Католические и лютеранские клирики в составе шведских дипломатических миссий в Россию в XVI веке

«Все добрые [люди], особенно почтенный упсальский капитул, сильно сокрушались из-за того, что их первосвященник оскорблен столь возмутительным образом, ибо они знали, что это посольство в Московию есть не что иное, как путь к вернейшей смерти»1. Так говорится в «Истории Упсальской митрополии», составленной знаменитым Иоанном Магнусом (как указано на титульном листе – в 1536 году в Данциге), а затем отредактированной и напечатанной его еще более знаменитым братом, Олаусом, в Риме в 1557 году. Процитированный пассаж касается нереализовавшихся планов короля Швеции Густава Васы отправить архиепископа Иоанна послом в Россию в 1526 году и ярко отражает чувства, которые, как можно полагать, испытывал в связи с поручением сам Иоанн. Вероятно, под приведенными словами был готов подписаться и другой представитель шведского – но уже лютеранского – духовенства, посетивший Московию в составе дипломатической миссии примерно сорок пять лет спустя, абоский епископ Павел Юстен. Его поездка является, пожалуй, наиболее известным (и наиболее драматическим) примером участия шведского клирика в посольстве в Россию. Нередко в этой связи также вспоминают другого абоского епископа Микаэля Агриколу, который побывал в 1557 году в Москве вместе с самим упсальским архиепископом Лав-рентиусом Петри и умер на обратном пути. Комментируя назначение Юстена или Агриколы, исследователи обычно упоминают, что для Швеции в XVI веке отправка послами в Россию клириков, прежде всего из Финляндии (представители которой вообще практически постоянно привлекались для осуществления дипломатических контактов с восточным соседом), не была чем-то из ряда вон выходящим, но в лучшем случае ограничиваются одним-двумя примерами2. Одна- ко насколько широко была распространена такая практика (особенно если учитывать не только епископов)? Что известно о других представителях шведского духовенства, исполнявших дипломатические обязанности в Московии? Есть ли у нас основания считать, что статус духовного лица играл какую-то особую роль при выборе посла в Россию? На мой взгляд, попытка поискать ответы на поставленные вопросы и как минимум обобщить имеющиеся сведения на этот счет будет небесполезной в контексте истории российско-шведских отношений в богатом событиями XVI столетии.

***

Прежде всего отметим, что, по крайней мере, в первые три десятилетия XVI века (то есть примерно до Реформации, начало которой в Швеции отсчитывают обычно с Вестеросского риксдага 1527 года3) шведские правители активно посылали представителей духовенства с дипломатическими поручениями отнюдь не только в Россию. Если исключить поездки по церковным делам к папскому двору, то из католических деятелей дипломатические миссии в начале XVI века исполняли, например: будущий линчёпингский епископ и борец с «лютеранской ересью» (происхождение которой он, кстати, связывал с русским православием4) Ханс Браск (1464–1538) – в 1506 году он еще в статусе линчёпингского соборного пробста участвовал в неудачном шведском посольстве в Данию [26]; Эрик Свенссон (1470-е годы – не позднее 1541), который до избрания абоским епископом (1523), будучи деканом линчёпингского капитула, ездил в Данию и ганзейские города по заданию регента Сванте Нильссона Стуре (а, кстати, на посту абоского епископа в 1523–1527 годах обеспечивал в том числе и поддержание контактов с Россией) [10]; Хемминг Гад (ок. 1450–1520) – в 1510–1512 годах он, являясь в тот период избранным епископом (electus) Линчёпинга, возглавлял шведское посольство в Любек, а упомянутый Эрик Свенссон находился при нем как его помощник [11]; стренгнесский епископ Маттиас Грегерссон (Лилье) (ум. 1520) и стренгнесский же архидиакон Йорген Нильссон, которые в 1512 году входили в шведскую делегацию на переговорах с датским и норвежским королем Хансом5; Педер Якобссон (Суннанведер) (ок. 1470–1527) – в начале 1520 года, когда он был канцлером регента Стена Стуре Младшего и одновременно занимал должности настоятеля прихода в Стокгольме и декана вестеросского капитула, шведский пра- витель уполномочил его вести переговоры о союзе с польским королем и ганзейскими городами (правда, выехал Педер Якобссон в Данциг и затем в Польшу уже после гибели регента, случившейся в феврале 1520 года) [33]; Магнус Харальдссон (ок. 1480 – вероятно, 1550) – летом 1523 года, вскоре после его избрания скарским епископом (1522), Густав Васа, сам только что избранный королем, отправил его с миссией в Норвегию [27]; наконец, упомянутые выше братья Иоанн и Ола-ус Магнусы выполняли дипломатические поручения Густава Васы до окончательного разрыва с ним (Иоанн, уже архиепископ, ездил в 1525 году в Любек, а в 1526 году вместо России отправился в Польшу [20]; Олаус, будучи стренгнесским соборным пробстом, в 1525 году помогал брату вести переговоры в Любеке, а впоследствии, еще в самом конце 1520-х годов, то есть после Вестеросского риксдага, ездил по делам короля в Нидерланды и Польшу [8]).

