К вопросу о возможностях социальной интерпретации раннесарматского общества Нижнего Поволжья

DOI:

Общая характеристика социальной структуры номадов благодаря как прежним этнологическим работам, так и исследованиям последнего времени (см.: [1; 5; 8–11; 14] и др.), становится основой для серьезных социальных реконструкций. Однако социальная структура и социальная организация номадов раннесарматского времени (IV–I вв. до н. э.) до настоящего времени не были предметом специального исследования, что вполне объяснимо. Свидетельства письменных источников скудны и вынуждают опираться на чисто археологические материалы с посильным привлечением этнографических параллелей, а в последнее время и антропологических данных, при том что сама методика весьма несовершенна [3].

При этом возможности полноценного социального анализа на раннесарматском мате- риале ограничиваются целым спектром трудностей. Курганы-кладбища с весьма однородным сопутствующим инвентарем, наличие разных типов ям в единой планиграфии и стандартный погребальный обряд позволяют с равными шансами на успех предлагать разные социологические модели. К тому же в процессе развития, подпитываясь миграционными волнами с востока, раннесарматская археологическая культура Нижнего Поволжья как минимум трижды менялась. Эти изменения фиксируются исследователями археологическими методами. В результате период IV – начала III в. до н. э. отличается от периода III – середины II в. до н. э., а во II–I вв. до н. э. миграционный импульс явно свидетельствует о наличии восточноазиатских номадов [7, с. 47–81].

Тем не менее сохранение на всем протяжении раннесарматской археологической культуры с IV в. до н. э. по рубеж эр единого погребального обряда в виде курганов-кладбищ с концентрическим либо параллельным расположением могил в отличие от предыдущей и последующих культур позволяет предполагать сохранение единства не только религиозно-мифологического, отраженного в погребальном обряде, но и социального.

Само наличие кургана-кладбища позволяет анализировать мировоззренческую основу этого явления. По мнению И.В. Сергац-кова, «ранние сарматы, формируя курган-кладбище, моделировали социум, а средние сарматы, возводя индивидуальную насыпь, воспроизводили космос» [13, с. 43]. Его интерпретацию поддержал С.А. Яценко [15]. Мне уже приходилось высказывать мнение, что курганы-кладбища были обычно не родовыми, а клановыми, включавшими в себя несколько линиджей, а формы впускных погребальных захоронений, как и относительное их расположение, могли маркировать разные статусы и родовые связи, включая «фиктивные» [6, с. 129–132].

Статистическое накопление материала, подкрепленное половозрастными определениями, позволяет с иной позиции обратиться к этой проблеме. В связи с господством впускных захоронений представляется нецелесообразным оценивать размеры насыпи с позиции трудозатрат, поскольку для формирования кладбища зачастую выбирались уже готовые насыпи. Из 148 курганов, взятых для исследования, лишь 17 имело в основе раннесарматское погребение. Из них высоту менее 0,5 м имело большинство насыпей, от 0,5 до 1 м – 6 насыпей, и лишь дважды насыпь имела высоту около полутора метров. Их диаметры не выходят за пределы 20 м, лишь изредка достигая 30 м, но учитывая распашку, следует корректировать и эти значения. Заметим, что выбирая уже существующие насыпи, сооруженные в предыдущие эпохи, ранние сарматы зачастую отдавали предпочтение крупным сооружениям: от 1,5 до 2 м и выше. Иными словами, треть выбранных для родовых кладбищ древних насыпей представляло собой весьма солидные сооружения, вплоть до 4,2 м высотой (Барановка, кург. 10). Таким образом, если сарматы сами сооружали курган, он обычно был невелик, если выбирали готовую насыпь, то ценили большую насыпь. Из этого мы можем сделать вывод, что собственно родовой коллектив, участвовавший в погребальном ритуале, был относительно невелик и не способен самостоятельно сооружать большие насыпи.

Из этнографии мы знаем, что семейнородовые группы (микролиниджи, кланы) состояли из близкородственных семей, которые весь год или большую его часть кочевали вместе и оказывали друг другу взаимопомощь и взаимоподдержку, ведя раздельное хозяйство и раздельно владея скотом. При этом производственная помощь и кооперация шла по соседской линии, а социальная, включая брачный выкуп, кровную месть, и, видимо, погребальные ритуалы – по родственной [14, с. 238]. Вероятно, эти семейно-родственные группы, возможно, включая и лиц, кочующих в различных общинах, занимались погребением.

