К вопросу о предпосылках судебной реформы 1921-1922 гг.

Правовой нигилизм, отсутствие ясно сформулированного закона, правовая неотрегу-лированность и неопределенность превращали в фарс саму судебную процедуру. Рассмотрение дела в судебных инстанциях вовсе не гарантировало справедливости выносимого приговора. Вернее, мера справедливости чаще всего произвольно определялась по усмотрению того или иного судьи. В данном плане Наркомат юстиции признавал, что сложившаяся судебная практика фактически мало чем отличалась от полного беззакония. В частности, в статье «Уголовная репрессия в первые годы революции» подчеркивалась «пестрота и неравномерность разных видов наказаний, которые практиковали на основе революционного правосознания суды». Поэтому ими назначались «весьма тяжкие наказания за сравнительно небольшие преступления и легкие наказания – за квалифицированные» [3, с. 27-28].

Такое положение дел логически следовало из политической линии большевистской партии, в силу которой во главу угла ставилось революционное правосознание, а судьи, следователи, прочие работники юстиции подбирались не по признаку профессионализма, а по признаку личной преданности правящей партии и идеям революции. В результате, по официальным статистическим данным за 1921 г. среди народных судей было 66% с начальным образованием, 10% – со средним, 6% – вообще без образования и лишь 17% – с высшим юридическим [4, с. 21]. Они-то и стали создателями судебного произвола.

Впрочем, не менее существенной проблемой этого времени представляется также незащищенность судей. Давление на них как со стороны всевозможных партийноадминистративных инстанций, так и участников процесса порой приобретало дикие формы. В данном плане интерес представляет эпизод из практики Краснодарского суда. Как следует из заявления народного судьи Н.П.

Германюка, 18 сентября 1920 г. произошел следующий инцидент: «Я рассматривал дело, в котором потерпевшие красноармейцы, отсутствовали свидетели, улик не было никаких. Я вместе с народными заседателями вынес оправдательный приговор. Вдруг из мест для публики вырываются два красноармейца, которые, как потом выяснилось, оказались потерпевшие по этому делу. Подбежав к столу с винтовками в руках и крича, они начали в самой резкой форме выражать свое негодование по поводу оправдательного приговора. В зале поднялся шум и гам. Создалось такое впечатление, что красноармейцы хотят на месте расстрелять не то Суд, не то обвиняемых, не то всех вместе. Я, чтобы успокоить красноармейцев и публику, стал спрашивать их по существу. Показания красноармейцев пролили новый свет на дело. Выяснилась совершенно новая картина, и я вместе с народными заседателями вынесли обвиняемым обвинительный приговор. В этот момент в зале появляется заведующий отделом юстиции Краснушкин… и в результате громким голосом в присутствии многочисленных арестантов, конвойных, публики и судей сказал мне: “Вы арестованы - следуйте за мной”». Оценивая случившееся, судья заявлял: «Я считаю, что арест Судьи во время заседания до формального закрытия последнего, неслыханное происшествие в Народных Судах Советской Республики» [5, л. 129-129 об.].

Подобная незащищенность судей делала невозможным становление какой-либо судебной этики, порождала непоследовательность решений, еще более усугубляя полную профессиональную безграмотность судей.

Безусловно, победа в Гражданской войне, переход к миру требовали отказа от столь спонтанной организации и деятельности судов, принципиально нетерпимой в условиях любого стабильного общества. Власть не могла не учитывать, что годы лишений и массовых репрессий подорвали ее авторитет в глазах населения. При этом восторжествовавшая военнокоммунистическая правовая система не оправдала себя. Она не поддерживалась массами. Неспособность революционной законности, выстроенной не на юридических, а на политических принципах, обеспечить стабильность правовых отношений объективно требовала установления нового правопорядка, учитывающего общепризнанные правовые элементы (общезначимость, гарантированность и т.д.).

Необходимость пересмотра правовой политики, внесения в нее изменений в соответствии с реалиями времени в еще большей степени выявил начавшийся переход к новой экономической политике. Основное значение в дан- ном плане имела потребность в восстановлении экономики, в развитии новых экономических отношений, в расширении торговых и прочих связей с зарубежными странами. Но тормозил возрождение экономики «бесправный режим и система произвола» [6, с. 203]. Понимание этой очевидной, хотя и не вполне приятной для власти истины потребовало новых подходов, вылившись в призыв к укреплению уже не революционной, а социалистической законности. После первых декретов (к примеру, о порядке наложения административных взысканий) [7], отразивших переломный момент в эволюции советского законодательства, большевики были вынуждены перейти к решениям качественно иного рода. Особое значение при этом имело принятие решений, регламентировавших переход от продразверстки к продналогу и свободному товарообмену, а также Декрета ВЦИК «Об основных частных имущественных правах, признаваемых РСФСР, охраняемых ее законами и защищаемых судами РСФСР» (май 1922 г.) [8].