Очевидно, образование (в частности, знание латыни и вообще элементарная грамотность – см. ниже историю с капелланом Кнута Эрикссона в 1524 году), а также международные связи клириков были весьма востребованы на первых этапах становления раннемодерного шведского государства. Однако складывается впечатление, что где-то с середины 1530-х годов, вероятно в связи с профессионализацией и изменениями в административном аппарате, спрос на компетенции церковных деятелей в дипломатической сфере заметно снизился. Во всяком случае, для лютеранского периода, если исключить российское направление внешней политики, мне известны всего несколько примеров исполнения шведскими клириками миссий дипломатического характера: во-первых, Свено Якоби (ум. ок. 1554) неоднократно, как будучи еще скарским соборным пробстом, в 1528 году, так и уже после избрания скарским епископом (1529), в 1530– 1534 годах, представлял Густава Васу на переговорах с датчанами [38]; во-вторых, состоявший на рубеже 1520–1530-х годов на королевской службе Николаус Магни (ум. 1543), который получил сначала упсальский каноникат, а позже пребенду в Або, в 1533 году выполнял некоторые дипломатические поручения Густава Васы в отношении Любека [23]; в-третьих, много позднее, летом 1608 года – за год до своего избрания архиепископом – Петрус Кенициус (1555–1636), тогда только что назначенный стренгнесским епископом (должность, в которую он так и не успел вступить), ездил в составе шведского посольства в Лифляндию (переговоры имели целью, в част- ности, заключение мира с Речью Посполитой) [22]. На мой взгляд, на этом фоне, даже с учетом вероятной неполноты сведений, участие клириков, особенно епископов и даже архиепископа, в шведских миссиях в Россию во второй половине XVI века выглядит хотя и не абсолютным исключением, но все же нетипичным явлением6.

Вообще говоря, уже в связи с заключением первого известного нам договора Швеции с Новгородом, Ореховецкого мира (1323), упоминается участие со шведской стороны некоего «попа Вымундера» (так он назван в позднем русском списке XVII века, в несколько более раннем латинском списке конца XV века – «sacerdos Wæmundus», в шведоязычной версии 1537 года – «herra Wædmunder prestir»). У. С. Рюдберг допускал его отождествление с линчёпингским каноником Вемундом ( Væmundus canonicus lincopensis ), фигурирующим в одном документе 1338 года (правда, Рюдберг считал линчёпингско-го епископа Карла (ум. 1338), в интересах которого действовал этот Вемунд, братом Петера Юнс-сона, или «Петра Юншина», – другого участника заключения договора в Орешке; их родство, однако, не доказано, что делает отождествление двух Вемундов ненадежным)⁷.

