К вопросу о европейском субстрате творчества Владимира Набокова



традиционной парадигмы, в которой молодое поколение исключительно хочет разрушить мир старших.

В «Шуме и ярости» нет конфликта поколения как такового. Напротив, Квентин страдает от того, что семья Компсонов рушится, что ни он, ни его сестра и братья не смогут жить так, как жили «отцы».

Тоска по прошлому присутствует и в романе «Лолита». Как это ни парадоксально, в историях Квентина Компсона и Гумберта Гумберта имеются схожие черты: ни Кэдди, ни Лолита, в которых, можно сказать, оба героя влюблены, не только не оправдывают ожиданий героев, но и представляют новое, враждебное для Квентина и Гумберта, новое время.

Герой рассказы Хэмингуэя, напротив, испытывает отрицательное отношение к миру «отцов», но, в отличие от своих литературных предшественников, Кребс вовсе не намерен рушить старый мир. После войны в нем атрофировались все стремления и желание, поэтому его неприязнь «отцов» пассивна.

Американские писатели XX века удивительно точно смогли изобразить как меняющееся время влияет на человеческие отношения, на любовь, на восприятие семьи. Как доказывает представленный нами материал, исторические события и социальные изменения не проходят бесследно для людей, - они оказывают сильнейшей влияние на формирование человеческой жизни.

Список литературы

Зверев А.М. Модернизм в литературе США, М.: Наука, 1979. 208 с.

Руднев В.В. Словарь культуры XX века, М.: Агаф Москва, 1997. 608 с.

Е.М. Шамакова, Ю.В. Матвеева (Россия, Екатеринбург) К ВОПРОСУ О ЕВРОПЕЙСКОМ СУБСТРАТЕ ТВОРЧЕСТВА

ВЛАДИМИРА НАБОКОВА

В.В.Набоков - одна из наиболее спорных фигур в русской литературе XX века. Сам о себе Набоков говорил, что он американский писатель, рожденный в России, получивший образование в Англии, где изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет уехать в Берлин. Вопрос влияния на его творчество немецкой, французской, американской культур остается одним из самых интересных и неразрешимых в современной набоковистике.

Множество набоковских текстов связано с европейской культурой. И это не только художественное отображение быта, реалий жизни, но

и заимствование сюжетов, отдельных сцен и образов из произведений самых разных авторов, иногда совсем неожиданных. Остановимся на некоторых частностях набоковской интертекстуальности.

Нельзя не заметить, что название романа Набокова «Король, дама, валет» почти абсолютно совпадает с названием сравнительно малоизвестной сказкой датского писателя Ганса Христиана Андерсена «Короли, дамы и валеты». Сказка эта была впервые издана в русском переводе в газете «Руль» в 1927 г., как раз в то время, когда Набоков писал роман, и это тем более заставляет думать о влиянии андерсеновского сюжета на текст Набокова. В сказке Андерсена мальчик по имени Вильям играет с бумажным замком: «он сам поднимал и опускал подъемный мост, заставлял маршировать по мосту оловянных солдатиков, а потом открывал замковые ворота и заглядывал в большую рыцарскую залу, а там, как в настоящих рыцарских залах, по стенам висели портреты в рамах. Только портреты эти были картами, вынутыми из колоды». Замок случайно сгорает в финале сказки, а мальчик Вильям «жив до сих пор. И он не виноват, что замок сгорел» [Андерсен 1969:146].

Отношение Вильяма к его замку, в проекции на творчество Набокова, - это авторское отношение к художественной действительности романа. Набоков создает хрупкий, будто картонный мир. Персонажи его - Драйер, Марта, Франц - предсказуемы и схематичны как карты, читатель может предчувствовать, предсказывать их мысли и действия. Автор к ним равнодушен, как равнодушен он и к жизни в столь нелюбимом им Берлине. На берлинскую реальность и ее представителей писатель смотрит со стороны, безучастно и наблюдательно, как на потусторонний карточный замок с двия^щимися фигурами карт в нем. Аналогично и героя сказки Андерсена Вильяма не задевают истории королей и дам, рассказанные валетами, так же равнодушен он к тому, что карточный замок сгорает.

