Этос «постакадемической» науки и трансформация нравственных императивов производства знания

Фиксируя ситуацию своеобразного «научного транзита» к новой модальности (Mode 2) [7] производства знания, философы, социологи и методологи указывают на ряд структурных изменений, затрагивающих сами основы организации современной науки. Одним из индикаторов этого процесса является процесс трансформации этоса — особого, формально не кодифицированного, но имплицитно разделяемого учеными набора норм, специфицирующего науку среди других социальных институтов. Дж. Зай-ман квалифицирует новый тип производства знания как «постакадемический» и рассматривает его как своего рода результат последовательной реализации базовых установок «индустриальной» науки, которая во второй половине прошлого века обрела самостоятельность от фундаментальных изысканий [12, р. 67—80]. Выстраивая теоретическую рамку на основе концепции «второго типа» производства знания, он обращается к «классической формуле» научного этоса Р. Мертона (универсализм, коллективизм, бескорыстность и организованный скептицизм), дополняя ее нормой оригинальности.

Предложенный подход, безусловно, ставит вопрос о релевантности такой оптики для экспликации нравственно-коммуникативного базиса, обеспечивающего взаимодействие членов «невидимого колледжа». Его актуальность более четко проступает в свете другой теорети- ческой перспективы, рассматривающей логику и основания отношений внутри научного сообщества как особую культуру или субкультуру. В этом русле движется мысль Т. Пинча, утверждающего: «...представление, что наука является формой культуры, — общий лейтмотив в современной социологии науки» [11]. Если подход Т. Пинча можно маркировать как своего рода «широкую версию» научной культуры, то ее более «узким вариантом» будет трактовка К. Кнорр-Цетиной. Американская исследовательница обращается к понятию «эпистеми-ческая культура» и раскрывает ее исходя из существующих на определенном историческом этапе развития науки механизмов достижения согласия относительно того, «как мы знаем то, что мы знаем» в данной области [8]. Сравнивая эпистемическую культуру двух лабораторий: физической и биологической,— К. Кнорр-Цетина использует три критерия анализа — эмпирический, технологический и социальный.

Эмпирический критерий воспроизводит характер исследуемой реальности и интерпретативных возможностей, определяемых цепочкой выводов от наблюдаемого явления до итогового знания. Технологический позволяет раскрыть специфику эпистемической культуры в зависимости от возможностей инструментального обеспечения исследований. В свою очередь, социальный выступает основанием интерпретации рассматрива- емой культуры посредством оценки социальной организации научной деятельности и специфики ее субъекта, в качестве которого может выступать как отдельный ученый, так и научный коллектив.

Экспликация современных контекстов эпистемической культуры, по мнению К. Кнорр-Цетиной, должна с необходимостью учитывать процессы развития «общества знания», в котором интенсификация технологического развития корреспондирует с возрастанием роли знания и нематериальных активов в процессах социального (вос)производства. Акцентируя значение различных видов (по)знания — религиозного, художественного, обыденного — в социально детерминированных процессах формирования смыслов и ценностей, этот подход становится ресурсом проблематизации взаимосвязи научной культуры с рядом других культурных и субкультурных феноменов [8]. Другими словами, рассмотрение метаморфоз развития современной науки как специфической культурной формы также является одним из способов теоретического осмысления «новой формулы научной культуры» [12, р. 70]. При этом важным оказывается не только фиксация «механики» происходящего сдвига, но и выявление ее содержания, демонстрирующего трансформацию классических императивов Р. Мертона в контекстах нового типа производства знания.

Основные признаки «второго типа» производства знания, согласно одноименной концепции (М. Гиббонс, X. Новотны и др.), характеризуют современные процессы как социально и проблемно-ориентированные, объединяющие когнитивные ресурсы науки и сферы, выходящей за ее границы, для решения общественно актуальных проблем в гибридных исследовательских коллективах [7].

В свое время на качественный сдвиг в процессах производства знания обратили внимание представили Штарнберг-ской группы (Г. Беме, В. Деле, Р. Хол-фелд и др.), предложившие концепцию «финализации науки». Финализацией они называли «процесс формирования теорий под влиянием внешних целей», подчеркивая, что «понятие финализации дает более адекватную характеристику связи науки с вненаучными социальными, политическими, военными и экономическими целями, чем понятие „прикладное исследование11» [5]. Кроме того, утверждение необходимости «соответствия понятийных структур и результатов совокупности общественных интересов» [6] оказалось созвучно подходам, акцентирующим ценностные измерения науки.