Помимо необычайно острой потребности в создании нормальной правохозяйственной среды, следует выделить также необходимость обуздания порожденной эпохой чрезвычайщины и беззакония колоссальной волны уголовной преступности. Фиксируя необходимость усиления борьбы с преступностью, советское правительство признало, что решающая роль в решении этой задачи должна принадлежать традиционным судебным органам. В данной связи было принято решение о скорейшей разработке новых процессуальных положений, о создании перечня наказаний за конкретные преступления с учетом степени вины преступника. Во исполнение этого решения уже 26 февраля 1921 г. Народный комиссариат юстиции издал Постановление «Об усиленной ответственности должностных лиц за преступления, совершаемые при продовольственной работе» [9], в котором, помимо рекомендации о назначении наказания в зависимости от характера преступления, судам предлагалось применять наказание по своему усмотрению, руководствуясь «социалистическим правосознанием». Вероятно, это был один из последних актов подобного рода. Наказания, определенные во время Гражданской войны за служебные преступления, были весьма мягкими, например, революционные трибуналы приговаривали в таких случаях к «общественному порицанию» [10, с. 459]. Спустя три месяца после опубликования постановления НКЮ ВЦИК совместно с Советом народных комиссаров принял декрет по той же проблеме, но совершенно иного содержания. Он предусматривал, даже за впервые совершенные служебные преступления тюремное заключение сроком от 3 до 15 лет или расстрел [11].

К концу 1921 г. идея законности овладела умами настолько, что даже появилась потребность в восстановлении давно отвергнутого понятия «закон» и возвращении забытого термина «законность» (хотя бы и с определением «революционная») [12]. О необходимости ее укрепления впервые публично было сказано на IX Всероссийском съезде Советов. Под влиянием его решений в течение полугода этот призыв подвергался энергичной интерпретации. Выступая на IV Всероссийском съезде деятелей советской юстиции, М.И. Калинин говорил: «До настоящего момента существовал только один подход к праву: что бы ни стояло на пути укрепления советской власти, оно должно было быть уничтожено. Но теперь времена изменились. Нашей великой задачей является сделать так, чтобы народ почитал закон» [13, с. 95].

Первые конкретные предложения о порядке реформирования судебной системы прозвучали на губернских съездах и совещаниях деятелей юстиции. Характеризуя общее положение дел в судах, юристы практически всех российских губерний выделяли три основные проблемы, без решения которых, по их мнению, никакая судебная реформа не могла дать надлежащих результатов. На главное место здесь, как правило, ставилась проблема материального обеспечения судов. В своих выступлениях делегаты губернских съездов неоднократно отмечали, что недостаточно высокая оплата работы судей ведет к взяточничеству, подрывает принцип законности. Второй немаловажной проблемой, стоявшей перед советской юстицией, признавался недостаточный авторитет народного суда в массах (в первую очередь по причине постоянного вмешательства в деятельность судов местных властей). Наконец, третья задача, называвшаяся на съездах в качестве первоочередной, состояла в обеспечении судебных органов квалифицированными кадрами. Определяя перспективы работы в данной сфере, председатель Пензенского губсуда в своем докладе, в частности, отмечал: «Судьи нынешнего состава от юриспруденции стояли в стороне и на судейские посты призваны волею народа. Сегодня же судья должен быть спецом» [14, л. 138]. Таким образом, не столько лояльное отношение к власти, сколько профессиональные качества должны были стать, по мнению большинства местных работников, главным требованием, предъявляемым к судье в новых условиях государственного развития.

В целом, совершенно очевидно, что окончание Гражданской войны в Советской России потребовало полной перестройки существовавшей правовой системы. Этот процесс оказался неизбежным, поскольку к моменту окончания войны страна столкнулась с фактическим отрицанием закона, вылившимся в массовый террор, развал экономики. В данных условиях необходимо было, отказавшись от чрезвычайщины, создать единую систему судов общей юрисдикции, восстановить такие общезначимые нормы как принцип независимости суда, несменяемости судей и пр.

Тем не менее очевидно и то, что, провозгласив новую экономическую политику, советская власть сделала заявку не на восстановление буржуазной, а на реформирование социалистической системы правосудия, в которой не могло быть места ни судейской корпоративности, ни вообще какой-либо оторванности деятельности суда от интересов «государства диктатуры пролетариата».