьевского у[езда]).

В сентябре 1873 года началось мое обучение в Рязанском Дух[овном] Училище7. Каким образом случилось, что я был принят в первый класс, а не в приготовительный, — сам не знаю: ведь я подготовлялся к поступлению в училище без всяких указаний со стороны и без необходимых книг; если я кое-что усвоил, то лишь отчасти и совершенно случайно; напр[имер] из священной истории выучил только половину книжки или даже меньше, только до Авраама; возникало даже намерение совсем не отдавать меня в училище; и только настояние моей матери наклонило решение вопроса в пользу отдачи. Я верую, что в данную решительную минуту мне послал милость сам Бог, ходатаем пред которым явился преп[еподобный] Сергий, Радонежский Чудотворец; просить последнего, в его обитель, в день, когда я выехал в Рязань для поступления, отправилась моя сестра Анна Семеновна, тогда еще только 15-летняя девушка. В училище я был принят именно в первый класс, — тогда как два моих сверстника — односельчане (сын священника и сын пономаря) поступили только в приготовительный класс, хотя последний прошел было школу соседнего села, — и для меня началась новая жизнь. Принятый обучаться на своем содержании, я скоро, однако, проявил в деле учении усердное прилежание и потому чрез два месяца был принят на полное «казенное» содержание. Так[им] обр[азом] с этой стороны я не имел заботы. Другое дело — мелочные расходы: только на чай получал я от отца 50 к. в треть и мог делать покупки по этой части лишь на 5–10 к.; и нужно сказать, что из этого «капитала» я делал даже сбережения; помню однажды, в мас-лячные (так в оригинале. — Д. К.) каникулы, я на сбереженные 25 коп., брал билет в городской театр на пьесу «Герои зеленого || (л. 2.) поля», — единственный раз за весь период училищной жизни. Точно также из-за экономических расчетов я не всегда имел возможность ездить на каникулярное время в дом родителей, оставаясь на бурсе и пользуясь только ее щами да кашей. На летние каникулы, при переходе из первого класса во второй, т. на 13 году возраста, я добрался до с[ела] Телема пешком, отмерив 110 верст в полтора дня. Шел я в компании семинаристов. Учился в училище я очень хорошо, так что всякий раз из класса в класс переходил в первом разряде.

В 1877 г. я перешел в Рязанскую Д[уховную] Семинарию8, в которой всегда также занимал место в первом разряде, но здесь я состоял уже на своем содержании, получая только Синодское пособие в 45 р. в год. Отсюда материальный вопрос еще в семинарии представлял для меня некоторое затруднение, а в Дух[овной] Академии9, в которую я поступил в 1883 г., он встал предо мною во весь свой рост. Просить помощи у отца я не стал, пот[ому] что он д[олжен] б[ыл] содержать в семинарии еще младшего моего брата. Поэтому я вынужден бы был отказаться от Академии, если бы не обещание моего старшего брата, служившего в Сенате, давать мне платную работу за перепись Сенатских решений. Вот почему я выбрал именно Петербургскую академию и держал экзамен для поступления в нее волонтером. Жить я д[олжен] б[ыл] в Акад[емическом] корпусе, пот[ому] что жить вне Академии студенты могли только у своих родителей. За содержание, считая платье и обувь, я <неразб.> 225 р. в год10 и эту сумму зарабатывал в Сенате, получая 15 к. с переписанного листа, всего от 40 до 50 р. в месяц. Так продолжалось около двух лет, пока я не был зачислен на полное «казенное» содержание. Переписка занимала у меня много времени, так что не всегда удавалось посещать акад[емические] лекции, над изготовлением семестровых сочинений, как потом и кандидатского, я занимался всегда очень прилежно. Источниками и пособиями я поль-

Профессор Иван Федорович Нильский (1831–1894)