Еще один принципиальный момент, фиксируемый концепцией, — изменение оргформатов исследовательских коллективов, что впоследствии нашло метафорическое выражение в представлении о научной «агоре» (М. Гиббонс, X. Новотны и П. Скотт) [10]. В отличие от древнегреческой агоры ее символическое воспроизведение в концепции Mode 2 выражает транспарентный и трансдисциплинарный характер формирующихся в новых условиях объединений исследователей, ориентированных на решение «сложностных» социально значимых проблем.

Такого рода группы становятся формой организации, планирования, проектирования и реализации различных исследований и, развиваясь, как правило, на основе венчурного капитала, соответствуют конъюнктурным требованиям и финансовой логике современного экономического пространства. Здесь зримо предстает конфликт двух стратегических требований, воплощенный в противоположной направленности интенций knowledge-based economy и императива коллективизма, обоснованного в концепции классического этоса науки. Согласно последнему ученый должен незамедлительно передавать плоды своих трудов в общее пользование, т. е. сообщать свои открытия другим ученым тотчас после проверки, свободно и без предпочтений. Научные открытия являются продуктом социального сотрудничества и принадлежат сообществу. Поскольку они образуют общее достояние, то роль «автора» весьма ограничена и не предполагает какого-либо «права собственности» в науке [9, р. 273—275]. Не противоре- чила данному положению и утвердившаяся эпонимическая традиция (традиция называть открытия по имени первооткрывателя — «отек Квинке», «болезнь Боткина»), которая не давала первооткрывателю каких-либо исключительных прав или привилегий по использованию открытия. Поэтому потребность ученого как-то воспользоваться своей интеллектуальной «собственностью» удовлетворялась только в признании и уважении, которые он получал как автор открытия. С этим связано и повышенное внимание к приоритету в науке.

Однако в новых реалиях императив публиковать исследовательские результаты так быстро, как это возможно, не только не работает, но и противоречит коммерческим интересам заказчиков знаниевого продукта. Капитализация отношений в науке — одна из сторон тотального проникновения денежного обмена в сферы деятельности, где прежде существовали иные регулятивы, выраженные, в частности, в универсализме Р. Мертона. С этим соотносятся и новые формы капитала: социального, интеллектуального, человеческого, культурного и т. п., объединенные под зонтиком «невещественных» активов, инициирующих, в свою очередь, формирование релевантных социогуманитарных технологий. Замещая коллективизм «интеллектуальной собственностью» и патентованием, новая экономическая оболочка знания закрывает доступ к новому знанию для коллег, не включенных в исследовательский коллектив.

С обозначенным вектором трансформации индустрии знаний коррелируют также изменения, касающиеся второй нормы — универсализма. Порожденный пониманием внеличностного характера знания, этот императив фиксирует универсальность утверждений науки, справедливых для всех аналогичных условий, и независимость истинности этих положений от конкретного автора. Не связывая ценность интеллектуального вклада с личностными особенностями ученого, норма универсализма утверждает равные права на научные исследования и карьеру для всех, тем самым обусловливая интернациональный и демократический характер самой науки [9, р. 270— 273].

Чтобы понять, как соотносятся новые оргсхемы индустрии знаний с нормой универсализма, необходимо вспомнить, что «второму типу» производства знания атрибутируется только локальный характер, выраженный в динамических исследовательских структурах, нацеленных на решение практических задач. Новая философия действия практически не согласуется с основополагающими положениями унификации и генерализации знания, свойственного новому модусу науки. Критерий пользы, определяющий матрицу инновационной науки, в философской рефлексии происходящих изменений становится основой демаркации двух одновременно сосуществующих исследовательских стратегем и, соответственно, норм профессионального это-са. В этом аспекте возникает проблема «чистой» и «прикладной» наук, последовательно разбирая которую можно увидеть диверсификацию взаимодействия прикладного и фундаментального в едином цикле НИОКР. Это позволяет Дж. Займану сделать вывод, что «вместо унификации постакадемическая наука способствует финализации» [12, р. 72].

Проблема взаимоотношений фундаментального и прикладного достаточно дискутировалась отечественными и зарубежными исследователями [см.: 1], однако динамика новых форм этоса заслуживает более пристального внимания не с точки зрения обнаруживаемых трансформаций, а под углом зрения более широкой перспективы, раскрывающей долгосрочные горизонты целеполагания заказчиков и производителей знания, а также заинтересованных сторон. Вместе с тем в призме двух типов производства знания — Mode 1 и Mode 2 — воспроизводимая дихотомия уже на новом этапе инициирует не только процессы разграничения, но и выявление диалектической взаимодополнительности и взаимосвязи двух типов исследовательских стратегий.

