К характеристике отечественного технологического хронотопа 70-80-х гг. ХХ столетия

Введение. Хронотопология как интегральная функциональная, семантическая и категориальная структура сущего

Концепция хронотопа, выступающая теоретической и методологической основой предлагаемого исследования, была введена в научную традицию отечественными философами А.А. Ухтомским [Ухтомский А.А., 2002, с. 67-71] и М.М. Бахтиным [Бахтин М.М., 2012] в первой половине XX столетия; хронотопология (мы преимущественно будем использовать этот термин, поскольку он является наиболее емким и глубоким по философскому содержанию и смыслу среди производных от базового понятия хронотопа) представляет собой метафизическую, онтологическую, семантическую, процессуальную и функциональную взаимосвязанность пространственно-временной организации сущего. Последнее по способу своего существования есть временение — длящаяся, последовательно, поэтапно осуществляющаяся процессуальность (само время, или хронос), параллельно развертывающаяся, раскрывающаяся в качестве протяженности, вместилища, сорасположенности процессуальностей (путей временения), соорга-низованности сущих, иначе говоря, структурирующаяся в качестве пространства (топоса). Время есть само сущее, его жизненный путь (хронотопологичность) имеет семантическую составляющую, выражающую смысловое единство сущего, экзистенциальную полноту или неполноту его бытия. Хронотопология, кроме собственно пространственно-временной диалекти-66

ки, включает в себя фундаментальное диалектическое соотношение материи и эйдоса [Бахтин М.М., 2003], вне которого становление сущего не может осуществиться как таковое. Хронотопология есть и структура и способ существования сущего и общности сущего.

Советская цивилизация (рассматриваемая в настоящем исследовании преимущественно с точки зрения технологической сферы) есть исторически сложившаяся, прошедшая определенный путь эволюционного развития общность, имеющая социальный, культурный, идеологический, технологический, цивилизационный характер. Как общность советская цивилизация характеризуется собственной хронотопологией, пространственно-временной структурой существования и функционирования. Хронологическая ось, время советской цивилизации есть собственно способ и процесс ее существования и эволюции, топологической структурой которой выступают как материальный локус определенной территории, в пределах которого проходило временение общности, так и семантический топос советской культуры, сформированный в ходе ее процессуальности, функционирования. Интегральным обобщением временного процесса существования и развития советского общества (социального хронотопа), проходившего в определенных исторических и территориальных границах, оформившегося в автономное семантическое пространство советской культуры, советской цивилизации в целом, будет выступать хронотопология данной общности, советский хронотоп.

Нас интересует технологический уровень советской хронотопологии только определенного периода советского времени (70-80-е гг. XX в.); этот технологический уровень можно обозначить в качестве самостоятельной хронотопологической целокупности — технологического хронотопа, — входящей в область понятия советского хронотопа в целом, существовавшей и функционировавшей в связи с общей интегральной структурой советской хронотопологии в качестве подчиненного ей элемента (уровня). Таким же образом в любой хронотопологии можно выделить составляющий ее структурный элемент, например временной период, уровень организации и т.п., который может быть рассмотрен в качестве относительно самостоятельной хронотопологической общности, существующей и функционирующей в связи с особенностями, присущими хронотопологическим общностям более высокого порядка (в случае настоящего исследования советский хронотоп и технологический хронотоп (в целом, вне конкретно-исторической определенности) будут общностями более высокого порядка, нежели советский технологический хронотоп) ; хронотопология выступает полииерар-хичной моделью бытия, полииерархичностью сущего. Материальной и семантической топологией советского технологического хронотопа выступает континуум произведенных отечественной индустрией технических средств, технологий и совокупность достижений духовной культуры в данной области, хронологической координатой выступает собственно период ее существования, включенность данной эпохи в исторический процесс.

Технологический хронотоп как опредмеченная хронотопологическая структура человеческого сознания.