Когда в конце XV века, уже после присоединения Новгорода, в совершенно иных условиях, российско-шведские дипломатические контакты активизировались, среди послов Швеции опять стали появляться клирики. В 1470-е и в начале 1490-х годов я подобных примеров не знаю – хотя, например, на рубеже 1480–1490-х годов Магнус Николаи (Шернкорс), или по-фински Мауну Сяркилахти (ум. 1500), абоский епископ с 1490 года, был глубоко вовлечен в отношения с Россией и считал противостояние ей важнейшим делом (в годы войны 1495–1497 годов он занимался организацией обороны Финляндии) [12], [28]. Но в 1497 году в число заключавших шестилетнее перемирие послов входили «Gregorius Johannis, canonicus Aboensis» и «Ciprianus Andree filius in Perno» (по всей видимости, настоятель финляндского прихода Перно, или по-фински Перная)8 – правда, к сожалению, мне не удалось найти о них никаких дополнительных сведений.

В 1504 году упсальский каноник Йонс Лау-рентии (ум. после 1537) ездил послом в Новгород для переговоров о мире и вернулся оттуда в Финляндию в конце июля, то есть прежде заключения в сентябре того же года российско-шведского договора о перемирии на двадцать лет, – его заключили другие послы, прибывшие от нового регента Сванте Нильссона Стуре чуть позже

Йонса; он обвинял их в излишней уступчивости русским9.

Абоский каноник, архидиакон Паулюс Шель (ок. 1465–1516), кстати прежде служивший секретарем у упомянутого выше епископа Магнуса Николаи (Мауну Сяркилахти), представлял Швецию на переговорах, впервые в истории отношений двух стран прошедших в Москве и завершившихся в марте 1510 года шестидесятилетним перемирием (которое, впрочем, все равно по традиции было заключено между Швецией и Новгородом)10.

В 1513 году абоский каноник Арвидус Петри Лилле (упоминается в 1498–1520 годах) был одним из послов, подтверждавших в Новгороде то же самое перемирие в связи с избранием в Швеции нового регента – Стена Стуре Млад-шего11. Интересно, что на представителях рода Лилле (позднее Вильдеманы) в XVI веке держалась военная организация в Финляндии, один из них, Тённе Улофссон, участвовал впоследствии в миссии Павла Юстена, а его сын, Арвид Тённесон (ок. 1570–1617), сыграл важнейшую роль в российско-шведских отношениях периода Смуты и подписал Столбовский договор 1617 года12. В состав того же посольства 1513 года входил и другой клирик – настоятель упомянутого выше прихода Перно в Финляндии Бартоломей (Бертиль), который в тексте договора назван капелланом. В источниках он упоминается еще в 1525 году. Именно в приходе Пер-но находилась деревня Турсбю, где примерно в 1507–1510 году родился Микаэль Агрикола – для него Бартоломей должен был быть первым учителем латыни13.

В 1524 году, при очередном продлении (теперь от имени Густава Васы) все того же шестидесятилетнего перемирия в Новгороде (до Москвы шведам в тот раз доехать не позволили), среди послов опять был абоский каноник – архидиакон Иоанн (ум. 1547), будущий соборный пробст. Главой посольства считался Кнут Эрикссон (Курк), который по причине неграмотности оказался не в состоянии поставить подпись под договором, что за него сделал его капеллан Иоанн Эразми – возможно, небезызвестный ректор городской школы в Выборге, у которого в 1520-е годы учился Микаэль Агрикола (именно Иоанн, став секретарем абоского епископа Мартина Шютте в 1528 году, взял с собой талантливого ученика, занявшего после его смерти уже в следующем году эту должность)14. Капеллан Иоанн Эразми не был послом, но, как видим, не просто сопровождал миссию, а даже способство- вал ее успешному окончанию. Вообще говоря, стоит помнить, что помимо наделенных официальными полномочиями клириков, о которых здесь идет речь, в свите послов могли находиться и другие священники (см. ниже о посольстве 1557 года).