зовался обычно в Публ[ичной] Библиотеке, которую посещал очень часто, последний год — почти каждый день. Кандидатское сочинение я писал по кафедре русского раскола, на тему: «Полемическая против раскола литература от 1666 по 1766 г.»11. Печатных указаний литературы в то время еще не было. Между тем я поставил себе задачею — не допускать того, чтобы что-нибудь мною было пропущено. Поэтому каждое периодическое издание пришлось перелистывать от первой страницы до последней, употребив на это два летние (каникулы) месяца. Исполнить это я мог только в Публ[ичной] Библиотеке. Здесь оказался и главный материал для моего сочинения: в рукописном отделении библиотеки я нашел полемические противорасколь-нические сочинения не только не обследованные, но нередко еще и неизвестные. Не в похвалу себе могу сказать, что мое прилежание при написании кандидатского сочинения вытекало в значительной мере из любви к науке, именно мне хотелось найти и сказать в научном отношении что-либо новое, в литературе еще неизвестное. И в своем сочинении я этого достиг. Поэтому, получив при окончании курса степень кандидата-магистранта и заняв в разрядном списке по устным ответам № 14 из 68 окончивших курс12, я за свое кандидатское сочинение был признан одним из самых лучших кандидатских работников. Делая сравнительную оценку кандидатских сочинений, Совет Академии, по отзыву о моем кандидатском сочинении со стороны проф. И. Ф. Нильского13, признал последнее заслуживающим || (л. 2 об.) высшей для кандидатских работ денежной награды имени м[итрополита] Иосифа (Семашко) в 165 р.14 Можно прибавить, что успех моего кандидатского сочинения решил вопрос и о выборе мною научной специальности именно по Истории русского раскола старообрядчества. Эта специальность заставила меня ожидать и назначения на службу целый год. Дело в том, что я желал служить по кафедре русского раскола в Рязанской семинарии, как родной мне, а открытие кафедры в этой семинарии падало, по ранее намеченному, на 1888–1889 учеб[ный] год. Поэтому я, окончивший курс Академии в 1887 г., получил назначение на службу только 16 августа 1888 г.

Из времени службы в семинарии могу отметить, что на моих уроках ученики вели себя безукоризненно и отвечали всегда, а особенно на экзаменах, отлично и очень хорошо. Преподавал я два предмета: Историю и разбор учения старообрядчества и так называемое Обличительное богословие, т. е. разбор отличительных особенностей западных исповеданий. Кроме семинарской службы в моих руках было еще

Профессор Николай Иванович Субботин (1827–1905)

издание журнала «Миссионер[ский] Сборник»15. Это издание принадлежало братству Св. Василия еп. Рязанского16, но, как член Правления братства, я был и основателем журнала, и его редактором, и главным сотрудником. В четырехлетнее редактирование мною было напечатано здесь 15 статей научного характера. Ко времени же службы в семинарии относится и составление мною первого премированного печатного труда по истории старообрядчества — «История русского раскола»17. Над составлением ее я работал два года, буквально дни и ночи. Изучил первоисточники, перечитал все относящиеся к делу книги, исследования и статьи, не пропуская ни одной; нужные сведения выбирал очень осторожно, лишь после тщательной проверки; излагал же кратко и сжато. Учебный Комитет рекомендовал книгу при изучении раскола в семинариях, а Св. Синод, по определению от 1–12 февраля 1893 года удостоил полной премии (1000 руб.) Московского митр. Макария18. Выдержав два издания в количестве 2500 экз., книга еще в 1897 г. была уже библиографической редкостью, так как, будучи занят другими своими научными работами, я не имел времени приступить к новому изданию и потому многочисленные требования на него оставались без удовлетворения.

Хотя новое издание, — переработанное, измененное и дополненное, — в 1918–23 гг. приготовлено к изданию, приготовлено к печати, но доселе не напечатано по причине революционного времени. Наконец, в период службы в семинарии были у меня еще занятия, — правда, необязательные, — в виде публичных чтений и собеседований. Чтения происходили каждый воскресный день, с ноября по март включительно, в семинарском храме после вечернего богослужения — и имели предметом русский раскол, и отчасти сектантство. Что касается собеседований, то они были и закрытые и публичные. Первые были ведены между семинаристами — учениками VI класса, вторые в семинарском храме и в приходских. Старообрядцы Рязанской Ямской слобо-ды19 выписывали для бесед со мною известного старообрядческого начетчика Димитрия Смирнова. На этих беседах я убедился, что для рассуждений с старообрядческими начетчиками нужна большая практическая опытность.