В том же романе есть еще один весьма существенный для интерпретации образ - движущиеся манекены, механические куклы - творение безымянного изобретателя. Ожившие куклы - мотив, берущий начало у немецких романтиков - они маркируют безжизненность, бездуховность. Образец, на который в этом смысле мог опираться Набоков -безусловно, творчество Эрнста Теодора Амадея Гофмана. Например, в «Песочном человеке» - одной из самых страшных фантастических повестей Гофмана, главный герой, Натанаэль, влюбляется в механическую куклу. Он, как и прочие жители города, не понимает, что предмет его воздыханий - всего лишь безжизненный механизм, и в финале повести Натанаэль сходит с ума. Отметим, что Набоков не только использует гофмановский образ, но и саму философскую подоплеку его:

мысль о подмене живого неживым, человека - механизмом, подлинных чувств и отношений - отношениями придуманными.

С диалога о Гофмане начинается малоизвестный рассказ «Лолита» из сборника рассказов «Проклятая Джоконда», изданного в Германии в 1916 г., автором которого был Хайнц фон Лихберг (Heinz von Lichberg). Рассказ этот совпадает с набоковским не только названием, но и фабулой [Zimmer 2004]. Михаэль Маар подробно пишет об этом в книге «Lolita und der deutsche Leutnant». В новелле Хайнца фон Лих-берга профессор рассказывает историю, произошедшую с ним около двадцати пяти лет назад. В связи с его исследованиями он вынужден был путешествовать. Приехав в провинциальный город в Испании он поселился в убогом пансионе. Дочь владельца, в которую влюбляется герой, зовут Лолитой, она еще совсем молоденькая южанка с необычным рыжеватым цветом волос и серебряным смехом. Северо, владелец пансиона, рассказывает постояльцу о проклятии, лежащем на их семье: Лолу, бабушку прабабушки Лолиты, когда-то задушил любовник во время ссоры. С тех пор у всех женщин рождается одна дочь, и через несколько недель после родов мать умирает. Но все женщины в этой семье прекрасны, как Лола, на которую, судя по портрету, Лолита очень похожа [Maar 2005].

Как видим, важнейшие ходы сюжета совпадают с набоковскими: герой в начале лета приезжает в провинцию, где по стечению обстоятельств останавливается в небольшом пансионе и влюбляется в юную хозяйскую дочь. В романе Набокова у Лолиты есть подруга-испанка, Роза, а в шестой главе романа Моника, парижская «молодая гетера», на вопрос о ее цене отвечает Гумберту «с музыкальной серебряной точностью». Вряд ли это лишь типологическое сходство.

Сюжет «Ады», возможно, был взят из другого немецкого романа, упомянутого Набоковым в «Даре»: «... роман о кровосмешении или бездарно-ударная, приторно-риторическая, фальшиво-вшивая повесть о войне считается венцом литературы, ... литературы на самом деле нет, и давно нет ...» [Набоков 1999:365]; «фальшиво-вшивая повесть о войне» - это антивоенный роман Э. М. Ремарка «На Западном фронте без перемен», а под «романом о кровосмешении» подразумевается «Брат и сестра» Леонхарда Франка [Зверев 2001:187], изрядно нашумевший роман 1929 года, упомянутый Набоковым и в рассказе «Встреча»: «От нечего делать прочел. Роман. Ерунда, конечно, но довольно занятно, о кровосмесительстве. Ну-с...» [Набоков 1999]. Леонхард Франк - пишет А. М. Зверев - «одно из первых имен в исто -рии экспрессионизма, от которого Набоков отмахивался, но с которым в начальную пору соприкасался достаточно часто» [Зверев 2001:188].

