К вопросу о социальном контроле в России во второй половине XIX - начале XX в. (на примере кубанского казачества)

Институты социального контроля отвечают за интеграцию индивидуума в социум. И каким бы многообразием не отличались варианты реакции на ненормативное поведение, на сегодняшний день главной целью всех форм контроля по-прежнему является подчинение человека обществу. Проблема социального контроля становится наиболее актуальной в кризисные ды - когда общество охватывают проблемы социально-экономического и политического характера.

Сегодня в России наблюдается целый ряд негативных социальных явлений, усугубляемых экономическим кризисом. Социологи отмечают неустойчивость нормативного (социотипическо-го) поведения россиян, что обусловливает потребность проведения анализа специфики социального контроля в России в исторической ретроспективе. Наш исследовательский интерес обращен к социальной повседневности пореформенной России (вторая половина XIX и начало XX в.), поскольку в данный период происходили аналогичные современности трансформации социальнополитического характера: стремление к быстрому «социальному продвижению», отставание реального материального благополучия от ускоренного роста потребностей и т.д.

В настоящей статье автор ставит цель проанализировать проблему социального контроля в России, на материалах Кубанской области во второй половине XIX - начале XX в.

Изучению проблемы социального контроля и девиантности посвящен определенный пласт социологической литературы, среди которой следует выделить труды Т.В. Шипуновой, О.А. Лиходей, Н. Бойко, Е.М. Кузнецовой, И.В. Зизиашвили и др. [16; 10; 2; 8; 6; 11]. Следует отметить многомерность понятия «социальный контроль» и широту его определений.

Отдельные аспекты заявленной проблемы нашли отражение в труде Д.Н. Гречишко [5], в котором автор анализирует проблему социотипического поведения кубанского казачества.

Во второй половине XIX в. под влиянием проводимой государством масштабной модернизации изменялась вся система государственного и общественного устройства. Российское самодержавие стало проводником экономического, культурного и социального прогресса [13, с. 734].

Аналогичные процессы протекали в Кубанской области, образование которой единовременно с созданием Кубанского казачьего войска в 1860 г. стало отправной точкой трансформации, затронувшей кубанское казачество. В регионе происходило ускоренное экономическое развитие, наблюдался рост благосостояния граждан, социальный прогресс, изменения демографической ситуации и т.п.

Однако любой прогресс дается определенной ценой. Поскольку «Великие реформы» во многом опережали уровень социально-политического развития России [13, т. 2. с. 736], возникло множество социальных противоречий, приведших в начале XX в. к общественной фрустрации. Социальное неравенство, разница в доходах населения страны создавали ощущение депривации, порождали недовольство имеющимся уровнем жизни и в итоге формировали конфликтогенность общества.

Социально-политическая эволюция российского общества в пореформенный период поставила на повестку дня проблему подавления конфликтов и создания дисциплинарного общества, осуществление чего возможно через формальные (институты, политика, чиновники) и неформальные (гражданские ценности, чувство общности, нормы поведения) институты социального контроля.

В российском традиционном обществе можно выделить три основных института социального контроля - семья, религия и государство, которые обеспечивали конформное поведение индивидов в пределах существующих общественных институтов [16, с. 180].

В сфере особого внимания российских властей находились те социальные слои, которые мыслились как опора существующего режима. Безусловно, к таковым относилось кубанское казачество.

Кубанское казачество во второй половине XIX в. постепенно обретало завершенный вид в общественном отношении, инкорпорируясь в государственность Российской империи. Завершение формирования территориальных пределов Российского государства и установление его юрисдикции на Северный Кавказ побуждало власти пересмотреть систему управления казачьими областями Северного Кавказа в целях «устройства гражданского быта населения».

Важнейшей составляющей политики правительства по реорганизации и развитию казачьей общности являлась попытка изменить казачьи юридические обычаи и соответствующие им формы социального контроля. Первоначальный военизированный быт кубанского казачества обусловливал репрессивный характер социального контроля (смертная казнь, членовредительство), который осуществлялся казачьим же обществом. Общество постоянно и активно реагировало на отклонения от стандартов: пьянство, прелюбодеяние, трусость, воровство, убийство и т.п. Система наказаний за провинности включала: сечение нагайками, разрывание лошадьми, штраф «напоем», отсидку в воде, посадку в колодку и др. По мере развития казачьего сообщества наказания не- сколько смягчались, но и во второй половине XIX в. к нарушителям применялись жесткие или даже позорящие их меры: высылка, публичная порка, самосуды [3, c. 32]. Наказание для казаков было также необходимым средством при воспитании. Детям с детства внушали, что наказание неотвратно и не обсуждаемо. Собственно, семья является первейшим и естественным институтом социального контроля [8, с. 57].

