"Эссе о детском сердце" (Тунсинь Шо): перевод и анализ философских идей

Ли Чжи (1527–1602) – китайский философ эпохи поздней Мин, один из наиболее радикальных и оригинальных последователей «учения о сердце» Ван Янмина, идейно близкий представителям Тайчжоуской школы. Ли Чжи остался в истории, прежде всего, как противник «учения о принципе» братьев Чэн и Чжу Си, которое было принято в империи Мин в качестве официальной идеологической парадигмы. Он проявлял скептицизм по отношению к авторитету самого Конфуция, пересматривал традиционную оценку многих исторических персонажей и даже выражал идеи феминистического характера, что в реалиях того времени было явлением беспрецедентным. Неудивительно, что философ окончил свои дни в тюрьме, куда его заключили по повелению императора Шэнь-цзуна, обвинив в «проповеди ереси и обмане народа». Произведения Ли Чжи попали под запрет вплоть до самых последних дней существования монархии в Китае. Несмотря на это, обширное наследие философа, не в последнюю очередь благодаря своей популярности, дошло до нас практически в полном виде.

«Эссе о детском сердце» входит в «Книгу для сожжения», которая представляет собой сборник из примерно 290 эссе и писем Ли Чжи к единомышленникам и идейным оппонентам. По мнению современных исследователей творчества Ли Чжи (Чжан Цзянье [2010, Т. 1. С. 277], Сюй Цзяньпин [2005. C. 270], Цзо Дунлин [1997. C. 160]), данное произведение является важнейшим для понимания его философских воззрений.

Руденко Н. В. «Эссе о детском сердце» (Ли Чжи): перевод и анализ философских идей // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2015. Т. 14, вып. 4: Востоковедение. С. 180–186.

ISSN 1818-7919

Вестник НГ”. Серия: История, филология. 2015. Том 14, выпуск 4: Востоковедение

Первый перевод эссе на европейский, а конкретно, на французский язык принадлежит швейцарскому синологу Жану-Франсуа Биллетеру (1979), на английский язык произведение переводилось американскими исследователями Стефаном Оуэном (1996), Ян Е (1999) и Полин Ли (2012) [Lee, 2012. P. 157]. В отечественной научной традиции некоторое внимание данному произведению в своих исследованиях уделили А. И. Кобзев [Кобзев, 2002] и Д. Н. Воскресенский [2006], однако перевод на русский язык к настоящему времени опубликован не был, что и побудило нас осуществить его в ходе настоящего исследования. Вместе с тем необходимо отметить, что автору также известно о переводе эссе, выполненном А. С. Арчуговой.

«Эссе о детском сердце»

В финале предисловия Горного крестьянина из Пещеры дракона ¹ к «Западному флигелю» говорится: « Мудрецом меня не величайте. Сердце [ мое ] все еще детское – довольно [ и этого ] ²».

Детское сердце – подлинное сердце. Чего не может детское сердце, того не может и подлинное сердце. Детское сердце – ниспровергатель фальши и сама подлинность, [это] изначальное сердце девственного сознания. Потеряно детское сердце – потеряно подлинное сердце; потеряно подлинное сердце – потерян подлинный человек. Человек, лишившийся подлинности, никогда не станет снова прежним.

Дитя – начало человека, детское сердце – начало сердца. [Казалось бы], разве можно потерять начало сердца? [Но] отчего тогда детское сердце так скоро теряется? А вот отчего: уже в самом начале услышанное-увиденное проникает через уши и глаза и овладевает внутренним [миром], – а детское сердце теряется. Человек вырастает: [учение о] Принципе Дао проникает вместе с услышанным-увиденным и овладевает внутренним [миром], – а детское сердце теряется. Проходит время: услышанного-увиденного о Принципе Дао с каждым днем [становится] все больше, все шире [круг] познанного и усвоенного. Вместе с тем [человек], зная, что хорошая репутация достойна одобрения, старается, желая ее преумножить, – а детское сердце теряется; зная, что дурная репутация достойна презрения, старается, желая ее скрыть, – а детское сердце теряется.

