К вопросу о направлениях модернизации государственной политики памяти в России

Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, Москва, Россия, ,

Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia, ,

Вопросы, связанные с политикой памяти в современной России, ее содержанием, символическими репрезентациями и путями совершенствования, занимают существенное место в проблемном поле отечественной политической науки. При этом симптоматично, что акцент научных дискуссий в данной области сместился: налицо переход от фундаментально-теоретических изысканий и споров (в том числе на предмет того, имеет ли термин «политика памяти» под собой внятные научные основания или нет) к прикладным аспектам, связанным с перспективами ее реализации в Российской Федерации. Подчеркивая актуальность и многогранность рассматриваемой проблемы, Л.Г. Коваленко отмечает: «На рубеже XX–XXI вв. актуализировалась в теории и практике проблема "политики памяти", хотя она не нова, интерес к данному феномену уходит корнями вглубь веков. Отсюда и множество дефиниций, в которых акцентируется внимание на тех или иных аспектах» (2020: 11).

Соглашаясь с указанным мнением, хотелось бы особо выделить такой момент, как многообразие интерпретаций политики памяти, крайнюю вариативность трактовок данного социальнополитического феномена в современной научной литературе. Не вдаваясь в нюансы различных авторских концепций, можно выделить три генерализованных подхода к определению политики памяти. Первый подход – инструментальный – исходит из ее осмысления сквозь призму административных практик и механизмов, используемых государством для формирования общенационального образа прошлого. Второй подход можно охарактеризовать как мемориальный. Согласно ему, государство берет на себя функции сохранения исторического наследия, защиты массовой исторической памяти, ее корректных проявлений как на общенациональном уровне, так и на локальном. В основе такого видения лежит концепция «мест памяти», выдвинутая французским историком П. Нора и его последователями (Нора, 1999).

По нашему мнению, наиболее проработанным является третий подход к осмыслению политики памяти, который можно назвать функционально-конструктивистским. В его теоретическом основании лежит совмещение принципов конструктивизма (в его широком макросоциальном понимании) и деятельностного взгляда на историческую функцию государства. Согласно ему, государственная политика памяти – целенаправленная и структурированная деятельность государственных институтов по формированию образа прошлого, отвечающего не только целям правящих элит, но также состоянию и запросам общественного сознания. Иными словами, социальная память в данном случае не игнорируется и не противопоставляется официальной, канонической. Эти две мемориальные формы, различаясь содержательно и композиционно, не просто сосуществуют, но и органически поддерживают друг друга.

Таким образом, методологической основой данного исследования выступает именно син-тезный, конструктивистско-функциональный подход к пониманию политики памяти, базовые элементы которого были заложены в трудах Я. Ассмана (2004), Дж. Олика, Дж. Роббинса (Olick, Robbins, 1998), О.Ю. Малиновой (2017), Д.А. Аникина, А.Ю. Бубнова (2020) и ряда других исследователей. Использование указанного подхода позволяет, абстрагируясь от конъюнктурных и идеалистических оценок (стремления представить историю «вне политики», противопоставить зарубежную политику памяти и российскую историческую политику и т.д.), рассмотреть проблему совершенствования политики памяти в функциональном ключе, сквозь призму потенциала увеличения ее эффективности.

Эмпирическим основанием исследования выступают данные экспертного опроса « Государственная политика идентичности в России: состояние и перспективы », в котором отдельный блок вопросов был посвящен текущему состоянию государственной политики памяти в России, включая возможности и ограничения ее модернизации. В ходе исследования, проведенного в мае – ноябре 2021 гг., опрошено 63 эксперта. Полученные результаты, безусловно, не претендуют на детализированное видение всего спектра государственно-управленческих задач в сфере политики памяти и механизмов их решения, но позволяют зафиксировать наиболее существенные аспекты изучаемой проблемы.

Основываясь на материалах экспертного опроса, считаем необходимым выделить три базовых стратегических направления модернизации государственной политики памяти в современной России – смысловое, институциональное и коммуникативное.