Прослужив в Рязанской семинарии шесть лет и два месяца (1888–1894 гг.), я перешел на службу в Петербургскую Дух[овную] Академию, тоже родную мне, и опять — на кафедру раскола, освободившуюся за смертию моего учителя проф. И. Ф. Нильского. Выдвинули меня частию мое кандидатское сочинение || (л. 3), отзыв о котором проф. И. Ф. Нильский в свое время дал очень хороший, особенно же мой печатный премированный труд, скоро по выходе в свет обративший на себя внимание всех трех специалистов предмета наших Академий — Петербургской И. Ф. Нильского, Московской Н. И. Субботина20, и Казанской Н. И. Ивановского21, и отзыв об этом сочинении со стороны рецензента Учебного Комитета — прот. И. Я. Образцова22 был прямо блестящий. При предварительном голосовании о кандидатах на названную кафедру в заседании Совета Академии я имел конкурента — магистра в лице С. Г. Рункевича23, служившего в Синоде, и, если взял перевес, то лишь большинством голосов, но после моих пробных лекций — одна на тему: «Что такое раскол?», другая — «Значение в расколе Окружного Послания», — мнение всех профессоров, членов Совета, склонилось на мою сторону и окончательный выбор был сделан уже единогласно (утверждение в должности 27. X. 1894)24. В первое время службы моей в Академии главною моею заботою была обязательная работа — магистерская степень, для получения которой я должен был написать и защитить особое ученое сочинение. Я принялся за это дело старательно и к концу второго года службы25 уже окончил свой труд под заглавием «Внутренние вопросы раскола XVII в.» (Спб., 1898. in 4)26. В этом сочинении изложена начальная история внутреннего строительства старообрядческой общины. Так[им] обр[азом] я затронул область вопросов, в литературе совершенно неразработанных, но в[есьма] важных не только в историческом, но и в полемическом отношениях, это подробнее выяснено в другой моей диссертации — докторской под заглавием «Споры и разделения в русском расколе в первой четверти XVIII в.»27. Официальные рецензенты моего магистерского сочинения (орд[инарный] проф. П. Ф. Николаевский28 и э[кстраординарный] проф. П. Н. Жукович29) отозвались о сочинении с одобрением30, причем последний представил мою книгу на соискание премии м[итрополита] Макария (800 р.), каковой Советом Академии я и был удостоен31. 20. XII. 1898 происходил мой магистерский коллоквиум, на котором возражателем со стороны выступал преподаватель С[анкт-]П[етер]б[ургской] Д[уховной] Семинарии В. Н. Прозоров, пытавшийся подорвать ученую силу моего труда, вследствие чего с этим оппонентом мне пришлось считаться в «Церковном вестнике»32. 6 марта 1899 г. я был утвержден в степени магистра со стороны Св. Синода, а 24-го — в должности доцента. В том же году я получил и вторую Макарьевскую премию за свое магистерское сочинение от Учебного Комитета (500 р.) по отзыву проф. Н. И. Ивановского.

Помимо работ специального значения мне приходилось в данное время нести и другие, можно сказать — случайные. Так давал я отзывы о разных сочинениях — частию вследствие постановления Совета Академии или Учебного Комитета, частию по предложению Высшего Начальства. Так, в 1897 г. давал отзыв в Учебный Комитет о сочинении препод[авателя] Нежинского Института Лилеева — О расколе на Вятке и в Стародубье33; в 1896 г. — отзыв по требованию Петербургского митрополита Палладия34 о противораскольнической книге свящ. Малышева35; в 1900 г. — о магистерском сочинении препод[авателя] Литовской Семинарии Киприановича — О митр[о-полите] Иосифе Семашко36; в значительном (до 7–8) количестве рецензировал «курсовые» или «кандидатские» сочинения оканчивающих курс Академии студентов37. Получая по должности доцента только 1200 р. в год38, я естественно был вынужден заботиться о стороннем заработке, какой и имел в сотрудничестве в Академических || (л. 3 об.) журналах — ученом «Хр[истианском] Чт[ении]»39 и церк[овно]-общ[ествен-ном] «Церковном Вестнике»40, выручая здесь в год приблизительно 400–500 р. Работы в «Церк[овном] Вест[нике]» совсем не были научного характера и вызывались только материальным расчетом, и, однако, они д[олжны] б[ыть] быть ведены непрерывно и аккуратно, — каждый раз к сроку. Дело в том, что я тогда вел уже семейную жизнь.