Все услышанное-увиденное о Принципе Дао проистекает из чтения множества книг, в которых [этот] Принцип и разъясняется. Но разве совершенномудрые древности не читали книг? Допустим, не читали – [тогда] детское сердце утверждалось [у них] внутри. Допустим, читали, и много – [тогда] даже в этом случае [они] хранили свое детское сердце и не позволяли ему потеряться. [Как] непохоже [это] на [нынешних] ученых, что, напротив, перекрывают его чтением множества книг, в которых разъясняется смысл Принципа. А раз своими действиями эти ученые перекрывают себе детское сердце, зачем же совершенномудрые написали столько книг, оставили столько изречений? Неужто дабы перекрыть последователям [детское сердце]?

Если детское сердце перекрыто, то молвишь слово – выйдет неискренне; выбьешься [в люди] и займешься делами управления – выйдет бестолково, напишешь произведение – выйдет непроникновенно. Внутри не останется ни красоты, ни сиятельной чистосердечности. Захочешь подобрать добродетельные слова – не отыщешь ни одного. Отчего так? Оттого, что детское сердце перекрыто, а на его место встало сердце, [полное] пришедшего извне услы-шанного-увиденного Принципа Дао.

Коль скоро сердце [наполнено] услышанным-увиденным о Принципе Дао, то все речи его будут об этом же, а [вовсе] не самостоятельными речами детского сердца. [Такие] речи [будут], конечно, складны, да только какое отношение [будут иметь они] к нему самому? Разве [в таком случае] не получится фальшивый человек, который изрекает фальшивые речи, совершает фальшивые поступки и создает фальшивые произведения? Ведь раз такой человек фальшив – в нем нет ничего, что было бы не фальшиво. Это приводит к тому, что когда обращаешься к фальшивому человеку с фальшивыми речами – он доволен; побуждаешь фальшивого человека к фальшивым поступкам – он доволен; обсуждаешь с фальшивым человеком фальшивые произведения – он доволен. Не остается ничего, кроме фальши, не остается и тени недовольства. Вся площадь охвачена фальшью, и как прикажете карлику разобраться, что к чему 3?

Поэтому, пусть даже появится на свет величайшее произведение в Поднебесной – оно утонет в [море] фальшивых людей и не дойдет в полной мере до следующих поколений. Разве [подобное] – редкость? Отчего же [так происходит]? Оттого, что величайшее произведение в Поднебесной не может не быть творением детского сердца. Если детское сердце надежно сохранить, то [учение] о Принципе Дао не пройдет, и услышанное с увиденным не укрепятся [внутри], [тогда] никто и никогда не будет обделен творческой [энергией], исчезнет противная [всякому] творчеству однообразная регламентация структуры и стиля. Почему поэзия непременно должна быть [в стиле] сборников древности, почему проза непременно должна быть [в стиле] доциньской [эпохи]? [Ведь] после была [поэзия] Шести династий, а за ними [танские] «новые стихи» цзиньти , следом – «истории о необычайном» чуаньци , а после – пьесы юаньбэнь и постановки цзацзюй , «Западный флигель», «Речные заводи», нынешние восьмичленные сочинения – все это совершенные произведения [как] древности, [так и] современности. Нельзя рассудить, какие [из них] лучше, [руководствуясь] хронологическим критерием. Поэтому я, опираясь на вышесказанное, чувствую, что детское сердце само по себе содержит творческую [энергию]. Зачем же говорить о [соответствии] «Шестиканонию», зачем же говорить о [соответствии] «Лунь Юю» и «Мэн-цзы»?

«Шестиканоние», «Лунь Юй» и «Мэн-цзы» – это [если] не расхваленные слова чиновников-историографов, то приторно-елейные речи подданных. Если даже и не так, значит это бестолковые ученики и недалекие последователи [кое-как] запомнили речи [своих] наставников и путано, урывками, через пень-колоду записали их в книгу. А ученики последующие, не разобравшись, нарекли [сие] вышедшим из уст совершенномудрых и постановили видеть в этом канон. Знал бы кто, что большая часть [его] – вовсе не слова совершенномудрых! Но пусть бы и совершенномудрых – намеревались [они], в целом, всего лишь выдать лекарство согласно болезни и вовремя выписать рецепт, дабы помочь этой ватаге бестолковых учеников и недалеких последователей, не более. Лечение назначают в соответствии с болезнью, да и рецепты трудно оставлять неизменными, так разве можно тотчас объявлять [эти тексты] совершенными суждениями на все времена?

