К вопросу об обороноспособности Ливонии накануне первой военной кампании Ливонской войны

Общество. Среда. Развитие ¹ 4’2014

В событиях первой кампания Ливонской войны 1558–1583 гг., которая была связана с нападением русских войск на дерптскую (тартускую) епархию в январе-феврале 1558 г., остается много неясного. В российской историографии сложилось мнение, подкрепленное в основном ссылками на свидетельства ливонских хронистов второй половины XVI – начала XVII в., что ливонские государи (ландсгерры), несмотря на ультиматум о «юрьевой дани», не верили в возможность военного столкновения с Россией, не предпринимали никаких мер по подготовке обороны, а потому не смогли отразить врага [7, с. 118–129; 10, с. 43–80]. В хронике Б. Рюссова говорится, например, что в ответ на нападение русского войска ливонские ландсгерры не предприняли никаких ответных действий, ограничившись лишь обороной отдельных замков [8, с. 359].

Между тем ливонские хроники обладают рядом свойств, которые снижают достоверность ее свидетельств. В первую очередь надо принять во внимание, что в большинстве случаев их авторами были протестанты (Т. Бракель, Б. Рюссов и др.), которые не питали симпатии к католическим епископам и Ливонскому ордену. В силу этого они стремились отразить их деятельность только в негативном ключе [1, c. 152]. Исключение составляет лишь «История Ливонии» Иоганна Реннера [16, c. 163–175] (1525–1583), который состоял на службе Ливонского ордена и поэтому не имел намерения прини- зить его заслуги в деле обороны страны [5, с. 85–92]. Кроме того, Реннер, как служащий ордена, имел доступ к орденскому архиву и при написании своей хроники использовал имеющиеся там документы. Во всяком случае эта хроника не обнаруживает явных противоречий с ливонскими документальными источниками, например, представленными в публикациях К. Ширрена [18, c. 98–167] и Ф. Бинеманна [13, c. 29–104]. К сожалению, хроника Реннера не переведена на русский язык и ее содержание при реконструкции событий Ливонской войны российскими историками используется не в полном объеме.

Мы не ставим здесь задачи описать весь ход зимней кампании, которая началась 24 января 1558 г. вторжением в Ливонию русского войска под командованием татарского хана Шигалея [4, c. 89–93], однако хотим обратить внимание на некоторые моменты, касающиеся действий ливонских властей по организации обороны. При решении этой задачи мы использовали документальный материал из фондов Тайного государственного архива прусского культурного наследия в Берлине (GStA PK), который позволяет дополнить существующий дискурс, сделав его более многоплановым. Речь идет о корреспонденции прусского герцога Альбрехта Бранденбур-га-Ансбахского (1490–1568), приходившегося братом рижскому архиепископу Вильгельму Бранденбургскому (1498–1563) и состоявшего с ним в активной переписке.

По этой причине комплекс архива герцогских посланий (Herzog-Briefenarchiv, HBA) содержит богатый материал, касающийся внутриполитической обстановки в Ливонии накануне и в начальный период Ливонской войны. Важно также отметить, что речь идет о деловой документации, не предназначенной для посторонних глаз, а потому более объективной, нежели нарративные источники. Кроме того, стоит отметить, что до этого момента данные документы не переводились на русский язык и поэтому малоизвестны российской науке.

К сожалению, в комплексе HBA мало свидетельств развития русско-ливонских отношений в 1557 г. – в период, когда истекал срок ультиматума, объявленного Иваном IV Дерптскому епископству в связи с выплатой задолженности по «юрьевой дани» [12, c. 376–399]. Этот факт может быть свидетельством отсутствия в Ливонии особой обеспокоенности по данному поводу. К такому же выводу подводит роспуск ливонцами войсковых подразделений, навербованных в связи с «войной коадьюторов» [14, № 2110]. Справедливо будет отметить, что заключенный в 1557 г. Позвольский договор, кроме прочего, предусматривал создание оборонительного союза между Польско-Литовским государством и Ливонией на случай нападения России. Однако он вступал в силу только по истечении сроков соглашений с русской стороной – соответственно через пять лет для Польско-Литовского государства и через двенадцать лет для Ливонии, поскольку, как сказано в договоре, «в настоящее время существующие договоренности с Московским государством не допускают против них никаких враждебных действий» [14, № 2070–2084]. Если бы нападение русских ожидалось в ближайшее время, оговорка насчет вступления в силу соглашения о военном союзе была бы включена. Вместе с тем из других документальных собраний известно, что ливонский магистр Вильгельм фон Фюрстенберг (1500–1568) вербовал солдат в Германии и сам находился близ русско-ливонской границы [17], что может быть связано с укреплением обороны ливонских земель от возможного нападения извне. Однако в то же время он надеялся на мирное урегулирование вопроса о «юрьевой дани», поскольку практически в то же самое время (25 октября 1557 г.) в Москву было отправлено посольство с целью уладить возникшие противоречия [2, c. 540–543]. События, связанные с этим посольством, лучше всего освещает дневник его секретаря Томаса Хёрнера [3, c. 153–171; 11, c. 6–19], сведения которого, в том числе и о грубом обращении с ливонскими послами в Москве, полностью подтверждаются рядом документов HBA [14, № 2185]. Это посольство не справилось со своей миссией и потерпело фиаско. Видимо, именно этим следует объяснять тот факт, что в документах HBA конца 1557 – начала 1558 гг. тема «русской угрозы», нависшей над Ливонией, стала занимать одно из главных мест.

