"Картежные игры уголовников" Д.С.Лихачева: штрихи к портрету языковой личности

Пути и условия развития личности, связанные с изменениями, происходящими в обществе и культуре, - кардинальная проблема многих общественных наук, каждая из которых имеет свой концептуальный взгляд на такое ключевое понятие, как «личность».

Вышедший три десятилетия назад труд Ю.Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» позволил ввести в научный обиход понятие «языковая личность», в соответствии с которым предлагается рассматривать личность, реализованную, воплощенную в языке [1].

Утверждая, что собственно языковая личность начинается по ту сторону обыденного языка, когда в игру вступают интеллектуальные силы, Ю.Н. Караулов указывает, что первым уровнем ее изуче- ния является «выявление, установление иерархии смыслов и ценностей в ее картине мира, в ее тезаурусе». [1, С.36] Еще большую ценность, по мнению ученого, имеет родной язык «в трудных вопросах познания и объяснения мира или в решении нравственных проблем» [1, С.262]

Судьба нередко преподносит немало сложных моментов, когда человек становится перед решающим выбором, проводит ревизию смысло-жизненных ценностей. И одним из подобных испытаний является наказание в виде лишения свободы («От сумы и от тюрьмы не зарекайся»).

Для исследования яркой языковой личности обратимся к личности Д.С.Лихаче-ва, российского ученого-литературоведа, общественного деятеля, академика (в том

числе ряда зарубежных стран), лауреата многих государственных премий.

Однако становление ученого, как ни странно, происходило не в стенах университета, а в заключении, когда он отбывал наказание в концентрационном лагере на Соловках. Основанием для ареста и «мотивом осуждения на пять лет заключения» 22-летнего студента Института гражданских инженеров в 1928 году послужили тезисы доклада о старой орфографии «Медитации на тему о старой, традиционной, освященной, исторической русской орфографии, попранной и искаженной врагом Церкви Христовой и народа российского, изложенное в трех рассуждениях Дмитрием Лихачевым февраля 3 дни 1928 г.», где в полушутливой, экстравагантной форме докладчик пытался перещеголять своих товарищей, объединившихся в студенческое общество «Космическая Академия наук». Выражая протест против реформирования русской орфографии, докладчик утверждал, что «новая орфография явилась делом антихристовой власти».

Оказавшись в заключении на Соловках, молодой ученый продолжал вести наблюдения за новой для него жизнью, которые помещал в своем дневнике, публиковал статьи в «лагерном» журнале «Соловецкие острова» (трудно поверить, но журнал не только можно было приобрести в свободной продаже за пределами лагеря, но даже и подписаться на него).

Став сотрудником «Соловецкого криминологического кабинета» («к интеллигентам относились с тайным сочувствием» [2, С. 20]), Д.С. Лихачев получил право исследовать любого уголовного (не политического) преступника. Возглавлял «кабинет» Александр Николаевич Колосов (бывший царский прокурор»), бок о бок трудились такие же «бывшие»: философ-революционер А.А.Мейер, преподаватель педагогического института им.А.И. Герцена А.П. Сухов, доктор университета Сорбонны К.А. Половцева и другие. Объектами для исследования Д.С.Лихаче-ва в первую очередь являлись такие же, как и он сам, заключенные. Записывая все интересное, исследователь изучал картежные игры уголовников, а впоследствии приступил к составлению словаря жаргона. Любопытный материал для его научных наблюдений представляли, по словам ученого, и альбомы заключенных, куда заносились автобиографические записи, стихи, изречения. Позднее Д.С. Лихачев делился своими наблюдениями по поводу характера «полюбившихся» заключенным стихов, среди которых чаще всего творения С.А. Есенина, М.Ю. Лермонтова и др.

Анализ статьи «Картежные игры уголовников», «первой научной статьи», как определил ее сам Д.С. Лихачев, сквозь призму языковой личности автора добавляет безусловно яркие и самобытные штрихи к портрету ученого-интеллигента.

Структурно трехчастная форма статьи соответствует заявленному научному жанру.

Во введении обозначена роль картежной игры в воровской среде, причины возникновения интереса к ней, работа с терминологией (даже для далекого от уголовного мира читателя становится понятна иерархия в воровской среде и место в ней удачливого картежника, отдельные понятия определяются и уточняются посредством представления синонимичного ряда (жиган, жулик, карманник, карты – колотушки, стирки, пулемет, майдан) или путем противопоставления участников игры (жиган, шпана, «свой» - фраер) и др.).

Весьма обширный «лексический и грамматический фонд», составляющий языковую личность молодого ученого, представлен в основной части научной статьи.