Таким образом, «Шестиканоние», «Лунь Юй» и «Мэн-цзы» – не что иное, как предмет демагогии ортодоксов и пристанище для фальшивых людей. Их, ясное дело, ни в коем случае нельзя считать словами, идущими от детского сердца. Увы, увы! Мне-то где отыскать подлинного совершенномудрого, что до сих пор не потерял детского сердца, и поговорить с ним о творчестве?

***

Перейдем к анализу философских идей произведения. Центральным понятием эссе является «детское сердце» (тун синь). В понимании философа «детское сердце» – это сердце, обладающее подлинностью и первозданной незамутненностью. Корни «детского сердца» можно увидеть в понятии «младенческое сердце» (чицзы чжи синь), которое было использовано Мэн-цзы, он говорил: «Взрослый человек не должен терять младенческого сердца» 4. Мэн- цзы считал, что природа человека является изначально благой, поэтому в его философии младенческое сердце – это благое сердце. Благость эта проявлялась в соответствии конфуцианским ценностям – человеколюбию, долгу, мудрости и соблюдению ритуала. В результате эволюции традиционного конфуцианства, в эпохе Мин под термином «младенческое сердце» стало пониматься сердце, соответствующее ценностям «учения о принципе» братьев Чэн и Чжу Си. Именно поэтому Ли Чжи, будучи идейным противником последних, не мог использовать данный термин.

Почему же философ обратился к термину «детское сердце»? Первое упоминание этого словосочетания мы можем увидеть в «Цзо чжуани», комментарии к летописи «Чуньцю». В записях за 31 год правления Сян-гуна сказано: « Чжао-гуну было уже 19 лет , а сердце его было все еще детским. Благородному мужу [ достаточно ] этого , чтобы понять , что своей смертью умереть он не мог » ⁵. Каноновед Фу Цянь, живший в эпоху Восточной Хань, прокомментировал это следующим образом: « Говорится о стремлениях незрелого человека , а потому и о наличии сердца ребенка » ⁶. Так было положено начало пониманию «детского сердца» как сердца человека незрелого, недостойного, не постигшего законов сущего. Подобная негативная семантика сохранилась до эпохи Мин. Конфуцианский мыслитель Люй Кунь, современник Ли Чжи, говорил: « Детское сердце – это большой человеческий недостаток , только избавившись от него , можно стать благородным мужем » ⁷. Вероятно, для Ли Чжи «детское сердце», которое подразумевало непринятие законов сущего в изложении идеологов неоконфуцианства, как нельзя лучше подходило для того, чтобы выдвинуть его в качестве альтернативы «младенческому сердцу».

Помимо конфуцианской традиции, при создании «Эссе о детском сердце» Ли Чжи черпал вдохновение в идейном наследии буддизма и даосизма. Так, «детское сердце», которое лишено влияния «услышанного и увиденного», имеет явное сходство с «пустым» сердцем чань-буддизма, свободным от иллюзий суетного мира. Американский исследователь Полин Ли также акцентирует внимание на том, что термин «истинное сердце» чжэнь синь , с которым Ли Чжи отождествляет «детское сердце», представлен в «Сутре помоста» Хуэйнэна, шестого патриарха Чань [Lee, 2012. P. 52]. Что касается даосской традиции, то еще в «Дао дэ цзине» детскому сознанию давалась положительная оценка: « Тот , кто содержит в себе совершенную добродетель , подобен младенцу » ⁸. Кроме того, о влиянии даосизма на идеи Ли Чжи говорит завершающая фраза эссе: « Мне-то где отыскать подлинного совершенномудрого , что до сих пор не потерял детского сердца , и поговорить с ним о творчестве? ». Сравним с цитатой из даосского классического трактата Чжуан-цзы: « Где бы мне найти забывшего про слова человека , чтобы с ним поговорить? » ⁹. Аллюзия налицо.