Во всяком случае активность ливонских государей в этот период резко возросла. Среди материалов архива находится письмо Иоганна фон Хёте, посланника ландмарша-ла Ливонского ордена Яспера фон Мюнстера, в Пруссию, датируемое январем 1558 г., в котором говорится о том, что архиепископ Вильгельм Бранденбургский покинул свою резиденцию в Кокенгаузене (Кокнесе), чтобы лично провести смотр ополчения своих вассалов, после чего расположился в Ма-риенгаузене (Алуксне), находящемся неподалеку от русской границы [14, № 2146]. В другом документе, от 25 января 1558 г., речь идет о действиях жителей города Риги, которые самостоятельно вербовали кнехтов, вероятнее всего, для защиты города [14, № 2147]. При этом в документе говорится, что делали они это уже не в первый раз, из чего следует, что ливонцев все же беспокоила перспектива войны и они активно готовились к военным действиям. Следует также обратить внимание на письмо от 25 января 1558 г., в котором рижский архиепископ, ссылаясь на собственную слабость, просит своего политического противника, магистра Фюрстенберга, организовать оборону орденских замков Дюнабург (Даугавпилс), Зельбург (Селипель) и Розитен (Резекне), которые прикрывали подступы к его собственным владениям [14, № 2148]. Действия самого магистра, направленные на ускоренную подготовку Ливонии к войне, описаны также в письме архиепископа Вильгельма к капитану замка Тапиау Агасферу фон Брандту [14, № 2167].

Кроме того, в материалах HBA находится письмо магистра Ливонского ордена, в котором говорится о необходимости осуществления в Ливонии срочной мобилизации в связи с угрозой нападения «московитов» [14, № 2191]. Опасность войны с русскими и необходимость сбора сил и средств для обороны страны отчетливо понимали в Риге, Ревеле и Дерпте [14, № 2192]. Протоколы ландтага, который был созван после окончания военных действий, также содержат информацию о распоряжениях ливонского магистра по организации обороны [14, № 2181]. Между тем приказы об общей мобилизации исполнялись. Очень интересными представ-

Общество

ляются сообщения об отрядах самообороны, созданных ливонским дворянством – чисто дворянских или с привлечением крестьян, и даже крестьянами [16, c. 165– 167]. Это была ответная реакция на разо- рение местности, которую осуществляли русские войска [8, c. 360]. Отряды применяли партизанскую тактику: нападали на небольшие группы противника, увлекшегося грабежом, и уничтожали их.

Таким образом, говорить о бездействии должностных лиц ордена и ливонского дворянства не представляется возможным. Скорее всего, имело место отсутствие возможности объединить разрозненные силы и предпринять серьезные действия, в силу чего их усилия и оказались малоэффективными. Последнее можно объяснить в первую очередь отсутствием резерва времени (кампания длилась меньше месяца), широким фронтом наступления противника, его мобильностью и погодными условиями. Разобщенность действий ливонцев была также обусловлена сложной системой мобилизации, которая в обязательном порядке требовала созыва ландтага и принятия общего решения [19, c. 40–44].

Однако даже если бы Ливония могла успешно подготовиться к боевым действиям, то смогла бы эта маленькая страна дать отпор левиафану? Как известно, после проведения военной реформы вооружен- ные силы России значительно окрепли, что дало о себе знать завоевание Иваном IV Казани и Астрахани. Численность войска, направленного в Ливонию во время январского похода 1558 г., насчитывала, по разным оценкам, от 40 до 200 тысяч человек [6, c. 288–289; 9, с. 486–487; 15, с. 97–98], что даже при минимальных оценках представляло собой огромный человеческий ресурс, противостоять которому орден едва смог бы и в лучшие времена. Руководство Ливонского ордена хорошо представляло себе возможные последствия вторжения русского войска, что заставляло его постоянно стремиться к мирному разрешению всех сложившихся русско-ливонских противоречий [2, c. 540–543]. Таким образом, из всего вышесказанного можно сделать вполне определенный вывод: Ливония в январе 1558 г. встретила царское войско разобщенной, но не беззащитной. В течение зимнего похода армия Ивана Грозного разрушительным смерчем прошлась по ее восточным землям, однако в этой ситуации нельзя упрекнуть ливонские власти в полном бездействии и равнодушии, как это хотели бы изобразить протестантские хронисты.

Общество. Среда. Развитие ¹ 4’2014