Лексические ресурсы научного стиля в рамках анализируемой статьи нередко входят в противоречие с жаргонизмами: цитируя агента уголовного розыска, сообщавшего языком уголовного карточного игрока жулику, что его обман раскрыт, автор вынужден отдельные слова заключать в кавычки, а на другие давать сноски, поскольку не все сказанное будет понятно читателю.

Вообще, кавычки являются распространенным знаком препинания в анализируемой статье: автор прибегает к ним для обозначения слов, используемых в условном значении («тонко», «в лоб», «легкая игра», «сеансы»), жаргонизмов («липа» (фальшивый документ), «колотушки» (карты), «дешевый человек» - антоним понятию «глубоко свой» (свой, массовый вор) и др.

Язык статьи, несмотря на обилие жаргонизмов (в основном заключенных в кавычки и сопровожденных авторскими сносками), без которых невозможно представить читателю картежных игр уголовников, в целом является нейтральным, однако присутствует стилистическая авторская помета возле единственного слова – «название последнего нецензурно».

Особое внимание уделяет автор представлению видов карточных игр: наименования карточных игр представлены в различных вариантах, с соблюдением произносительных (фонетических) особенностей (шпанские, «разбойницкие» игры, терс (терц), штос (стос), вольты, валеты (вальты) др.

Основательность ученого-исследователя проявляется и в передаче правил игры: здесь представлены и «ряд способов обыграть противника», и так называемые «производственные секреты».

Характерной синтаксической особенностью стиля изложения в статье является то, что, подробно описывая процесс изготовления карт, самой игры, автор использует значительное количество безличных и пассивных конструкций (делаются, склеиваются, берутся, являются и т.д.).

Вводя читателя в «уголовный мир», автор назидательно «инструктирует» его посредством использования своеобразных конструкций: «избиение происходит следующим образом», «хорошим тоном считается», «существует целый ряд способов обыграть противника», «шпанская игра должна удовлетворять двум основным требованиям: во-первых…».

Не обходит вниманием в своей статье

Д.С. Лихачев и такое явление, как карточный долг, а также изменение отношения к нему в среде соловецких уголовников: «Шпанская среда на Соловках разлагается. Карточные долги не платятся…».[2, С.53].

Вообще же, противопоставление и сравнение уголовной среды «в старое время» и «сейчас» занимает исследователя, и наблюдаемое им «разложение шпанской среды» отмечается как положительное явление, поскольку «подготавливает почву для исправления».

Дается толкование устойчивых выражений («проиграть в трубу», «влезть на рогатину»), приводятся «соловецкие» пословицы («Свой не свой, а на дороге не стой», «Проиграл – плати, а выиграл – получи», «Плачу, как граф, и получаю, как разбойник»).

Несмотря на стремление автора оформить свои наблюдения в виде научной статьи, находят в ней место и средства изображения, характерные для художественного стиля: это и метафоры «картежные дуэли», «бульварный рыцарь», «шпанская физиономия тускнеет», и фразеологические обороты («в этом его хлеб»).

Не может остаться равнодушным автор статьи при описании процесса карточной игры, которая доводится отдельными игроками до уровня искусства: «Бывают игроки, которые не играют, а по шпанскому выражению, «исполняют», т.е. выигрывают наверняка. В Москве, например, таких игроков несколько, и имена их известны каждому шпаненку».[2, С.50]

Описывая процесс карточной игры, для передачи ее своеобразной атмосферы ученый цитирует стихотворения безымянного поэта (местный поэт из «своих») (опубликованы в стенгазете «Трудовой Кондо-стров» (1926, 18 марта, № 2).

Соблюдение в статье нейтрального стиля изложения автору дается с трудом, особенно тогда, когда он рассказывает о проигрышах и возвращении карточного долга проигравшими (от смехотворных до особо опасных (отрезание пальцев, прои-

грыш хлебного пайка и др.).

В заключение своей статьи Д.С. Лихачев достаточно корректно, без пропагандистских лозунгов, говорит о необходимости выработки иных моральных устоев, которые могли бы заменить «шпаненку» «уходящие» воровские традиции.

И, безусловно, весьма поучительным и показательным является собственная оценка Д.С.Лихачева того жизненного опыта, который он приобрел в бесчело- вечных условиях исправительного лагеря: «Из всей этой передряги я вышел с новым знанием жизни и с новым душевным со-стоянием…Я не приносил зла, не одобрял зла, сумел выработать в себе жизненную наблюдательность и даже смог незаметно вести научную работу. Может быть, именно это научное стремление наблюдать (выделено автором) помогло мне выжить, сделав меня как бы «посторонним» всему тому, что со мной происходило»[2,С.44].