Из 519 костяков половые определения получены для 167 мужчин, 153 женщин и 164 ребенка, включая подростков, что позволяет говорить о демографическом равновесии и предположить возможность использования кладбищ всем родовым коллективом.

Маркеры для определения разных социальных групп немногочисленны [4, с. 19]. При относительном стандарте погребального инвентаря явно выделяются немногочисленные комплексы, в которых присутствуют золотые украшения, импортная посуда, парадное оружие, бронзовые котлы.

Погребений такого статуса немного, всего 10: Барановка, кург. 10, погр. 9, костяк 1; Белокаменка, 1987, кург. 6, погр. 5; Белока-менка II, 1988, кург. 7, погр. 3, костяк 1; Быково, кург. 2, погр. 3; Верхнее Погромное, 1957, кург. 7, погр. 6; Жутово, кург. 27, погр. 4; Короли, кург. 4, погр. 1; Майеровский III, кург. 4, погр. 1Б; Писаревка II, кург. 6, погр. 2; Раздолье, кург. 2, погр. 3.

Заметим, что они располагаются как в центре, так и на периферии кургана, что, возможно, свидетельствует о защите от ограблений. Ямы представлены всеми основными формами. Присутствуют как одиночные захоронения, так и коллективные. Обращает на себя внимание следующая любопытная особенность – ни в одном погребении не было ритуальных веществ, связанных с цветом. Отмечены три женщины высшего ранга, причем в индивидуальной могиле только одна зрелая женщина (Белокаменка, 6/5), а две молодые в сопровождении мужчин (Майеров-ский, 4/1б и Белокаменка, 7/3). При этом погребенная в кургане Майеровский выглядит как фигура с более высоким статусом, нежели мужчина, похороненный с котлом, но без единого золотого предмета. Возможно, по наличию двух мечей и кинжала, он выступает своего рода охраной и сопровождающим верховной правительницы. Все бронзовые котлы (4 экз.) найдены в этих богатых комплексах. Еще одно наблюдение: почти все погребения датируются концом II – I в. до н. э., то есть периодом активного участия ранних сарматов в политической жизни античных и кубанских центров цивилизации. Исключение составляет погребение воина с золотым браслетом III–II вв. до нашей эры (Быково, 2/3). Возможно, это единственное золотое украшение не имеет отношения к высшему статусу, и он скорее может быть помещен в следующий ранг – дружинников.

Хорошо известно, что управленческие и организационные потребности, вызывающие к жизни руководящий слой и формирующие социальное неравенство в кочевом обществе, возникают при необходимости подчинения одних групп другими, либо в условиях взаимоотношений с земледельческо-городским населением. Высокие социальные позиции становятся гарантом имущественных различий, находящих свое отражение в погребальной обрядности. Власть в потестарном обществе опирается не только на авторитет вождя, но и на дружину, как военно-элитную прослойку общества.

Эта группа выделяется набором вооружения в виде длинного и короткого мечей с обязательным колчаном. Таких воинов – 22 костяка. Если из этого числа убрать высшую элиту с престижными вещами, остается 17 дружинников-мужчин всех возрастов от молодого до пожилого. Кроме указанного набора вооружения в погребениях изредка встречаются топоры, наконечники копий и чешуйки железных панцирей. В одном случае найдено три меча – длинный и два коротких (Александровка, кург. 1, погр. 1), еще в одном даже четыре клинка – два длинных, два коротких (Верхнепогромное, кург. 1, погр. 13). Судя по тому, что такие дружинные наборы появляются на Нижней Волге гораздо раньше «элитных», возможно и сами племенные вожди выросли из этой среды, тем более что остальной инвентарь, включая импортную керамику, мало чем отличается от социальной страты, описанной выше. В этой среде при совершении ритуала уже используются цветовые символы в виде реальгара, серы, ярози-та, мела.

