К вопросу о способности искусственного интеллекта к научному творчеству

Чтобы понять, способен ли искусственный интеллект к научному творчеству, необходимо решить ряд сопутствующих вопросов, связанных с понятием мышления и творчества.

Интеллект – это система познавательных способностей, которая функционирует как совокупность универсальных процедур, позволяющих на сознательном уровне строить конкретные алгоритмы решения частных творческих задач [7]. Таким образом, интеллект можно представить как алгоритм решения задач, сформированный сознанием. Как известно, любой алгоритм поддается программному описанию и моделированию. Следовательно, искусственный интеллект – это создание подобных алгоритмов искусственным объектом.

Начиная с 40-х годов ХХ в., в связи с бурным развитием техники в целом и кибернетики в частности, перед человечеством обозначилась проблема «разумности машины». В 1936 г. Альфред Айер сформулировал следующий вопрос: как узнать, что другие люди имеют тот же сознательный опыт, что и мы? Он предложил алгоритм распознавания сознающего человека и не обладающей сознанием машины: «Единственным основа-

нием, на котором я могу утверждать, что объект, который кажется разумным, на самом деле не разумное существо, а просто глупая машина, является то, что он не может пройти один из эмпирических тестов, согласно которым определяется наличие или отсутствие сознания» [2].

Ближе к середине двадцатого столетия Алан Тьюринг сформулировал свой знаменитый тест [8], в дальнейшем развившийся в целую систему условий и вариаций проверки на «разумность». Несмотря на обоснованную критику и объективные недостатки теста Тьюринга, ни одна из существующих компьютерных систем не приблизилась к его полному прохождению. Большинство случаев, когда судья выносил неверное решение, признавая человека в компьютере, были обусловлены допускаемыми машиной ошибками, то есть имитацией человеческого поведения. Но последнее, как полагают современные исследователи, можно разделить на неразумное, но реализуемое людьми, и разумное, но недопустимое в социуме.

Предположим, что создана искусственная жизнь и в ней возможен разум. Проверим разумность какого-нибудь существа в ней. Если оно развивалось в окружении себе подобных, а не людей, мы будем воспринимать его не как мыслителя или хитреца из теста Тьюринга, а как животное, машину или программу. Полноценная разумная деятельность возможна только в определенной культурной среде. Для того чтобы мы могли признать существо разумным, оно должно приспособиться к нашей, человеческой культуре. Соответственно, тест Тьюринга – это тест на наличие человеческого сознания.

Господствующими концептуальными схемами в вопросе о том, может ли машина мыслить, являются гипотезы сильного и слабого искусственного интеллекта. Термин «сильный искусственный интеллект», введенный Джоном Серлем, рассматривает интеллект как программу, причем «такая программа будет не просто моделью разума; она в буквальном смысле слова сама и будет разумом, в том же смысле, в котором человеческий разум – это разум» [5, с. 76]. Напротив, сторонники гипотезы «слабого искусственного интеллекта» предпочитают рассматривать программы лишь как инструмент, позволяющий решать те или иные задачи, которые не требуют полного спектра человеческих познавательных способностей и возможностей для обучения.

Исходя из вышесказанного, открывается еще одна проблема: достаточно ли нашего языкового и понятийного аппарата для того, чтобы отличить идеальную симуляцию от настоящего человеческого мышления. Одни авторы полагают, что на самом деле никакого отличия просто не существует, что идеальная симуляция и есть подлинно человеческое мышление (это «и есть» нужно понимать, как говорят в науке, с точностью до изоморфизма). Такая точка зрения справедлива в той мере, в какой понять какую-нибудь вещь (в данном случае ответить на вопрос «что такое мышление?») означает предъявить модель этой вещи (в частности, предъявить модель устройства, способного самостоятельно мыслить). Другие исследователи, напротив, связывают сознание с предельными возможностями и особыми формами определенности нашей культуры мышления и наших форм самосознания и самопонимания [3].

Идея идеальной симуляции человеческого мышления представляется нам вполне реализуемой. Однако, несмотря на то что проект искусственного разума способен будет раскрыть многие моменты «механики» мышления, сущность сознания в результате этого останется практически не проясненной. Понятие сознания может быть определено толь- ко на путях самоанализа, направленного на возможности к творческому самоизменению, в то время как методы описания сознания, нацеленные на его моделирование, предлагают рассмотрение сознания с дистанцированной от него точки зрения и предполагают наличие сознания в «готовом и законченном виде» в качестве чего-то «самого по себе сущего», едва ли не кантовской «вещи в себе».

Таким образом, мы переходим к проблеме научного творчества, а точнее, к вопросу о способности искусственного интеллекта к творчеству. Данный вопрос не имеет однозначного ответа. Так, известный французский математик Анри Пуанкаре изображает творческий процесс (на примере математического творчества) как последовательность двух этапов: 1) комбинирование частиц – элементов знания; 2) последующий отбор полезных комбинаций.

Пуанкаре отмечает, что комбинирование происходит вне сознания. В сознании возникают уже готовые «действительно полезные комбинации, да еще некоторые другие, которые он, правда, отбросит в сторону, но которые не лишены характера полезных комбинаций» [6, с. 52]. Необходимо понимать, какие частицы участвуют в бессознательном комбинировании и как оно происходит? По каким признакам исследователь отбирает некоторые комбинации, пропуская их в сознание?