Развивать правовую культуру казачества и новые формы социального контроля российские власти намеревались через судебную реформу, которая планомерно претворялась в жизнь в 1860-1870-х годах. В соответствии с Положением «Об общественном управлении в казачьих войсках» 1870 г., казачьим станичным обществам предоставлялось полное самоуправление по делам распорядительным, хозяйственным и судебным. В области учреждался окружной суд, а для удобства осуществления судебной деятельности вся область была разделена на судебно-мировые участки. Для рассмотрения споров между жителями станицы был учрежден станичный суд, состоявший из трех судей, избираемых станичным сходом. Судебные преобразования получили свое продолжение в 1891 г., когда вышло новое положение «Об общественном управлении станиц казачьих войск», изменившим систему судопроизводства. Станичный суд на формальнопроцессуальном уровне был поставлен под жесткий контроль государства. Однако именно через судейство в станичных судах казачество обретало социальный опыт, изменялись его юридические обычаи. Этому содействовала гласность заседаний станичных судов, утверждавшийся приоритет письменных документов и необходимость их должного и процессуального оформления [7, c. 90].

Однако процесс формирования гражданственно-правовой культуры у кубанского казачества во второй половине XIX - начале XX в. тормозился существованием устойчивых форм обычного права. Подчиняясь в своей жизни законам российского государства, традиционные устои казачества продолжали играть важнейшую роль на общественном и бытовом уровнях. Кубанское казачество, будучи вписанным в систему многоярусного контроля, по-прежнему ориентировалось на народные обычаи, традиционные понятия морали и нравственности.

В повседневной жизни казаки придерживались в большей степени норм обычного права, нежели законных предписаний. Более того, обычное право выступало зачастую единственным регулятором поведения. Оно регламентировало общинный быт казачества, семейные и половые отношения, образ жизни, манеру вести себя со старшими, сверстниками, вышестоящими и нижестоящими на социальной лестнице людьми. Д. Эварницкий отмечал, что «казаки руководствовались не писаными законами, а стародавним обычаем, словесным правом и здравым смыслом. В основе всей казачьей общины лежал их обычай» [5, c. 99].

Обычное право имело достаточно крепкие позиции в казачьей общине вплоть до начала XX в. Объясняется это во многом несовершенством и крайне примитивным характером системы судебных учреждений кубанских казаков [7, c. 81]. «Канцелярская кляуза, крючкотворство, произвол, медлительность, потворство, суровое наказание, низкий уровень общественной нравственности и пр. легко уживались с канцелярскими формами казачьего суда», - писал Ф.А. Щербина [17, c. 804]. Судопроизводство было далеко от юридических идеалов и не выполняло своих обязанностей.

С разрушением традиционного общественного и бытового уклада жизни (под влиянием либеральных реформ) кубанское казачество сталкивается с различными трудностями. Проводимая модернизация способствовала рационализации человека и общественных отношений. Казачье общество теперь не всегда понимало, как правильно реагировать на новые жизненные реалии. Развитие капиталистических отношений, к примеру, демонстрировало возможность быстрого обогащения, при условии проявления инициативы и предприимчивости. Сословный же характер социальной структуры российского общества не предусматривал широкой социальной мобильности. Неопределенность правительственного курса в отношении кубанского казачества - развитие в казачестве гражданских начал, с одной стороны, и удерживание его в рамках военно-служилого сословия, с другой стороны, - порождала неустойчивость казачьего социума. Казаки не могли определиться, на какие ценности им необходимо ориентироваться в общественной и повседневной жизни. Соответственно, давал сбой и внутренний механизм социального контроля.

Неустойчивость социальных норм приводила к росту жестокости, преступности, аморальности человека [13, т. 3. с. 740]. Социальные, экономические и культурные изменения обусловливали экономическую и социальную эмансипацию казачьей молодежи (освобождение от консерватизма), снижению роли семьи и церкви (как институтов социализации).

Еще одной важной предпосылкой изменения социального контроля над отклоняющимся поведением явилось падение веры в способность системы отечественной правоприменительной и правоохранительной практики повлиять на снижение уровня преступности. Проблема борьбы с преступностью на Кубани становится весьма актуальной в конце XIX - начале XX в.

