Эмоционально - ценностный компонент идентичности городских мари

Во время ВОВ в Марий Эл приехала главным образом техническая интеллигенция. Главное же, что отличало этих людей от тех, кто приехал в Марий Эл в 1960-е годы – это то, что их было мало. В 1960-е годы приезжие составляли в основном контингент необразованной рабочей силы, которая устремилась на промышленные стройки.

Среди приезжих и местных из всех социальных слоев оказалось немало тех, кто позволял себе грубые выпады против марийцев с шовинистических позиций. По опыту, окружающие народы, обзывают марийцев «черемисами». Черемис – это не самоназвание народа, более того, он сам себя так никогда не называет и считает такое обращение к себе оскорбительным. Этноним черемис представляет собой сложный многозначный социокультурный и историко-психологический феномен. Как известно, самоназвание народа – это один из компонентов его самосознания, который заключает в себе информацию, как об уровне его развития, так и о представлениях на этот счет извне. [1, стр. 208] Этот стереотип создает, особенно в глазах детей, устойчиво негативный образ всего, что связано с их национальностью, в том числе и титульного языка, родного языка их родителей. Не только для ребенка, но и для сильного, уверенного в себе взрослого противостоять подобному стереотипу задача очень непростая. Не удивительно, что многие марийцы, выросшие в городе «стесняются быть марийцами» и не хотят говорить на родном языке, даже когда могли бы.[2]

Подобное отношение к марийцам возникло не вчера.В середине 16 века произошло присоединение Марийского края к России в результате продолжительных войн Московского государства с Казанским ханством. Это сопровождалось жестокостью по отношению к местному населению. Ответом было естественное возмущение, сопротивление («черемисские войны» второй половины XVI века). Карательные экспедиции проводили по существу геноцид, уничтожив по крайней мере половину марийского населения. Вот достаточно характерное высказывание летописца: «И быша убиения человеческая велика, и кровми полияся варварская земля; блата и дебри, езера и реки намостишася черемисскими костми.»

Это осталось незаживающей кровоточащей раной в исторической памяти народа, в его мировосприятии, фольклоре. Спасшиеся от уничтожения -карателями, но не покорившиеся марийцы бежали на восток, за Каму, на Урал. Отрываясь от основной этнической массы, переселенцы положили начало формированию этнографической группы восточных мари. А покорившиеся стали рабами, и производили поколение за поколением рабское потомство. Отдельные вспышки сопротивления подавлялись царизмом, и новые расправы вновь добавляли состояние покорности, безысходности в народную психологию.

В 18 веке проводилась массовая насильственная христианизация марийцев, но часть из них.особенно в восточных районах, сохранила дохристианские языческие верования. Они называли себя «чимари», т.е. настоящие мари. Они отстаивали свою религию, говоря: «Нашу веру кончать-— нас кончать». Вместе с тем в связи с массовой христианизацией появились первые зачатки распространения образования среди марийцев, начальное церковное обучение на родном языке, зародилась письменность для издания христианско-религиозной литературы, стали готовиться попы-миссионеры из коренной национальности, которые одновременно выступали и учителями, и первыми литераторами, переводчиками, исследователями языка, культуры, обычаев родного народа.

Практически вся история марийского народа — история покоренных, задавленных, униженных, гонимых. Народное сознание еще хранило сказание о Живой воде, которую надо вернуть от злых сил, укравших ее у народа. Но и эта вера постепенно иссякала... И не удивительно. Ведь царизм проводил по отношению к марийцам политику национально-колониального гнета. Она была направлена на сознательное торможение политического, социального, экономического, культурного развития марийского народа, как и других «инородцев».

В конце 19 — начале 20 века зародилась марийская демократическая интеллигенция, поставившая задачу национального возрождения родного народа. В условиях жестокого национально-колониального гнета, разнузданных шовинистических преследований сама гнетущая атмосфера настолько давила на сознание первых интеллигентов-марийцев, что многие из них стремились скрывать свою национальность, стыдились ее. В такой обстановке не многие осознали, как важно сбросить с народного сознания путы комплекса национальной.неполноценности и униженности, вдолбленные колонизаторами. Убедить себя (это даже важнее, чем убедить других!) и открыто провозгласить: и мы, марийцы, тоже полноценные люди; и мы, марийцы, должны и хотим стать настоящими, полноправными людьми.

Основоположник марийской литературы С.Г. Чавайн вспоминал:

«Революция 1905 года подняла у марийской интеллигенции национальное самосознание. Если многие до этого даже стеснялись признаваться, что они марийцы, то теперь заговорили о марийской литературе, книге, газете». [3]

Теперь, в 30-е годы, произошел второй катаклизм, порушивший начавшееся было национальное возрождение народа. В республике, за полтора десятилетия добившейся немалых положительных результатов в становлении новой народной культуры, в формировании национальной интеллигенции, эти результаты национальной политики были подорваны, уничтожен цвет еще недостаточно этнически окрепшей народности, ее генофонд.

Культуре народа, его национальному самосознанию был нанесен такой удар, что последствия этого оказались необратимыми. Литература и искусство, в целом культура были отброшены далеко назад от достигнутых позиций и даже через полвека новому поколению интеллигенции не удалось вновь выйти на те рубежи.

Тысячи безвинно убиенных лучших сынов и дочерей небольшого по численности народа – это само по себе громадная потеря. Но страшным последствием кровавого погрома стало и другое. Именно с той поры, когда была истреблена молодая марийская интеллигенция, радевшая за родную культуру, родной язык и за это объявленная вражеской, страшным дамокловым мечом на долгие годы нависло над народом пугающее слово «национализм». Страх и оцепенение от репрессий 30-х годов долго не проходили, да и до настоящего времени ощущаются.

С уничтожением «националистов» в жизнь пришло совершенно новое поколение руководящих деятелей и «интеллигентов», не похожих на Ивана Петрова и Владимира Мухина, Сергея Чавайна и Тимофея Евсеева. Представители этой новой генерации – «интернационалисты», лишенные национального самосознания, за редким исключением утверждали себя в общественной жизни отречением от национальных интересов, пренебрежением к языку, культуре народа, из недр которого вышли, но принадлежности к которому стали стыдиться.

Их усилиями в массовое сознание внедрен комплекс национальной неполноцености.

Таким образом, самочувствие народа на многие десятилетия стало определяться последствиями погрома, учиненного в 30-е годы, и последовавшим морально-психологическим террором, когда проводилась линия на преследование национальных чувств, национального самосознания. Поэтому не случайно возродившееся в конце 80-х годов национальное движение «Мари Ушем» (Союз мари) не получило широкого распространения, значительной социальной базы. [4]

Рост национального самосознания, о котором в последнее время так много говорится, как о знамении времени, еще мало заметен в Марийской республике, как и во многих других республиках России. Он еще впереди. Комплекс национальной неполноценности, чувство зажатости еще не преодолены, довольно прочно держатся. Тем более, что первые же признаки проявления национального самосознания, пробуждения национальной гордости, попытки встать с колен встречаются дружными обвинениями в национализме, зачастую прежде всего обрусевшими руководителями своей же национальности, считающими это свое состояние признаком интернационализма. Они, коллаборационисты, десятилетиями внедряли в общественное сознание пренебрежение к национальным ценностям и немало в этом преуспели.

Страх быть обвиненным в национализме, рабская, колониальная психология еще остались в глубине массового сознания. [5]