Как бы то ни было, сюжет экспрессионистского романа «Брат и сестра», возможно, дал основной фабульный узел роману «Ада».

Еще один роман, явно имеющий глубокие культурологические корни - «Защита Лужина». Его поэтика, основой которой стали «мелодии» шахматных комбинаций, тождественна поэтике короткометражной берлинской комедии. По утверждению Чарльза Кинбота, Набоков снимался в качестве статиста в немом короткометражном фильме «Шахматная горячка» в 1925 году [Kinbote 1999]. Фильм снимался советским режиссером Пудовкиным на немецко-русской киностудии «Деруфа» («Дойче-Русише Филм Альянс»), Сама картина представляла собой незатейливую фарсовую комедию со счастливым финалом. Действие происходит в Москве, в дни международного шахматного турнира. Молодой человек (В. Фогель) настолько одержим шахматами, что опаздывает на свою собственную свадьбу больше чем на два часа. Невеста (А. Земцова) в отчаянии, она угрожает ему разрывом. Однако тогдашний чемпион мира по шахматам Капабланка спасает пару от расставания.

В фильме зритель видит шахматы повсюду: на свадебном пироге, в витрине магазина, на скатерти, в рисунке носков главного героя и в узоре плиток мостовой. Позже в набоковской «Защите Лужина»: «...Но шахматы не сразу исчезли, и, даже, когда появилась светлая столовая и огромный, медью сияющий самовар, сквозь белую скатерть проступали смутные, ровные квадраты, и такие же квадраты, шоколадные и кремовые, несомненно были на пироге. Мать невесты встретила его с тем же снисходительным, слегка насмешливым благодушием, с каким встретила его накануне, когда появлением своим прервала шахматный разговор...» [Набоков 2003:61]. В фильме, в сцене разговора невесты и ее матери появляется надпись: «Помни, дорогая, что самое опасное для семейной жизни - ЭТО ШАХМАТЫ». «Нет места в жизни», - читает зритель перед кадром с главным героем, стоящим на мосту над бурной рекой и готовым покончить с собой, а заодно и с шахматным наваждением. Однако герой фильма так и не совершает суицида в финале, история же героя романа, несомненно, трагичнее.

Еще одна деталь, указывающая на связь фильма с романом. В последней главе романа Валентинов, ставший сценаристом, предлагает Лужину сниматься в своем новом фильме (в сцене шахматного турнира) в роли себя самого, т. е. известного шахматиста Лужина: «Валентинов передохнул и продолжал более спокойно: «Дальше следует его бегство. Приключения. Он меняет фамилию и становится знаменитым шахматистом, и вот тут-то, мой дорогой, мне нужно твое содей- ствие. У меня явилась блестящая мысль. Я хочу заснять как бы настоящий турнир, чтобы с моим героем играли настоящие, живые шахматисты. Турати уже согласился, Мозер тоже. Необходим еще гроссмейстер Лужин...» [Набоков 2003:118].

В «Шахматной горячке», в сцене турнира можно увидеть множество мировых шахматных звезд того времени, среди них Карлос Торре, Фрэнк Маршалл, Фредерик Ейтс и Рихард Рети.

Роман «Защита Лужина» был издан в 1930 году, через пять лет после выхода «Шахматной горячки», но, по-видимому, именно эта кинокартина, о которой Набоков не только знал, но и к созданию которой оказался лично причастен, стала для Набокова-писателя неким транслятором во-первых, - массового спроса современников, а во-вторых, -яркой, четкой, выразительной поэтики экспрессионизма.

Таким образом, даже поверхностное знакомство с достоянием массовой культуры и кругом чтения набоковских современников (в данном случае - жителей Европы 1920-х - 1930-х годов) убеждает в том, что Набоков вовсе не был глух к своему времени и многое черпал из того культурного пространства, в котором жил и творил.