В 1526 году, как уже было сказано, возник план отправить в Россию архиепископа Иоанна Магнуса – впервые, насколько можно судить, для дипломатической миссии на восточном направлении был выбран столь высокопоставленный церковный деятель. Выбор кандидатуры, возможно, отчасти объяснялся тем, что речь шла не о двусторонних отношениях, но об участии в большом проекте Римской курии: папский посол Джан Франческо да Потенца (ум. 1528), незадолго до того проведший расследование «Стокгольмской кровавой бани» (1520) и назначенный в 1523 году скарским епископом (хотя реально занять эту шведскую кафедру ему так и не довелось), ехал в Москву, чтобы мирить великого князя Василия Ивановича с королем польским и великим князем литовским Сигизмундом и с Густавом Васой, а также добиваться воссоединения католической и православной церквей. Густаву было предложено отправить своего представителя, и он сначала выбрал Иоанна Магнуса. Но, как мы помним, затем планы короля поменялись, для архиепископа нашлось другое важное поручение в Польше, и в Москву Иоанн, к своей радости, не поехал (в отличие, кстати, от Джан Франческо да Потенцы, который в итоге провел там переговоры с другим шведским послом, Эриком Флемингом – того пропустили в российскую столицу) [3: 343–363], [18: 42, 45], [25].

Следующее известие о дипломатической миссии шведского клирика в Россию относится к лету 1556 году, когда грамоту с предложением начать мирные переговоры (с 1555 года шла российско-шведская война) доставил в Москву «Кнуит Иванов» – член абоского соборного капитула Кнут Юханссон, или, в латинизированной форме, Канутус Иоаннис (ок. 1505–1564), будущий второй по счету выборгский епископ ( ordinarius ) (с 1563 года). В адресованных российским властям грамотах Канутус был, как подчеркивают исследователи, в чисто дипломатических целях, назван соборным пробстом: «…отпустили к вам… маистра Кнута, учителя советнаго в нашем граде Абове, а по свейски имянуетца дом-прост…»¹⁵. Очевидно, предполагалось, что подобный статус послужит дополнительной защитой для гонца.

В 1557 году для мирных переговоров в Москву прибыло уже упоминавшееся посольство, в которое входили сам архиепископ Лаврентиус Петри (1499–1573) и абоский епископ Микаэль Агрикола (ок. 1507–1510 – 1557). Помимо того, что это вообще первый известный случай реального участия шведских епископов в миссиях в Россию (притом в период, когда они уже не использовались на дипломатической службе так же часто, как в первые десятилетия XVI века), одновременное назначение сразу двух столь высокопоставленных церковных деятелей является беспрецедентным (кстати, при каждом из них еще были капелланы, так что общее число священников в составе миссии было необычно большим). Ни у Лаврентиуса Петри, ни у Агриколы не было никакого дипломатического опыта. Хотя, разумеется, в случае с Агриколой его знакомство с положением дел в Финляндии могло играть определенную роль, я бы не стал сбрасывать со счетов его епископский сан. По всей вероятности, предполагалось, что высокий духовный статус сразу у двух членов посольства сам по себе поможет вести трудные переговоры с московитами, вообще придающими слишком большое значение иерархии (кстати, одновременно король предпринял попытку изменить унижавший его – и бывший одним из поводов к войне 1555–1557 годов – обычай заключать все договоры со Швецией формально от имени новгородских наместников: именно тогда, в 1556 году, было создано Финляндское герцогство, его предлагалось сделать своего рода «буферным образованием», которое можно было бы поставить на один уровень с Новгородом и передать ему все основные контакты с Россией; но в тот момент изменить дипломатическую практику не удалось, и договор в 1557 году был опять заключен от имени Новгорода)16. При назначении Лаврентиуса Петри могло также учитываться, что с 1504 года именно упсальский архиепископ выступал со шведской стороны наряду с регентами, а затем королями страны одним из официальных лиц, утверждавших договоры с Россией (он должен был на них «руку дати», как говорилось в русских документах). Вероятно, эта его роль (исполнить которую, кстати, Лаврентиусу Петри довелось и уже после возвращения из посольства, в 1562 году) могла дополнительно повышать статус архиепископа в глазах российской стороны.