Приход капитализма на Кубань, разрушение традиционных ценностей обусловили рост уголовных преступлений - воровства, грабежей, насилия. Настоящим бедствием становится воровство, о чем свидетельствует резко увеличившееся количество приговоров о выселении казаков за «порочное поведение» начиная с 90-х годов XIX в. [ГАКК. Ф.454. Оп.2. Д. 161, 334, 335, 336, 762, 798; РГВИА. Ф.330. Оп.42. Д. 1080, 1083, 1089, 1090, 1123, 1125]. Сложившуюся обстановку могло изменить наличие конкретного механизма правового регулирования (то есть реализации законов и социальных норм), но он был развит в недостаточной мере.

Разумеется, рост преступности на Кубани в пореформенный период был обусловлен множеством факторов, в том числе наплывом из европейской части России большого числа людей, переселявшихся в регион в поисках лучшей доли. Не найдя заработка, такие переселенцы усугубляли криминогенную ситуацию. И собственно казачья доля среди преступников была невелика - 0,04% [14, с. 57].

Можно отметить и то, что свершаемые преступления зачастую были следствием грубого невежества и пьянства. Эти негативные социальные явления формировались в условиях ухудшения имущественного и социального положения населения Кубани, нарушения иерархии первых жизненных потребностей. Падение общей нравственности, в том числе среди казачества, отмечается в многочисленных отчетах начальствующих лиц Кубанской области.

В попытке противостоять общественному упадку власть по максимуму использует ресурсы формальных институтов, контролирующих поведение людей, что означало переход от репрессивного контроля к сдерживающему. Контроль со стороны государства, судебных органов, прокурорского надзора, полиции, начальства, церкви, школы становится важной частью социальной жизни кубанского казачества.

Вместе с тем используемые механизмы социального контроля не давали должного результата. Развитие в стране рыночных отношений, права частной собственности, индивидуализма приводило к быстрому разложению традиционного уклада, социальному разобщению.

Контроль казачьей общины за поведением своих членов существенно ослаб, в связи с чем исчезла возможность контролировать членов общины, склонных к девиантному поведению.

Особенно заметным это стало в начале XX в., когда на Кубани произошли выступления иногородних крестьян. Край насыщался представителями люмпенизированных, пауперских слоев населения, готовых ради наживы на многое.

Об этом свидетельствуют архивные данные, которые приводит В.Н. Ратушняк: с 1898 по 1913 гг. численность населения в области выросла на 62%, а число привлеченных к суду и осужденных - на 92,7%, то есть налицо опережающий рост числа осужденных по сравнению с ростом населения (с. 89). Увеличилось число преступников - выходцев из казачьей среды. К тому же преступность на Кубани значительно «помолодела» [14, с. 90].

Рост преступности сочетался с падением доверия жителей кубанских городов и станиц к правосудию. Власти оказались не способны противодействовать захлестнувшей население Кубани социальной патологии - грабежам, разбоям, воровству, убийствам. Многие из преступников не несли какого-либо наказания, продолжая свободно проживать в станицах: административно высланные самовольно возвращались на места прежнего проживания, отданные на поруки продолжали заниматься своим привычным делом, а мирное население находилось под страхом, ожидая мести со стороны преступников, а также их подельников [ГАКК. Ф.454. Оп.1. Л.39-40].

В условиях кризиса государственной власти, правоохранительных и правоприменительных органов, из-за их недееспособности у людей вырабатывалась привычка ставить свои локальные правовые нормы выше законов государства. В связи с чем на Кубани распространяются самосуды. Официальные власти признавали: «население Кубанской области в последнее время обнаруживает довольно-таки наглядно наклонность к самосуду: убивают и калечат самым безжалостным образом. Ломают ребра, выбивают зубы, вывертывают руки, рвут бороды и всячески увечат…» [9, c. 254].

Деморализация населения становится основным процессом, протекавшим в общественных отношениях на Кубани к началу XX в. Важно отметить, что это было явлением общероссийского масштаба, о чем говорит резкий рост преступности среди населения страны. За период 1906-1909 гг. в Российской империи количество осужденных выросло со 100 тыс. до 180 тыс. человек [4, c. 15]. Здесь можно вспомнить и самосуды, которые с конца XIX в. стали практически основными «внесудебными» действиями. Государство не справлялось с процессом общественного регулирования поведения людей, с которым связано формирование и развитие социальных норм. Следовательно, происходили изменение мировоззрения населения, разрушение существовавшей традиционной системы ценностей. Причем данные процессы затронули все без исключения социальноклассовые и этносоциальные структурные элементы российского общества, все социальные слои, этносы и этнические группы [15, c. 514].