Первое направление - смысловое, или когнитивно-символическое, - связано с назревшей необходимостью расширения когнитивного и символического пространства национально-государственной самоидентификации российских граждан. Его актуальность обусловлена тем фактом, что на сегодняшний день в российском массовом сознании отчетливо наблюдается «выпадение» целых исторических эпох. Подобная тенденция не нова и была диагностирована ранее, еще в 1990–2000-е гг. Например, показательными были промежуточные результаты общеизвестного проекта «Имя России», когда в ходе первичного отбора, проходившего перед телевизионной частью конкурса, из десяти финалистов только два – Александр Невский и Иван Грозный – представляли, условно, «допетровскую» Россию. Об указанной проблеме редуцирования символико- смыслового контента также упомянули эксперты: «Историческая память в нашей стране крайне избирательна и ориентирована на несколько основных фигур, игнорируется социальная история, история как процесс» (мужчина, кандидат исторических наук, 32 года).

На наш взгляд, такая ситуация представляется не вполне удобоваримой прежде всего с точки зрения перспектив формирования общероссийской национально-государственной идентичности конвенционального и гражданского типа. Даже с учетом того, что, по справедливому замечанию А.И. Миллера, «неотъемлемой частью политики памяти является политика "забывания"» (Миллер, 2009: 7).

Однако сложность решения указанной задачи очевидна в силу того, что оно не имеет под собой некого универсального технологического алгоритма: механизма модификации образа прошлого в сторону его когнитивного усложнения. Такая задача коренным образом связана не только с условным транслируемым «контентом», но и с качеством системы общего социогу-манитарного образования, содержательными сторонами и стратегическими приоритетами научно-образовательной политики в целом.

Второе направление совершенствования политики памяти в современной России (в отличие предыдущего) является предметом более острых дискуссий в научной и экспертной среде. Его можно охарактеризовать как институциональное . Оно связано с необходимостью организационной и функциональной оптимизации исторической политики государства, выработкой приемлемых структурных форматов ее осуществления. В данном контексте показательны два кейса. Первый – это противоречивый опыт деятельности Комиссии по противодействию фальсификации истории в ущерб интересам Российской Федерации. Второй – это дискуссии о необходимости создания в России института национальной памяти по примеру бывших стран социалистического лагеря и союзных республик: Польши, Румынии, Чехии, Украины, Латвии.

При этом указанная структура мыслится многими ее сторонниками в первую очередь не как научное, просветительское или даже административное учреждение, а исключительно в контексте геополитических «войн памяти», информационно-политический ответ на «историческую агрессию» извне: « Создать собственный институт памяти и исторической политики, специальный центр с участием ведущих российских историков, философов, чтобы успешно противодействовать "цветным революциям" и другим технологиям разрушения нашей идентичности » (мужчина, журналист, 39 лет, Москва).

Следует заметить, что многие эксперты, критикующие подобное начинание, указывают и на не вполне удачный опыт восточноевропейских стран в данной области, и на опасность избыточного политико-административного вмешательства государства в сферу коллективной памяти. Кроме того, представляется, что в рамках дискуссией о возможности появления в России института национальной памяти игнорируется ряд важных организационных и психологических моментов. На наш взгляд, главный из них связан с невысоким уровнем общественного доверия к таким регулирующим структурам, создаваемым государством. В то же время основными организационными ограничениями выступают размытый функционал, инструментальная слабость и сложность встраивания такого института в уже существующую государственно-управленческую конфигурацию. Все это может способствовать лишь «вторичной политизации» российской истории (первичная активно происходила в конце 1980-х – первой половине 1990-х гг.) – не только избыточной и хаотической, но и конфликтогенной по своей сути.

Переосмысление двух обозначенных направлений – смыслового и институционального – позволяет говорить о следующем, более глубоком коммуникативном векторе модернизации российской политики идентичности. Полагаем, что необходимость его выделения детерминирована главным образом радикальной трансформацией информационного «пространства повседневности», в котором пребывает современное российское общество. Активная виртуализация социальной жизни, распространение сюжетов симулятивной реальности способствуют тому, что традиционные – «вертикальные» – каналы конструирования массового образа прошлого утратили былую эффектность. В текущих условиях они далеко не всегда способны выдерживать конкуренцию со стороны иных – негосударственных – цифровых акторов, предлагающих собственные, часто специфические и тенденциозные, исторические интерпретации (Титов, 2020: 595–597).