Возможно, опыт отправки послами в Россию епископов был признан удачным, поскольку вскоре, в 1561 году, уже Эрик XIV (Густав Васа умер в 1560 году) включил в состав очередной миссии для обновления договора о перемирии линчёпингского епископа Эрика Фалька (1510-е годы – 1570). Это могло быть знаком доверия, которое новый король испытывал к епископу. Но стоит обратить внимание на то, что, как и в случае с Лаврентиусом Петри и Агриколой, неизвестны никакие другие посольские поездки епископа Эрика. В то же время к тогдашнему абоскому епископу Петрусу Николаи Фоллингиусу (занимал кафедру в 1558– 1563 годах), которого тоже вполне можно в той ситуации представить в роли посла в Россию, король относился не без подозрений (кстати, родом Фоллингиус был из того же Линчёпинга, где до перевода в Финляндию руководил кафедральной школой)17. Любопытно, что сын епископа Эрика, тоже Эрик (Готус) (ок. 1554 – ок. 1606), впоследствии стал католиком, вошел в число приближенных короля Юхана III и издал в 1582 году в Вене пропагандистское сочинение, воспевавшее отнятие шведами у русских Нарвы в 1581 году [17], [29: 42–44].

Наконец, последний (печально) известный пример исполнения шведским клириком дипломатической миссии в России связан с посольством абоского епископа Павла Юстена (ум. 1576) в 1569–1572 годах18. В литературе подчеркивается, что Юстен был назначен главой миссии лишь постольку, поскольку из двух других намеченных кандидатов один был болен, а второй слишком стар [1: 19, 27]. Это, однако, на мой взгляд, не означает, что при рассмотрении кандидатуры Юстена его епископский сан (наряду со знанием положения дел в Финляндии) не играл никакой роли, особенно если вспомнить, что у него, как и у трех остальных епископов, ездивших послами в Россию, не имелось дипломатического опыта. Возможно, неслучайно, что, как и в 1557 году (хотя и не как в 1561-м), ситуация в российско-шведских отношениях была очень напряженной – с самого начала было ясно, что посольство будет трудным, и не стоило пренебрегать таким символическим ресурсом, как статус епископа. Печальный же итог миссии мог рассматриваться как доказательство неэффективности такого подхода19.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, вырисовывается следующая картина. Во-первых, до 1530-х годов, особенно в католи- ческий период, клирики – обычно каноники – регулярно (хотя и не обязательно) включались в состав шведских посольств в Россию. Вероятно, на данном направлении внешней политики Швеции, как и на остальных в то время, были востребованы грамотность (прежде всего латинская), а также международные связи клириков. План отправки с дипломатической миссией в Москву архиепископа Иоанна Магнуса в 1526 году выглядит скорее исключением, возникшим не в собственно российско-шведском, а в более общем европейском контексте. Однако во второй половине столетия, когда в целом шведская дипломатия, насколько можно судить, практически перестала прибегать к отправке высокопоставленных церковных деятелей послами в другие страны, в состав посольств в Россию, напротив, впервые стали включать епископов. Едва ли тут можно говорить о развитии традиции предшествующего периода. Более вероятным объяснением кажется стремление использовать высокий статус духовного лица как дополнительный символический ресурс в сложных дипломатических ситуациях (по крайней мере, в случае с посольствами 1557 и 1569–1572 годов; на подобное использование указывает как будто и именование Кнута Юханссона в 1556 году соборным пробстом). Впрочем, назначение линчё-пингского епископа Эрика Фалька в 1561 году не вписывается в эту модель и должно, вероятно, объясняться каким-то другими причинами.

Во-вторых, на протяжении всего рассмотренного периода среди исполнявших дипломатические миссии в России клириков явно преобладали (пусть и не абсолютно) представители именно финляндского духовенства, которые к тому же были связаны друг с другом разнообразными личными связями. Очевидно, подобные связи, которые были тем сильнее, что со Средневековья церковные должности в Финляндии заполнялись главным образом местными уроженцами [2: 15–16], сказывались в самых разных сферах, включая сферу отношений с восточным соседом. В результате в этом сравнительно тесном кругу лиц, вероятно, распространялись и разные не очевидные для нас знания и навыки, в том числе дипломатические, которые должны были ценить в финляндцах правители шведского государства.

399 s.