29 июня 1897 г. состоялось мое бракосочетание с Серафимой Михайловной Лебедевой, дочерью протоиерея — ключаря Рязанского Кафедрального собора. Я познакомился с будущей своей женой еще в период своей службы в Рязанской семинарии, но переход в Академию на время отвлек меня от вопроса о женитьбе. Только по написании магистерской диссертации, когда сочинение уже было подано на рассмотрение, я решился не откладывать это дело. Семейная жизнь моя была кратковременна, но она была такою, о которой поэт заметил: не говори, что ее нет, а скажи, что была. В лице Серафимы М[ихайлов]ны я имел не только любящею жену в обычном смысле слова, но и друга — помощника мне во всем, — от домашнего очага до письменного стола. И распоряжения и дела жены моей по домашности; и уход за мною, когда я болел, уход как сестры милосердия; и помощь мне в работах научных; и всегда приветливое отношение ее к каждому из моих знакомых и сослуживцев, — все это было ведено и выполняемо моею женою образцово, как нельзя лучше. Беспокоило меня первые годы после женитьбы только одно, именно материальные нехватки. Однако с 1900 г. мое материальное положение начинает улучшаться: 30 янв[аря] этого года я был избран экстраординарным профессором, и с 1 янв[аря] 1903 г. — редактором Академ[ического] ученого журнала «Хр[истианское] Чтение»41. Так[им] обр[азом]

еще в 1903 г. мой ежегодный доход с 2000 р. вырос до 4000 р. и это дало возможность улучшить нашу материальную жизнь.

С 1903 же года я приступил к собиранию материалов для сочинения на высшую ученую степень доктора церковной истории. Я стал работать в той же области, в какой трудился на степень магистра, т. е. в области внутренней полемики в расколе, продолжая так[им] обр[азом] начатое мною ранее. Повторяю, что это — область в научной литературе совсем нетронутая; с рукописным материалом здесь пришлось иметь дело гораздо более, чем в магистерской диссертации. Именно, пришлось работать в рукописных отделениях нескольких библиотек: Публичной в Петербурге; Румянцевского и публичного музеев в Москве42; Хлудовской там же в Единоверческом монастыре43; Духовных Академий: Петербургской, Киевской и Казанской; Духовных Семинарий: Олонецкой, Владимирской, Новгородской и Черниговской; Общества Люб[ителей] Древ[ней] Письм[енности] в Петербурге44; частных лиц: В. Г. Дружини-на45 в Петербурге и П. И. Щукина46 в Москве. Извлеченный из этих библиотек материал составил три тома в 212, 245 и 254 in 4 страниц, большая часть которых (томов) состояла из собственноручных списков моей жены, которая ездила со мною по всем названным библиотекам неизменно и работала в них, что называется, не разгибаясь. Она же была неизменным помощником мне и при окончании данной работы. Дело в том, что разработку собранного материала я начал еще в 1906 г., но за окончательную отделку его я взялся только в 1908 г., т. е. после перенесенной мною тяжелой болезни, когда я нуждался еще в серьезной помощи, которую и оказывала мне || (л. 4.) С[ерафима] М[ихайловна]на, приняв на себя, напр[имер] корректору сочинения и другие более мелкие работы. К 7 мая 1909 г. сочинение было окончено печатанием, а 15 октября были заслушаны Советом Академии отзывы о нем со стороны официальных рецензентов (орд. проф. П. Н. Жуковича и э. орд. А. И. Бриллиантова47), причем Совет единогласно признал меня достойным ученой степени доктора церковной истории48. В том же заседании было заслушано представление рецензентов моего сочинения на премию м[итрополита] Макария (800 р.), каковой оно потом и было удостоено. Наконец, 11 декабря того же года был возбужден вопрос о возведении меня в звание ординарного профессора, — пока, за неимением свободной вакансии, сверх штата, — а 17 июня 1910 г. — о моей штатной ординатуре, каковые определения Совета были своевременно утверждены Св. Синодом.