Претерпевали изменения и общественное сознание и ментальность кубанского казачества. Кубанское казачество хоть и представляло из себя довольно устойчивую и достаточно замкнутую общность с традиционным, устоявшимся мировоззрением, тем не менее было подвержено в своей среде и сознании определенным подвижкам [12, c. 523-531]. Трансформации идеологии и политических воззрений казаков способствовало общение с иногородними. На иногородних приходилось большое количество уголовных, административных правонарушений, пьянство, бродяжничество и т.д., что не могло не оказывать влияния на казачество. Вместе с тем поведение казаков во многом обусловливал замкнутый традиционный быт казачьей общины. Станичный сход был всегда снисходителен к любому своему члену. Совершившего преступление казака общество всегда прощало. Только наиболее отъявленные преступники выселялись из станицы [ГАКК. Ф.1. Оп.1. Д.499. Л.4]. Причем из Кубанской области казаки выселялись нечасто, чаще их отправляли в другие уезды Кубанской области, что, конечно, не означало начало праведной жизни высланного, а головную боль для той станицы, куда высылали человека, гарантировало. Привычка не выдавать на расправу государству «своих» играла, на наш взгляд, отрицательную роль, мешая нормальному функционированию казачьего социума. Скрывались казачьим обществом многие преступления: пьянство в войске среди офицеров и рядовых казаков, самоуправство и произвол начальствующих лиц, насилие в обществе и дома и прочие неприглядные явления общественной и личной жизни. Отсюда возникает иллюзия более высоких, чем у остального населения России, нравов казаков. В свою очередь, это не означает наличия у кубанского казачества каких-либо выдающихся нравственных пороков. Редкое применение официального права не способствовало преодолению негативных явлений в общественной жизни казачества во второй половине XIX - начале XX в., так как с приходом капитализма с его культом наживы и удовольствий, утверждением индивидуализма традиционное моральное порицание и осуждение общества становилось пустым звуком для некоторой части кубанского казачества. Моральный климат в кубанских станицах изменился.

Таким образом, социальный контроль предполагает целенаправленное воздействие на общество в целях формирования у его представителей желаемых моделей поведения, мировосприятия и нравственных ориентиров [8, c. 58]. Функции социального контроля выполняют различные государственные и общественные институты.

В дореволюционной России долгое время господствовали репрессивные формы контроля со стороны государства и такие же формы контроля со стороны социальных групп, строго следящих за нормативным поведением членов своего общества. Такая модель социального контроля была оптимальной для существующего традиционного, по сути феодального, уклада государственной и общественной жизни.

Вместе с тем модернизация страны во второй половине XIX в. обозначила проблему необходимости приведения в соответствие нового уклада жизни с существующими формами социального контроля. Социальный прогресс, со всеми его положительными и отрицательными сторонами, достаточно быстро показал, что в новых условиях социальный контроль и его механизмы должны обладать гибкостью. Мы могли убедиться в этом на примере казачьей жизни, которая была вписана в систему многоярусного контроля со стороны государства и общества. За тяжкие проступки казаков ожидала суровая система уголовной ответственности, с одной стороны, и жестокое наказание самим казачьим обществом - с другой. Однако подобный репрессивный социальный контроль дает сбой в пореформенный период.

Несовершенство судебной системы, правоохранительной и правоприменительной практики не позволяло успешно бороться с растущей преступностью. Разложение же традиционных социальных связей, рационализация поведения индивидуумов казачьего социума привели к краху норм обычного права, регулирующих социотипическое поведение казачества. В конце XIX - начале XX в. процесс размывания традиционных казачьих ценностей становится наиболее заметным. Свидетельствуют об этом судебные процессы между родственниками, участившиеся жалобы членов семейств друг на друга. Наказной атаман граф Сумароков-Эльстон отмечал, что судебные процессы открывают не одну семейную язву, но целый ряд преступных деяний, «столько же противных нравственности, сколько гибельных для семейств» [ГАКК. Ф.249. Оп.1. Д.2458. Л.1]. Между молодыми казаками распространяется тяга к алкоголю, праздному времяпрепровождению, сквернословию, антиобщественному поведению.

Переход от репрессивного контроля к сдерживающему (формальному и неформальному) социальному контролю (со стороны государства, судебных органов прокурорского надзора, полиции, начальства, церкви, сети учебных и просветительских учреждений, печатных органов) компенсировал негативные следствия пореформенной социальной трансформации. Однако взятый социумом курс на революционный путь социально-политических преобразований не дал воспользоваться результатами нового подхода к социальному управлению российским обществом.