Представление о большинстве рядового населения как о массе свободных общинников, в случае необходимости превращающихся в народ-войско, подтверждается широким распространением обычая ношения короткого меча. Важно подчеркнуть, что в этом случае обнаруживаются не только мужчины, но и молодые женщины, и дети, у которых встречаются стрелы, положенные пучком. Оружие в женских погребениях свидетельствует о том, что женщины (это хорошо известно по этнографическим данным) в случае необходимости выполняли и воинскую роль. При этом любопытна сама видовая дифференциация оружия по возрастам. Единичен такой признак, как положение меча (кинжала) в женское погребение, в отличие от мужских, где эта практика традиционна. Но отдельные наконечники и целые колчанные наборы встречаются относительно часто. В то же время небольшое число женских погребений явно демонстрируют специфическое отношение к воинскому статусу: мечи в сопровождении колчана, либо колчан с несколькими десятками стрел встречены только у молодых женщин. У женщин зрелого и пожилого возраста наконечники стрел если и встречаются, то лишь единичными экземплярами. Определяя статус этих погребений, видимо, сразу следует отказаться от интерпретации их как девушек, находившихся в процессе прохождения обряда возрастной инициации. Их вполне зрелый возраст (20–35 лет), и захоронения с ребенком в нескольких случаях не позволяют опереться на хрестоматийное свидетельство псевдо-Гиппократа о том, что савроматские девушки «...замуж не выходят, пока не убьют трех неприятелей...» [12]. К тому же эта легендарная история не имеет ни одного этнографического подтверждения. Если юношеские инициации призваны включить молодого человека в социум прежде всего как воина, то обряды посвящения девушки во всех известных случаях связаны с ее половой ролью женщины, жены и матери [2]. Видеть в таких погребениях некую социальную страту женщин-воительниц тоже не приходится – слишком невелико их количество. В то же время участие женщин вместе с мужьями и самостоятельно в нападениях, набегах, обороне и охоте совсем не редкость. Поэтому кажется вполне вероятным, что отдельные женщины, видимо, замужние, известные в обществе своими военными успехами, могли быть отмечены при погребении оружием в сопутствующем инвентаре погребения.

Оружие в детских погребениях встречается довольно редко, но, тем не менее, в четырех случаях найдены мечи, в семи – наконечники стрел и, что особенно любопытно – комплект из меча и стрел, видимо, маркирующий определенный социальный статус.

Известно, что в обществах эгалитарных преобладают возрастные символы, тогда как в иерархических социумах высокий статус может распространяться на всех членов семьи независимо от возраста [1, с. 22–23]. В нашем случае совпадение основных черт обряда, включая номенклатуру и расположение сопутствующего инвентаря вне зависимости от пола и возраста (в частности, оружие, гривна, браслеты, перстни у детей), может свидетельствовать о высоком уровне социальной иерархии.

Таким образом, мы можем констатировать определенные социальные черты, отразившиеся в погребальном обряде раннесарматской археологической культуры. Курган-кладбище, скорее всего, представляет собой некрополь клана, состоящего из нескольких семейно-родовых групп (линиджей), объединенных как реальным, так и фиктивным родством. Археологическим отражением этих связей может служить наличие различных погребальных сооружений (простых прямоугольных ям, прямоугольных ям с заплечиками, подбоев и катакомб) при общей планиграфии, традиции положения покойника и стандартном наборе инвентаря. Вероятно, сами погребальные процедуры производились относительно небольшим кровнородственным коллективом.

Социальная стратификация может быть определена в традиционных дифинициях наличия родоплеменной элиты, выделяющейся размерами могильных сооружений и относительным богатством инвентаря с наличием социально престижных предметов. Процесс оформления этой страты значительно ускорился на финальной стадии раннесарматской археологической культуры в условиях активизации контактов с античным миром и новой миграционной волной с востока.

Явно проявилась вторая престижная группа, которую можно определить как дружинную страту, маркирующуюся наличием нескольких мечей, колчана, иногда – копий, топоров и защитного доспеха.

Третья наиболее многочисленная группа – основная масса общинного свободного населения, мужская составляющая которого была неотъемлемой частью воинского ополчения, так называемого «народа-войска». Об этом говорит наличие короткого меча как распространенного сопутствующего элемента в погребениях рядовых мужских погребений.

Низовой ячейкой традиционного кочевого общества была малая семья, зачастую хоронившая своих членов в камерах для коллективного захоронения. Близкородственные связи проявились и в наличии нескольких подбойно-катакомбных камер в стенках общей входной ямы.

Родовые отношения носили патриархальный характер, о чем свидетельствует господство мужских погребений в центральной, наиболее престижной зоне курганного пространства. В то же время статус женщины был достаточно высок. Наличие богатого инвентаря, примеры обнаружения воинского набора (мечи, колчаны), фиксация нескольких курганов только с женскими и детскими костяками не позволяет говорить о некоем приниженном положении женщин, но и не свидетельствуют о гинекократии.

Отражением иерархичного характера раннесарматского социума может служить наличие оружия и ценных украшений у детей, маркирующих их не по возрастному классу, а по принадлежности к определенной страте.

Все это позволяет говорить о раннесарматском населении как о кочевом социуме на стадии сложного вождества.