Важно не упускать из виду, что, разрабатывая императивы научного этоса, Р. Мертон ориентировался на исторически определенный тип академической организации знания, которая в познавательных мотивах, целях и структурных формах существенно отличается от «прикладной» науки. Утилитарно-ориентированные коды последней, сформированные композициями жизненно-практических и дисциплинарно-теоретических установок, не только соответствуют актуальной прагматике научно-технического развития, но и оказываются релевантны переходу от прежнего практически безрискового режима существования к социально-распределенным сетевым формам функционирования науки. Эти преобразования нашли отражение и в «отработке когнитивно-коммуникативных стратегий познания, объединяющих научное сообщество» [2].

В свое время в полемике относительно концепции этоса наиболее дискуссионным был императив незаинтересованности. Суть постулата Р. Мертона: ученый должен строить свою деятельность так, как будто кроме постижения истины у него нет никаких других интересов . Требование бескорыстности выступает в качестве предостережения от поступков, совершаемых ради достижения более быстрого или более широкого профессионального признания внутри науки [3]. Несовместимость объективного незаинтересованного поиска истины с социальными факторами — мысль далеко не новая. Вопрос в другом: какие факторы оказывают влияние на новое качество и современное прочтение уже известных коллизий?

Маркируя «второй тип» производства знания как социально и политически релевантный процесс, его теоретики акцентируют внимание на активном вовлечении различных социальных акторов в процессы получения знания. Соответственно предпосылки и условия реализации проекта во многом оказываются производными от интересов включенных в него сторон, фундированных далеко не только научными факторами.

Второй, уже частично затронутый, аспект — в противоположность академической науке, где исследователи в определенных пределах свободны в постановке и выборе проблем, трансдисциплинарные группы формируются в ответ на необходимость решать конкретную задачу, возникшую в сфере жизненного мира, а сама ее проблематизация с необходимостью приобретает коллективный характер. Обращаясь к представлению о научной культуре, можно утверждать формирование такого ее типа, в котором процесс производства знания становится производным от социальных, политических и иных интересов, конституирующих и гарантирующих его реализацию. Безусловно, доминирующее влияние в таком контексте оказывают социоэкономиче-ские параметры, которые, как и другие «внешние измерения», могут быть инкорпорированы в общий набор новационных научных ценностей [12, р. 73]. В этом же ключе может быть эксплицирован отказ от так называемых дарвиновских принципов, представленный явным образом в многочисленных проблемно-ориентированных исследованиях на внешней периферии науки.

Востребованность трансдисциплинарных алгоритмов мышления и действия стала адекватным ответом на «сложностный» характер проблем. При этом особенности их когнитивных карт раскрываются, по крайней мере, в двух принципиальных моментах: установке на синергию когнитивных ресурсов дисциплинарной и внедисциплинарной сфер, а также учете возможных импликаций знания. Существенное отличие новых интеллектуальных стратегий — контексту-ализация, но не по отношению к имеющейся сумме знаний для целостности теоретических построений, что характерно для академически ориентированной науки, а в учете релевантного проблеме контекста, необходимого для построения «трансдисциплинарных схем». В трансдисциплинарном порядке оргсхем «постакадемической» науки также просматривается один из процессов инверсии императивов этоса, поскольку коллектив- ный формат определения, структурирования и решения проблем, ограниченный временным горизонтом, существенно отличается от традиции личной инициативы, в том числе в формировании нового направления исследований.

С тем, что метафорически выражено как «социальный контекст в действии», соотносится переход к экспертизе посредством процедур качественного контроля и ответственности. В отличие от организованного научного скептицизма, требующего обоснования, качественный контроль ориентирован на «суррогатные индикаторы» — полезность и практическую реализацию знания. «Возможно, — пишет Дж. Займан, — более высокий уровень когнитивной ненадежности — это цена, которая должна быть заплачена, поскольку академическая наука становится более сложной с транс-эпистемическими проблемами , включая социальные, инвайроментальные и гуманистические ценности» [12, р. 74]. Экспертная функция в условиях высокой стоимости научных исследований оказывается сильно зависимой от коммерческих структур, размывая прежние эксклюзивные позиции «узких» специалистов и профессионалов. Кроме того, следствия, вытекающие из капиталоемкого базиса современных исследований, могут быть выявлены и в других планах — гносеологическом, ценностном, мотивационном, что выводит в сферу социогу-манитарной рефлексии вопрос о соотношении «чистой» и «прикладной» наук. В этом контексте рассматривая науку в трех качествах: как систему непрерывно развивающегося знания, сообщество профессионалов и социальный институт со свойственными ему социокультурными детерминантами, — важно акцентировать именно последний аспект, поскольку на протяжении длительного исторического периода она оценивалась с учетом преобразовательных возможностей и перманентного развития инструментальных средств покорения природы во имя общественного прогресса. Однако ее культуробразующая роль определялась далеко не этим.