Так происходило и закончилось мое движение вперед на Академической службе. Прочее шло «своим порядком», причем дни «радости» сменялись нередко днями «печали», иногда жесточайшей.

В 1901 г. я рецензировал сочинение Виноградского «О Соборе 1682 г.»49, представленное на премию в Учеб[ный] Комитет; в 1905 г. сочинение Титлинова, представленное на степень магистра50; в 1908 г. соч[инение] Лысогорского — О м[итрополите] Платоне Левшине51, представленное на премию в Акад[емию] Наук; в 1909 г. собрание профессоров, собственников Акад[емических] журналов постановило выдать мне пособие на лечение из сумм запасного капитала в размере 700 р.; в 1910 г. читал соч[инение] протопресвитера Военного и Морского Духовенства Шавельского «Уния до 1839 г.»52, представленное на степень магистра; в 1914 г. соч[инение] единоверческого свящ[енни]ка в Петербурге Шлеева — О Единоверии, представленное на степень магистра53; в 1915 г. соч[инение] Лысогорского «Единоверие на Дону», представленное на степень доктора церковной истории54; в 1916 г. — это же сочинение, представленное в Общ[ество] Ист[ории] и Древн[остей] Росс[ийских] на премию. Только о сочинении Виноградского и Шлеева мною б[ыли] даны отзывы отрицательные; авторы же остальных сочинений получили степени и премии. Вознаграждение же рецензенту, т. е. мне последовало только от Акад[емии] Наук за сочинение Лысогорского о м[итрополите] Платоне — золотая Уваровская медаль и на соч[инение] Лысогорского — О единоверии от Общ[ества] Ист[ории] и Древ[ностей] Росс[ий-ских] — деньгами в размере 150 р. Учебный Комитет вознаграждений не выдавал; что касается сочинения Лысогорского — О единоверии, то автору б[ыла] присуждена докторская степень только по одному моему отзыву, т. к. второй рецензент — проф. Титлинов55 дал отзыв отрицательный56. Ак[адемия] Наук, отзываясь, что Уваровских медалей в данную минуту она не имеет, обещалась уплатить мне вознаграждение (за рецензию на сочинение Румянцева — о попе Никите Пустосвяте57) деньгами, но обещание свое не исполнила (вероятно по причине революц[ионного] времени). Пособие на лечение, выданное мне из редакц[ионных] сумм, послужило причиной того, что я и после тяжкой болезни своей не оставлял редакторства, прослужив редактором «Христ[ианского] Чтения» всего 9 лет, по трем выборам. Можно еще добавить, что <…> выступал я и неофициально: рецензентом докторского сочинения проф. Тит-линова о м[итрополите] Гаврииле58, и оппонентом на коллоквиуме священника (ныне обновленческий епископ) Попова59 об Арсении Мацеевиче60.

|| (л. 4 об.) 19 апр[еля] 1900 г. я был избран членом-корреспондентом Импер[а-торского] Общ[ества] Любит[елей] Древн[ей] Письм[енности], в котором я вообще прочитал много ученых докладов: первый в 1900 г. о книге «Брозда Духовная»61 и последний в декабре 1926 г. — об иноке Авраамии62, младшем первоучителе старообрядчества. 30 янв[аря] 1908 г. я был избран действ[ительным] членом Импер[аторского] Русс[кого] Геогр[афического] Общества63.

6 мая 1912 г. я получил чин Действит[ельного] Ст[атского] Советника, а в 1915 г. награжден орденом св. Владимира 3 степени.