Пытаясь дать ответ на эти вопросы и развивая идеи Пуанкаре, математик Жак Адамар предположил, что первоначальная сознательная работа актуализирует, «приводит в движение» те элементы будущих комбинаций, которые имеют отношение к задаче. Затем, если конечное решение не обнаруживается сразу, наступает период бессознательной работы. В то время как сознание занято совсем другими вещами, в подсознании получившие толчок частицы продолжают свой «танец», сталкиваясь и образуя разнообразные комбинации. Какие же из этих комбинаций попадают в сознание? Это комбинации «наиболее красивые, то есть те, которые больше всего воздействуют на это специальное чувство математической красоты, известное всем математикам и недоступное профанам до такой степени, что они часто склонны смеяться над ним» [1, с. 143].

Итак, отбираются и проникают в сознание математически наиболее красивые комби- нации. Но каковы их характеристики? Ж. Адамар дает такой ответ: «Это те элементы, которые гармонически расположены таким образом, что ум без усилия может их охватывать целиком, угадывая детали. Эта гармония служит одновременно удовлетворением наших эстетических чувств и помощью для ума, она его поддерживает и ею он руководствуется. Эта гармония дает нам возможность предчувствовать математический закон… Таким образом, это специальное эстетическое чувство играет роль решета, и этим объясняется, почему тот, кто лишен его, никогда не станет настоящим изобретателем» [1, с. 143].

Согласно Пуанкаре, искусственный интеллект все-таки способен к специфическому математическому творчеству, так как при заданной программе он будет способен выделить из множества решений наиболее «изящное», отличающееся наибольшей простотой и структурированностью.

По мере решения поставленной в начале статьи задачи возникает множество новых вопросов. Некоторые предпосылки к возможности создания «сильного искусственного интеллекта» были выдвинуты еще в схоластике, когда было сказано, что Бог создал человека «по образу и подобию своему». Это дает некоторую надежду на то, что и человек способен быть творцом, но для этого он должен достигнуть высочайшего интеллектуального и духовного уровня. Вопрос, сможет ли машина осознать, кто ее создал, или будет существовать в своем мире, где правят точные законы логики, изредка прерываемые сверхъестественными силами оператора, следящего за выполнением задачи, – пока остается без ответа.

Следующий вопрос, возникающий при изучении способностей искусственного интеллекта, состоит в том, можно ли считать полноценным творчеством возникновение чего-то принципиально нового? И если да, то возможно ли зарождение подобия интеллекта при многократном случайном взаимодействии различных программ по аналогии с теорией зарождения разумной жизни на Земле, но только в цифровом пространстве?

Нельзя не обозначить один важный прием, на котором основывается возможность творчества, – это изобретение аналогий.

«Творческое мышление как в области наук, так и в области искусства имеет аналоговую природу и строится на принципиально одинаковой основе совмещения объектов и понятий, вне риторической ситуации не поддающихся сближению. Из этого вытекает, что создание метариторики превращается в общенаучную задачу, а сама метариторика может быть определена как теория творческого мышления», – пишет Ю.М. Лотман [4].

Одним из ученых, занимающихся проблемой искусственного разума, является Д. Хофштадтер [9]. Весьма разнообразный материал, собранный им и подкрепленный психологическими экспериментами, историкофилософскими и историко-научными открытиями, позволяет ему утверждать, что сознательные существа далеко не всегда воспринимают вещи и ситуации в форме, близкой к оптимальной. Это означает, что изобретение наиболее адекватных форм представления является одной из самых главных способностей, которой обладает человек, ибо от нее напрямую зависит успешность решения интеллектуально и даже жизненно важных проблем. Хофштадтер верит, что чисто мыслительной деятельности, не зависящей ни от каких восприятий, просто не существует. Но такое положение дел означает (для Хофштадтера, как и для Лотмана), что квинтэссенцией всякой мыслительной творческой деятельности действительно является конструктивная работа, производимая в поле напряжения аналогических ситуаций. Если все это действительно так, то для успешной реализации проекта по созданию искусственного разума основные усилия соответствующих ученых должны быть направлены на изучение логики изобретения аналогий и природы аналогического как такового. Во всяком случае господствующая ныне в науке логика тождества – в отрыве от логики аналогий – явно не годится ни для создания «искусственного мыслителя», ни для того, чтобы лучше понять устройство мышления человеческого.

В заключение хотелось бы сказать, что в настоящее время ни одна из существующих машин не приблизилась к прохождению проверок на разумность, самой известной из которых является тест Тьюринга. Клю-

140 В.В. Рыжов, В.Г. Сайфулин. К вопросу о способности искусственного интеллекта к научному творчеству

чевым фактором, определяющим сегодня развитие ИИ-технологий, считается темп роста вычислительной мощности компьютеров, тогда как принципы работы человеческой психики по-прежнему остаются неясными (на доступном для моделирования уровне детализации). Поэтому, несмотря на рост производительности современных компьютеров в сочетании с повышением качества алгоритмов, тематика конференций, посвященных искусственному интеллекту, выглядит достаточно стандартно и почти не меняется.

Уверенно действовать в сложном мире автономным устройствам помогают достаточно простые, но ресурсоемкие алгоритмы адаптивного поведения. При этом ставится цель разрабатывать системы не внешне похожие на человека, а действующие, как человек. Исходя из представленных фактов и логических рассуждений, можно сделать вывод о неспособности искусственного интеллекта к научному творчеству на современном этапе развития технологии. Но если удастся создать полноценный искусственный интеллект, идентичный человеческому, то, исходя из определения, он должен будет обладать способностью к творчеству. Создание такого интеллекта поднимет новые вопросы, главным из которых станет определение различий между человеком и машиной, творцом и созданием.