Начиная с периода зарождения науки в недрах древнегреческой философии истина рассматривалась как одна из фундаментальных основ целостности, включающей также красоту и добро. Интуиция этого триединства, став связующим звеном учения пифагорейцев, философских построений Платона, изысканий мыслителей средневековой философии и доктрины нововременной философии, по мере развития инструментально-методологического аппарата науки и ее преобразовательных возможностей не теряла своего значения. Скорее, она даже дополняла онтологические основания непрестанно развивающихся исследований, что выражено в известном утверждении Ф. Бэкона: «знание — сила».В дальнейшем усиление прагматических установок и потеря онтологического элемента привели к положению, что «знание полезно, но оно ничего не несет в себе кроме эффективно структурированной информации об устройстве фрагментов бытия» [4]. Поэтому современные дискуссии о трансформации стандартов научного знания уже на новом этапе воспроизводят обозначенный онтоаксиологический разрыв, коррелирирующий с напряженными поисками социогуманитарных контекстов и ценностно-смысловых измерений, явно востребованных лишь в переломные моменты.

Формируясь как полноправная наследница индустриальной, «постакадемическая» наука в большей степени ориентируется на гибкие схемы практики при повышенном внимании к инновационным продуктам и технологиям. Наметившиеся в «индустриальной» науке тренды трансформации организационнодеятельностной структуры постепенно претворились в новой самоорганизующейся сети отдельных ученых и исследовательских коллективов, активно привлекающих творчески мыслящих людей к обсуждению актуальных проектов общества, которое нередко маркируется как общество, основанное на знании. Рост невещественных активов — человеческого капитала, интеллектуальной собственности, социогуманитарных ком- петенций, созвучный полифоническому комплексу решаемых задач, принципиально меняет контуры управления исследованиями, все больше усиливая значение трансдисциплинарных форм во взаимодействии между наукой и обществом. Все это просматривается и в социальной рефлексивности, поскольку, получая проблемы из жизненного мира, наука концентрируется на проблемах безопасности, эффективности, акцептации обществом и других параметрах, которые уже неневозможно игнорировать. Очевидно, что эта тенденция будет усиливаться — трансдисциплинарные проблемно-ориентированные исследования будут определять организационные установки современной науки, а ключевые императивы ее этоса будут релевантны нормам нового, постиндустриального, в терминологии Дж. Займана, этапа ее производства.

СПИСОК

ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

• 1.    Киященко, Л. П. Постнеклассические практики : фундаментально-прикладной аспект / Л. П. Киященко // Постнеклассические практики: определение предметных областей. — Москва, 2006. — С. 12—23.

• 2.    Киященко, Л. П. Этос постнеклассической науки (к постановке проблемы) / Л. П. Киященко

  // Философия науки. — Вып. 11 : Этос науки на рубеже веков. — Москва, 2005. — С. 51.

• 3.    Мирская, Е. 3. Р. К. Мертон и этос классической науки / Е. З. Мирская // Там же. — С. 14.

• 4.    Пружинин, Б. И. Прикладное и фундаментальное в этосе современной науки / Б. И. Пружинин // Там же. — С. 112.

• 5.    Федотова, В. Г. Штарнбергская группа (ФРГ) о закономерностях развития науки / В. Г. Федотова // Вопр. философии. — 1984. — № 3. — С. 125.

• 6.    B o hme, G. Finalisiezung der Wissenschaft / G. B o hme, W. van den Deale, W. Krohn // Zeitschrift fur oziologie. — 1973. — № 2. — S. 143.

• 7.    Gibbons, M. The new production of knowledge : the dynamics of science and research in contemporary societies / M. Gibbons [et al.]. — Sage, 2008.

• 8.    Knorr Cetina, K. Epistemic cultures : how the science make knowledge / K. Knorr Cetina. — Harvard : Harvard University Press, 1999. — P. 1.

• 9.    Merton, R. K. The sociology of science : theoretical and empirical investigations / R. K. Merton. — Chicago : The University of Chicago Press, 1973.

• 10.    Nowotny, H. Re-thinking science : knowledge and the public in an age of uncertainty / H. Nowotny, P. Scott, M. Gibbons. — Cambridge : Polity Press, 2001.

• 11.    Pinch, T. The Culture of Scientists and Disciplinary Rhetoric / T. Pinch // European Journal of Education. — 1990. — Vol. 25, № 3. — P 295.

• 12.    Ziman, J. «Postacademic science» : Constructing knowledge with networks and norms / J. Ziman // Science studies. — 1996. — Vol. 9, № 1. — P. 67—80.

Поступила 19.10.11.