16 авг[уста] 1913 г. исполнилось 25-летие моей службы. 31 авг[уста] 1911 г. я закончил написание своей подробной автобиографии, начатой около 25 лет тому назад, считая от времени окончания последней. С тех пор до 1 июля 1927 г. я вел эту автобиографию уже не систематично, а в виде дневника. С 1-го июля я прекратил и это, передав написанное дотоле (до 215 лл. большого формата) моему племяннику К. А. Васильеву, служащему священником в с[еле] <неразб.> Спасского у[езда] Рязанской губ[ернии].

О времени с конца 1911 г. по 1927 г. можно отметить следующее:

А.) Из времени дореволюционного: а) отзыв о моей научной деятельности, помещенный в старообрядческом журнале «Церковь»64 (3, VIII, 1911), в котором, называя меня «единственным серьезным работником»65 в области расколоведения, автор статьи указывает основания для этого в моих суждениях в постановке учения о русском расколе в Дух. Семинариях (Хр[истианское] Чт[ение] 1911, V66) и в ученых моих трудах, которые он называет «колоссальными»67; б) поступление мое частным редактором в Импер[аторскую] Археогр[афическую] Комиссию68 по изданию ею памятников истории старообрядчества XVII в., состоявшееся 1914, V, 15.; в) получение из Госуд[арственного] Банка ¼ части капитала, оставшегося после смерти Серафимы Мих[айлов]ны (5500 р.), состоявшееся 1912, V, 5.

Б.) Из времени революционного: а) срок выслуги моего 30-летия, состоявшийся 1918, VIII, 15, с правом получать пенсию, по последнему определению Госуд[ар-ственной] Думы, в 4500 р. в год; б) 24, XI, 1918 я поступил на службу к большевикам ученым архивистом во 2 отд. IV секции Главархива, т. е. в Синодский архив с жалованием сначала 930 р. в месяц; в) 25, XI, 1918 я стал продавать свои вещи в виду дороговизны жизни, положив «во главу угла» роскошную шинель на хорьковом меху с бобровым воротником, продешевив всего только за 2000 р., тогда как другой покупатель на другой же день давал мне за нее 3000 р.; г) 8, II, 1919 продал государству свою библиотеку, считая по пониженной цене каждую книгу на сумму 1324 р. 80 к. (книги о расколе сюда не вошли); д) 26, II, 1919 подвергся ночному обыску, перерыли все, но ничего не нашли; е) 16, II, 1920 сдал квартиру некоему Можаеву и это было «началом конца» всей моей прежней жизни; ж) 1, VII, 1920 начал получать ученый паек, к которому потом было присоединено еще денежное обеспечение, доходившее (под конец) до 500 миллиардов в месяц69; 27, VII, 1922 состоялась моя неудачная поездка в родное мне село — Мещерку; з) 18, III, 1923 прибыл в Петроград по вызову Академии Наук для выполнения моих обязанностей в Археогр[афической] Комиссии; и) 20, II, 1924 г. от Американской || (л. 5.) миссии методистов получил

1 ½ саж. березовых дров и два червонца деньгами; i) 13, V, 1924 г. от нее же получил 5 ф. какао, 10 ф. сахара, 12 банок сгущ[енного] молока и 11 ф. американского жира; к) 26, VII, 1924 подал прошение о назначении мне персональной пенсии, ответа на которое дано не было; л) 28, X, 1924 подал прошение о назначении мне общегосударственной пенсии, которое удовлетворено; размер этой пенсии сначала равнялся 10 р. в месяц, теперь же получаю 31 р. 10 к., это пенсия 2-го разряда; м) в 1924 и в 1925 гг. мне оказывали поддержку б[ывшие] мои слушатели по Академии, особенно священник церкви в Лесном С. И. Черняев70 и протоиерей Троицкого собора на Петроградской стороне Н. Г. Ладыгин71; н) 8 июля 1925 г. при взятии мною железно-дор[ожного] билета на проезд в Рязанскую губернию у меня вытащили из кармана 25 р., в возмещение чего Секция Народных Работников, по просьбе Археогр[афической] Комиссии, выдала мне 30 р.