Следовательно, одной из стрежневых задач государственной политики памяти в России выступает ее адаптация к новым информационным реалиям «эпохи постправды». К этому относятся и семантическая модификация транслируемого контента – «поиск языка» исторической политики, о котором говорит М.А. Колеров, и создание новых виртуальных площадок, где могло бы осуществляться продвижение официального исторического нарратива1.

• ¹    Колеров М.А. «Историческая политика» в России: поиск институтов и языка [Электронный ресурс]. Ч. 1 // Ostkraft. 2013. 22 авг. URL: https://ostkraft.ru/ru/articles/1052 (дата обращения: 11.08.2022).

Анализ текущей ситуации позволяет констатировать, что указанная задача далека от решения. Более того, на сегодняшний день «цифровая стратегия» исторической политики государства в России фактически отсутствует, ее принципы не сформулированы даже в контурном виде. Присутствие государства как исторического актора в интернет-среде проявляется в виде эпизодических мемориальных инициатив и проектов – масштабных по формату, но событийно ориентированных, быстро утрачивающих первоначальную динамику и по этой причине со временем «теряющихся» в Рунете. К числу таких, безусловно, значимых «онлайн-начинаний», в частности, можно отнести мультимедийные интернет-проекты, запущенные в честь празднования 75-летия Великой Победы: «Дорога памяти», «Лица победы», «Память народа» и др.1 Здесь важно напомнить, что сами эти инициативы были вызваны в том числе влиянием внешнего фактора – пандемией COVID-19, ускорившей «виртуализацию» социального пространства.

Характеризуя коммуникативный контур политики памяти в современной России, в целом можно согласиться со многими критическими мнениями, высказанными отдельными экспертами в ходе опроса:

• -    « Не умеют и не хотят разговаривать с людьми, не знают, чем живет молодежь, поэтому пропаганда истории у нас на таком низком уровне, нет внятных символов и понятных идей » (мужчина, 68 лет, кандидат философских наук, преподаватель вуза, Москва);

• -    « Власть пытается что-то делать в Интернете, чтобы продвигать свое видение нашего прошлого, но отсутствуют обратная связь и понимание реальных проблем общества и обычных людей, которые в Интернет идут не за историческими фактами » (женщина, 30 лет, историк, Краснодарский край).

Таким образом, становится все более очевидным тот факт, что государственная политика памяти в Рунете сегодня не может ограничиваться декларативной составляющей (которая нередко дополняется императивной тональностью – неадекватностью официального «исторического» языка) в сочетании с событийно ориентированными проектами. В настоящее время ключевая коммуникативная задача государства заключается в том, чтобы выработать эффективные алгоритмы удержания внимания широкой и крайне неоднородной интернет-аудитории как через расширение смыслового поля выстраиваемого государственного нарратива, так и посредством более активного использования диалоговых форматов.

Однако важно понимать, что проблема коммуникативного фактора государственной политике памяти в России имеет и еще одно измерение – поколенческое. В данном случае речь идет не только о разной степени погруженности в виртуальную среду и различиях в характере потребляемого интернет-контента, но и о принципиально разных траекториях политической социализации поколений российских граждан (Аникин, Бубнов, 2020; Титов, 2020). В силу этого сегодня, говоря о конвенциональных практиках государственной политики памяти, необходимо учитывать, что обобщенное государство сталкивается с разными образами прошлого, циркулирующими в российском социальном пространстве.

Поэтому в заключение важно констатировать, что модернизация политики памяти в современной России должна рассматриваться не только как потенциальная прерогатива государства, сугубо административный вопрос, находящийся в ведении органов государственного управления, но и сквозь призму долгосрочных общественных интересов, связанных с сохранением устойчивости социально-политической ситуации в Российской Федерации.