Главным объектом критики эссе и одновременно антагонистом «детского сердца» является фальшь. Фальшь – антипод подлинного и истинного, а не благого и должного. Из этого можно сделать вывод, что в концепции «детского сердца» этическая сторона является подчиненной по отношению к гносеологической: «детское сердце» ценно в первую очередь как инструмент познания мира. Угрозой же для «детского сердца», т. е. для самой возможности познания, Ли Чжи объявляет «учение о принципе». « Отчего детское сердце так скоро теряется? А вот отчего : … [ учение о ] Принципе Дао проникает вместе с услышанным-увиденным и овладевает внутренним [ миром ], – а детское сердце теряется ». Здесь неокон-фуцианские идеи не только оспариваются как не соответствующие истине, но и характеризуются как источник фальши, перекрывающий «детское сердце». Таким образом, философ осознанно ставит себя в радикальную оппозицию господствовавшему в общественной жизни эпохи Мин «учению о принципе».

В продолжение критики общепринятых гносеологических воззрений, Ли Чжи отказывает конфуцианским канонам в праве считаться источником истины, подвергая сомнению авторство канонических произведений. Кроме того, философ не считает слова «совершенномудрых древности» абсолютной истиной и безусловным императивом поведения, а утверждает их относительность, ограничивая актуальность их высказываний объектом наставлений, имеющимися недостатками объекта наставления и временной принадлежностью наставлений. Несмотря на использование довольно традиционного для китайской философии метода суждения по аналогии, в данном случае – с помощью уподобления этических наставлений лечению болезни, – Ли Чжи приходит к нестандартным выводам. Наиболее любопытным из них нам представляется утверждение об утере актуальности наставлений с течением времени. Оно, вероятно, знаменует собой начало перехода от циклической исторической модели к модели эволюционной, т. е. подверженной качественным изменениям. Именно последняя позже получила отражение в трудах мыслителей нового и новейшего времени Ван Фучжи, Кан Ювэя и Лян Цичао.

Эстетические идеи «Эссе о детском сердце» также отличаются оригинальностью. Ли Чжи заявляет: « Почему поэзия непременно должна быть [ в стиле ] сборников древности , почему проза непременно должна быть [ в стиле ] доциньской [ эпохи ] ? [ Ведь ] после была [ поэзия ] Шести династий , а за ними [ танские ] “новые стихи” цзиньти , следом – « истории о необычайном » чуаньци , а после – пьесы юаньбэнь и постановки цзацзюй... Нельзя рассудить , какие [ из них ] лучше , [ руководствуясь ] хронологическим критерием ». В этом отрывке философ критикует актуальный для своего времени подход к оценке литературных произведений. Принцип «проза непременно должна быть [в стиле] Цинь и Хань, поэзия непременно должна быть [в стиле] великолепной Тан», был сформулирован в конце XV в. «Ранними семи мыслителями» – объединением деятелей культуры, призывавших вернуться к древним стандартам в искусстве. Позже в середине XVI в. значительное влияние при дворе получили представители «Поздних семи мыслителей», которые проповедовали схожие идеи. Именно против них направляет свою критику Ли Чжи.

Что же философ выдвигает в качестве альтернативного эстетического критерия? Наличие или отсутствие у автора произведения «детского сердца». Он говорит: « Я чувствую , что детское сердце само по себе содержит творческую [ энергию ] … Если детское сердце надежно сохранить , … то никто и никогда не будет обделен творческой [ энергией ]». Таким образом, «детское сердце» является необходимым не только для познания мира, но и для создания творчески полноценного произведения, т. е. имеет как гносеологическое, так и эстетическое значение.

Подведем итоги нашего исследования. «Эссе о детском сердце», прежде всего, содержит идеи гносеологического и эстетического характера, опирается на конфуцианскую, даосскую и чань-буддийскую традиции и отличается крайним критицизмом по отношению к господствующим представлениям своего времени. Тезисно идеи эссе можно сформулировать следующим образом:

• •    «детское сердце» - сердце, обладающее подлинностью и первозданной незамутненно-стью;

• •    «детское сердце» - инструмент познания мира, способный преодолеть «фальшь»;

• •    «учение о принципе» губительно для «детского сердца» и потому является препятствием для познания мира;

• •    конфуцианские каноны не являются источником истины, поскольку и авторство, и актуальность их сомнительна;

• •    наличие «детского сердца» - необходимое условие для создания эстетически значимого произведения, соответствие же древним стандартам таковым условием не является.