Какова участь сформированного в процессе эволюции европейского общества технологического хронотопа? Как полагал в середине XX в. М. Хайдеггер, технический постав делает скрытое в природе налично явленным: техническое устройство выступает средством раскрытия и поставления на службу человека скрытых в мироздании потенций [Хайдеггер М., 1993, с. 221— 238], но в эпоху торжества и господства выразившейся и ставшей глобально-масштабной техногенной культуры, особенно проявившей себя в конце XX столетия и продолжающей существовать до сих пор, человеческое существование редуцируется к модусу бытия-по -средству. Человек, находящийся в co-бытии с современным технологическим хронотопом, обречен быть по-средственным носителем социальных техно-логических функций, поскольку таков способ бытия сотворенной им же самим технологической рациональности. Вынесенная вне человеческой хронотопологии эйдетическая логика, воплощенная в континууме техно-логики, претерпела негативно-диалектическую метаморфозу, став нечеловеческой, античеловеческой логикой. В технократической культуре XX в. нематериальная временная структура мышления растворила себя в хроносе материальной предметности: технологический хронотоп начала XXI столетия служит явленной и объективированной рациональностью, выступающей в качестве охватывающей человеческую цивилизацию конструктивнорациональной алгоритмической процессуаль-ности, порождающего техно-логического принципа временения, который замещает эйдетическое начало в человеке [Железняк В.Н., 2007]. В исторических перипетиях европейской цивилизации человеческая рассудочная логика, реализованная в материально-предметном техническом устройстве, претерпела отчуждение от своего создателя и стала против него, диалектически принимая его в качестве иного, внешнего и чуждого себе объекта, подлежащего поглощению, а в случае сопротивления (и в целом в последующем) — искоренению. В ходе существования новоевропейской общности (с XVI-XVII столетий) органическое живое начало человеческой духовной сферы постепенно и неуклонно заменялось механистическим; орга-ницистская по своей сути ноосфера замещается и вытесняется механицистской техносферой, уничтожающей одновременно и природную основу функционирования ноосферы — биосферу [Стерледев Р.К., Стерледева Т.Д., 2017].

Негативно-диалектическое опредмечивание эйдетической рассудочной хронотопологии в советском технологическом хронотопе

Итак, в советское время опредмечивание рассудочной хроно-логин в континуум технологий проходило в топосе более развернутых структур, в социальном хронотопе, где в бытовых и экономических тяготах наличного бытия человек в значительной мере существовал как эксплуатируемое техническое устройство: «Нелегкой была в те годы жизнь. <...> В аппаратуре еще плохо разбирались, многое не получалось. <...> Когда началась война, я только шесть классов закончила <...>. Папу у нас сразу забрали на фронт, а я пошла работать в колхоз. <...> Надо было платить сельский налог. <...> А не заплатишь — посадят» [Объединяя мир людей, 1998, с. 158]. Человеческая личность с ее внутренней эйдетической хронотопологией трансформировалась в придаток к машине: «В течение нескольких лет выдающийся шахтер <...> Изотов <...> выполнял нормы на четыреста-пятьсот процентов, а в иные периоды даже на две тысячи процентов! <...> Стаханов выдвинул предложение: забойщик должен работать с молотком всю смену <...>. Удар отбойного молотка Стаханова стал как бы сигналом ко всеобщему наступлению за высокую, наивысшую производительность труда» [Петров Н.И., 1985, с. 26-27]. Приоритет человеческой жизни в советском обществе 3050-х гг. XX в. был в значительной мере девальвирован верой в безошибочность технического устройства, выступающего в качестве универсального мерила и идеала развития. В условиях советского технологического хронотопа рабочий выступал как средство достижения поставленной советской социальной системой и подчиненной ей идеологией глобальной цели — экспансии, распространяющейся на всю планету: «Первая мировая война вырвала одну страну из капиталистического рабства, вторая — создала социалистическую систему, третья — навсегда покончит с империализмом» [Радзинский Э.Р., 1998, с. 604]. Процесс опредмечивания, многократно деформированный вслед ствие внешних факторов и отягощенный ими, не смог привести к тому результату, который изначально предполагался рационалистической парадигмой европейского социального хронотопа — облагораживанию и рационализации окружающего пространства, а привел к углублению противоречий и деформации советской социальной и культурной, цивилизационной хронотопологии и затем — к их разрушению.