P. S. Считаю нужным сделать еще следующие примечания:

В течение всего времени моего служения в Академии я употреблял все старания, чтобы читать лекции неопустительно. Если брал иногда отпуски, то лишь необходимые. Напр[имер,] в ноябре 1900 г. я ездил в Усть-Медведецкий Окружной Суд по делу о хлыстовщине и этот отпуск продолжался всего лишь 10 дней. Или: брал я отпуски для занятий в рукописных отделениях иногородних библиотек, но не более, как недели на две — на три. В летние месяцы я ехал с женою или в Рязань, или на Кавказ, или в Крым, и возвращался всегда своевременно. Только в 1907 г. мне был дан самим Синодом «трехмесячный отпуск», но это «для поправления здоровья», после тяжелой, перенесенной мною, болезни, когда я, свалившись в постель 9 мая, оставался без движения два месяца; знакомые советовали моей жене подавать прошение даже об отставке; но я встал, ходил и хожу даже доселе, — уже более 20-ти лет, — и служил, пока существовала Академия, даже свой ученый труд для получения степени доктора я окончил после этой болезни.

Но эта болезнь была страшна своими последствиями, — не только физическими, но, по народным повериям, духовными. Скажу о последних. Она была «началом», точнее — предвестием не только тревог, но и прямо катастроф. Так, едва окончился мой названный трехмесячный отпуск, когда здоровье мое окрепло еще слишком мало, как создалась было тревога для меня по случаю Академической ревизии. Духовные Академии переживали в это время тяжелую годину72: все они были сильно раскритикованы, во всех нашлись большие недостатки, профессора большинства их совсем были уволены со службы. В Петербургской Академии, по представлению ревизора — Одесского архиепископа Димитрия Ковальницкого73, были уволены три профессора74. Сказал ревизор и обо мне свое слово, доложив Синоду, что я — человек нездоровый и по этой причине подлежу увольнению с предоставлением мне выслуженной пенсии. К счастию ревизор представил свой отзыв только по истечении года после ревизии, когда я уже успел представить на рассмотрение свой докторский труд. В виду этого на мою сторону стали: ректор академии еп[ископ] Феофан75 и митроп[олит] Петербургский Антоний76. Поэтому представление Димитрия вполне Синодом было отвергнуто.

|| (л. 5 об.) 3. Новая невзгода, которую надлежит назвать катастрофою, случилась после сейчас описанного и была для меня жесточайшею. Именно, 4 июля 1910 г. скончалась жена моя Серафима Михайловна, мой незабвенный, так сказать, ангел-хранитель. Мы ехали на все лето на Кавказ, проездом остановились в Рязани, в доме моего тестя, и вот здесь-то и стряслось непередаваемое. В день, когда был назначен наш отъезд, жена моя слегла в постель, а чрез три дня ее не стало. Доктора говорили, что ее болезнь началась еще года за два до смерти, но мне это до дня последней не было известно, жена не жаловалась на свою жизнь и ничего мне не говорила, не желая, как оказалось после, расстраивать меня, тогда еще далеко не поправившегося. Поэтому смерть явилась для меня неожиданною и потому тем более поразила меня. Нет слов, чтобы выразить силу моего горя, доводившего меня до отчаяния…

Только 25 июня 1927 г. началось окончание печатания сочинений прот[опопа] Аввакума, предпринятое Археограф[ической] Комиссией под моей редакцией. Ранее было напечатано 30 листов в 960 столбцов; Предисловие и перечень рукописей, мною составленные, заняли еще 97 страниц большого формата; это составляет 1 вып. 1 тома издания77; второй выпуск будет, вероятно, несколько позже; в него войдут отделы V и VI с приложением указателя именного и географического; но там не будет предисловия, так как оно все целиком, включая и библиограф[ические] сведения о названных V и VI отделах, напечатано в первом выпуске; цена 1 вып. 6 р. Вновь пересмотренный мною пакет для второго выпуска передан члену Комиссии В. Г. Дружинину, как и названный указатель.

Текст нового (3-го, переработанного, измененного и дополненного) издания моей «Истории раскола старообрядчества» хранится у меня (в корзине).

Проф. П. Смирнов