К концу 60-х - началу 70-х гг. ввиду диалектической логики, согласно которой последующая стадия процесса отрицает предыдущую, парадигма героического рабочего подвига (в духе «большого скачка») постепенно замещается обратным движением — идеалом размеренного высокопроизводительного труда. Технологический хронотоп 70-х гг. вовлекается в процесс нарастающего последовательного всеобщего разложения советского социального хронотопа во время эпохи застоя, характеризующейся постепенной нивелировкой и упразднением в повседневности победно-героического пафоса сталинской идеологии, стирающейся в обыденности духовной стагнации брежневского периода: «В то же время в <...> организации труда имеются существенные недостатки. В ряде отраслей создание бригад носит формальный, кампанейский характер, нередко предпочтение отдается количественной стороне дела в ущерб качественной. <... > Медленно перестраиваются структура, формы и методы работы партийных, профсоюзных комсомольских организаций <...>. Не везде обеспечивается единство идеологической, организаторской и хозяйственной деятельности. <...> Нет ничего опаснее формализма в создании бригад» [Петров Н.И., 1985, с. 65]. Застойная система брежневского периода уже не ставила задачу всемирного завоевания; советская номенклатура, видевшая прелести западной жизни, стремилась к упрочению и сохранению собственных власти, доходов, безопасности. Коммунистическая пропаганда эпохи застоя сопровождала реляции об успехах социалистического строительства декларациями о заботе в отношении быта и семейной жизни человека труда, тем самым, на наш взгляд, умаляя вещнопредметную прогрессистскую рациональность технологического хронотопа: «Условием обеспечения непрерывного роста благосостояния является повышение эффективности общественно- го производства. <...> Неуклонный рост материального благосостояния советских людей, улучшение жилищных условий, рост объема и качества услуг населению, расширение ассортимента и повышение качества товаров <...>, улучшение питания и медицинского обслуживания — таковы основные пути повышения уровня жизни» [Васильева Э.К., 1985, с. 46].

В обыденном существовании подавляющее большинство рабочих коротало досуг в силу собственного разумения, фактически демонстрируя негативно-диалектическое, отрицательное отношение к технологической хронотопологии, к уже не служащему в качестве идеала и критерия жизненного развития миру овеществленной технической рациональности. Этот мир воспринимался теперь в качестве «замыленного» и примелькавшегося отчужденного топоса: «Закончив работу, бригада слесарей-ремонтников цеха № 4 с шутками и прибаутками, дружно и шумно помывшись, вволю наговорившись в своей сауне, в приподнятом настроении по причине предстоящих выходных, гурьбой повалила через проходную завода. <...> Договорились, кто пойдет за бутылкой, кто с 5-литровой фляжкой за пивом, <...> у кого из жен на этот раз раздобыть маломальскую закуску. Пятница, да еще и отработанная, да после парной, да с дружками — святое дело посидеть за столиком с пивком <...>, болтая о том, о сем, а в сущности, ни о чем» [Капитанша..., 1994, с. 73]. Отчужденный, лишенный высокой социально-нравственной цели и смысла труд и, следовательно, жизненное время советских рабочих 70-80-х гг. в конечном счете привели к социальной, нравственной, духовной и экологической катастрофе, свершившейся на просторах СССР к последнему десятилетию XX в.: «Вот я отработал на заводе почти 30 лет <...>, все вроде бы хорошие дела делали. Планы выполняли, завод рос, строился поселок, подрастали дети, а вот точит червячок душу от того, что <...> испохабили, отравили, осквернили природу-мать так, что и глазу не за что зацепиться, разве что за пожелтевшие от заводских газовок высохшие сосны» [Капитанша..., 1994, с. 26].

Особое место в хронотопе советской культуры брежневского времени занимал жанр так называемого производственного романа, повествующего о быте и жизни рабочих [наир.:

Амлинский В.И., 1982; Куваев О.М., 1975; Макаров А.С., 1985; Титов В.А., 1984; Туб-линВ.С., 1984]. Проследим отражение отечественного технологического хронотопа 70-х и первой половины 80-х гг. в литературнохудожественном хронотопе произведений той поры на примере творчества отечественного писателя А.А. Проханова. С самого начала повествования любой из его ранних книг читатель погружается в бушующий ритм индустрии, грохочущую пульсирующую среду производственной площадки, выступающей в качестве топоса становления и торжества советской технократической культуры: «Огненный грохот работающих на пределе турбин. Росчерк сигнальных огней. Мелькание порта, ангаров» [Проханов А.А., 1983, с. 3]. Автор с первых строк бросает читателя в локус (который по существу является развернутым художественно-семантическим топосом действия), где описывается мир-хронотоп индустрии: «Сибирь. Минус сорок. Котлы ревут и грохочут. Форсунки выхлестывают струи огня. Манометры дрожат от давления, вот-вот брызнут стеклами. Кочегары в мазуте и саже заглядывают в глазки: блеск зубов, потные лбы, рыжие отсветы. Дым из трубы лохматый и черный, с багровым подбрюшьем. <...> Дрожание фундамента. Клекот и хлюп кипятка. Пузыри огня. Кочегары гладят железную кожу котлов. Чешут горячую шерсть. Котлы пялят красные бычьи глазища, дергают гривы, хвосты» [Проханов А.А., 1984, с. 79]. Для А.А. Проханова технологический хронотоп выступает в качестве не индустриальной пустоши, а метафизического, интегрального выражения советской хронотопологии в целом: «Только с неба [комбинат. — АЛД и увидишь, а внизу — кромсанье и месиво. <...> Сгорание дней. <...> Но когда-нибудь, <...> после всех потерь и кромешности, напоследок взлететь к небесам и в утреннем солнце среди всех лесов и озер, откованное из лучей и конструкций, стальное и ясное, обращенное к небу, увидеть свое лицо — построенный комбинат... Вот где закон <...> переселения душ. Чудо о комбинате <...>. Вот они, силы, бьющие в нас из настоящего и будущего! Речь идет о создании глобальной индустрии, в которой России <...> отводится ведущая роль. Запад не в силах создать подобные гиганты промышлен- ности. <...> В этом <...> миссия и сила России» [Проханов А.А., 1984, с. 84].

Технологический хронотоп в этих произведениях позднезастойной эпохи предстает как живой одушевленный организм; отсюда стремление писателя выразить техническую культуру как не чуждую человеческой хронотопологии, которая словно отражается и возвышается в технической рациональности, выступающей прямым продолжением ее творца — человека: «Я распят на кресте самолета. Моя стеклянная, голубая башка принимает в глазницы отсветы лунных туч, чуть видные проблески звезд. Брюхо мне лижут ледяные, высокие ветры, омывают бесшумные волны электрических и магнитных полей. Алюминиевые голые плечи в татуировке заклепок, с черной надписью — СССР. <...> Мое сердце, печень и легкие из легированных, чистейших сталей, пульсируют, бьются и дышут. Мой мозг в частотах и кодах вырабатывает отрезок полета. Мой торс, мои ласты и киль скользят по куполу неба» [Проханов А.А,, 1983, с. 7]; «Город был похож на руки, напряженно хватавшие небо» [Проханов А.А., 1987, с. 222]. Писатель антропомор-физирует опредмеченную технологическую рациональность, как бы сглаживая, нейтрализуя ее вышеописанную деформацию и стремится сопереживать ее судьбе как человеческой, сокращая разрыв между человеческой и технической хронотопологичностью: «...Чувствовал трагическую смерть машины. И свое с ней тайное тождество. Общее с ней совершенство, точность и мощь конструкции. И крохотную боль проводка, готового сгореть, оборваться. <...> Смотрел восхищенно <...>, понимая, любя непомерную конструкцию станции. <...> Вот он, наш храм-то!.. Вот она, наша душа... И наше единство. <...> Вся судьба, всех нас... Всем нам памятник рукотворный!» [Проханов А.А., 1977, с. 9, 192]. Можно отметить, что жанр производственного романа 70-х и начала 80-х гг., особенно развитый в ныне невостребованном и забытом «производственном цикле» А.А. Проханова, находясь в русле обозначенной официальной идеологией декларации постепенного повышения уровня жизни и производительности труда, мирного сосуществования советской страны с внешним окружением, не носил характер сталинской агрессивной милитаризированной пропаганды, а скорее был выдержан в духе лакирования и ретуширования действительности с целью показать заложенное в технологическом хронотопе новаторство, потенциал, возможность прогресса цивилизации, неотчужденность техники от человека. Однако в реальности к середине 80-х гг. советский технологический хронотоп представлял собой вырождающееся явление. Попытка воскресить эту отживавшую свой век систему с помощью запала перестроечного оптимизма была изначально обречена на провал, поскольку у горбачевской идеологии не существовало достаточного идейного основания, в ее арсенале были только лозунги и декларации, доставшиеся ей от предыдущих эпох.

Чернобыльская катастрофа 1986 г. явилась событием, окончательно подорвавшим временную и сильно расшатавшим пространственную координату советского технологического хронотопа, общность которого начинает неудержимо распадаться. Во многих явлениях повседневного существования и в функционировании технологической сферы последнего пятилетия советской цивилизации обнаруживается глубокая социальная патология, обусловившая негативные процессы всеобщего распада, образ которого был явлен произошедшей технологической катастрофой. Причина разрушающих социальный и технологический хронотоп процессов крылась, по нашему мнению, в самой структуре изначально противоречиво сложившейся советской цивилизации: «Есть человек, которого суть — губитель! <...> Нас разорил губитель. Большой, малый, средний. <...> Нас всех посетила страшная беда отчуждения. Все отнято. Станок не мой. Завод не мой. Город не мой. Власть не моя. Все чужое. <...> Все без души. <... > Чернобыль наплодил не только мутантов, но и пораженцев — социальные уроды Чернобыля! <...> Не одна, а множество давних и недавних болезней, загнанных внутрь неверным лечением, перешедших одна в другую. <...> Мы уже не имеем <...> волевого управленца, <...> а <...> сочетание растленного коллектива и сдавшегося, идущего на поводу руководства. <...> Обленившееся, апатичное, не желающее действовать общество и беспомощное, не занимающееся управлением страны руководство» [Проханов А.А., 1990, с. 206-207, 237, 247, 251, 253]. Чернобыль выявил противоречия эволюции советского технологического хронотопа, стремившегося в своем идеологическом выражении, в своем семантическом топосе в будущее время, но искалечившего и уничтожившего окружающие его хронос и топос настоящего: «Столько потерь, столько потерь! <...> Все пожгли, порушили <...>. Зачем?.. Иконы порубили, спалили, колокола — в переплав, колокольни взорвали, кирпич — на коровники. А в храмах — картошка, похабщина на стенах. Зачем?.. Две заповедные рощи! <...> Все срубили на доски, на гробы, на блиндажи, на лагерные зоны, на опилки. <...> Всех перебили, распугали, все гнездовья, все заводи, все луга заливные! Ушла жизнь из лесов, ушла из воды! Больно!.. <...> Столько убито, когда собирали колхозы. <...> Столько спилось... Столько сошло с ума... Столько отравилось, повесилось... разбилось на тракторах, на машинах <...>. Столько снесено деревень... Столько разбито семей... <...> Сколько утрат!» [Проханов А.А., 1990, с. 202-204].

Заключение

Советский технологический хронотоп, ведущий свой отчет с начала процесса индустриализации в 20-30-х гг., достигает высшего развития в 50-60-х гг. В это время технологический хронотоп как самостоятельная бытийная техносферическая область, идеологически возвышающаяся над советской цивилизацией и выступающая ее своего рода наиболее прогрессивным (за счет опредмеченной в технологиях рациональности чистой эйдетической логики) слоем, получает наивысшее выражение в космической индустрии, АЭС, в развитии ВПК, отражаясь в литературно-художественном хро нотопе производственного романа. Однако в повседневном своем бытии советская технократическая система 70-80-х гг. постепенно деградировала вплоть до социальноэкономической стагнации позднего застоя и чернобыльской катастрофы, ознаменовавшей собой начало распада хронотопа советской техногенной цивилизации.

Онтологическая и метафизическая сущность советского технологического хронотопа с присущим ему поэтическим и метафорическим пониманием прогресса и инженерии может быть сформулирована следующим образом: если природа выступает в качестве пространства — хранилища бытия, локуса, в котором происходит успокоение, сохранение мятущейся человеческой души и ее надежд, то технологический хронотоп — в качестве топоса, в котором осуществляется особого рода раскрытие бытия — явление будущего, реализация возможностей земной цивилизации. Онтологическое же противоречие советского технологического хронотопа состояло в том, что поэтически-метафизический пафос его идеологически заряженной семантики сопровождался отчуждением и неподлинностью повседневного существования его творца, загнанного внутрь по-средственного бытия индустриализированного, отчужденного социального хронотопа. Закономерным итогом данного негативно-диалектического процесса явилась настигшая культуру и страну цивилизационная катастрофа, последствия которой сказываются на дне сегодняшнем; автор убежден, что путь восстановления российского общества может быть обозначен духовно-нравственным возрождением, одними из ключевых элементов которого должны выступить забота о природе, столь пострадавшей в XX в., и строго регламентированное, жестко ограниченное социальноэтической гуманитарной экспертизой научнотехническое развитие [Колин К.К., 2008; Окон-скаяН.К., 2017; Хафизова Н.А., 2017].