Китайско-турецкие отношения в «новую эпоху»

DOI:

Цитирование. Аватков В. А., Прилепский П. А. Китайско-турецкие отношения в «новую эпоху» // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2022. – Т. 27, № 1. – С. 186–197. – DOI:

Введение. На современном этапе китайско-турецкие отношения имеют сложную структуру. Их взаимоотношение определяется несколькими факторами, среди которых изменения ролей двух стран в постбиполярной системе международных отношений и идейно-экономическая конкуренция в сопредельных регионах. Поэтому китайско-турецкие отношения необходимо рассматривать «индуктивно», анализируя отдельные плоскости взаимоотношений, далее переходя к общей характеристике. Под такими плоскостями рассматриваются изменения во внешней политике двух стран, политические и экономические отношения, в том числе и инициатива «Один пояс, один путь».

Методы и материалы. Данное исследование строится на анализе работ отечественных экспертов, рассматривающих основы внешних политик КНР и Турции; китайских и турецких экспертов, разбирающих внешние политики государств, экономическое сотрудничество, а также идейный фактор; экономического взаимодействия; материалов китайских и турецких СМИ на темы, посвященные китайско-турецким отношениям.

Для анализа изменений китайской внешней политики ключевыми источниками стали работы отечественных экспертов, таких как А.Д. Воскресенский, О.Н. Борох, А.В. Виноградов, Ю.М. Галенович, В.Б. Кашин [3], И.Е. Денисова [4], Г.А. Жигарьков [7], М.В. Ка-занин [9; 10], А.В. Ломанов [12], С.Г. Лузянин [13], А.А. Маслов [14], К.К. Мерку- лов [15], А.Ч. Мокрецкий [16], Е.Н. Румянцев [17], Е.И. Сафронова [18]; ряд источников на китайском языке, таких как белые книги «Национальная оборона в новую эпоху» [21] и «Китай в новую эпоху и мир» [22], опубликованные высказывания председателя КНР Си Цзиньпина [19]; китайских экспертов [6; 8; 51].

Для анализа изменений турецкой внешней политики ключевыми источниками стали работы отечественных исследователей, таких как: В.А. Аватков [1; 2], C.Б. Дружиловс-кий [5], экспертов Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова [24, с. 4–5], турецких экспертов А. Атлы [35; 36], Ч. Унгёр [48], Э. Кейман [44], М. Аслан [34], Б. Мутлу [46], Х. Табак [47], С. Джо-лакоглу [37; 38], Я. Явуз [52], А. Давутоглу [39].

Использован значительный пул публикаций на китайском языке, посвященных двухсторонним отношениям [20–23; 25–32], а также на турецком [33; 41; 50] и английском языках [40; 43; 45].

Анализ. Для более глубокого понимания проблемы необходимо кратко рассмотреть изменения внешних политик стран. С 1978 г. ядро внешней политики КНР составлял принцип «держаться в тени, скрывая свои возможности». Постепенно оболочка данной концепции трансформировалась, ядро внешней политики начало меняться при Си Цзиньпине, что связано с переменами внутри Китая (экономическое выравнивание регионов страны, обеспечение условий для роста внешней торговли) и за рубежом (меняющиеся условия в мировой политике [3] и рост напряжения в отношениях между США и КНР [13]). С 2012 г. КНР начинает выдвигать концепции, претендующие на субрегиональное и глобальное лидерство [16], ключевыми из них стали концепции инициатива «Один пояс, один путь» и «Сообщество единой судьбы». С 2015 г. используется понятие «дипломатия великой державы» [31], с 2016 г. – термин «самобытная» китайская дипломатия [7].

Идея инициативы «Один пояс, один путь» (ОПОП) была озвучена председателем КНР Си Цзиньпином в 2013 году. Ввиду отсутствия деталей данных проектов, иностранные наблюдатели получили возможность для интерпретаций инициативы. Популярной стала идея, что ОПОП – возможность получить китайские инвестиции в собственную инфраструктуру. Подобная «вуаль неведения» позволила КНР успешно продвигать свои интересы за рубежом под предлогом экономического соразвития. Этому также способствовало то, что ряду стран действительно требовались новые стимулы экономического роста [14].

В 2015 г. был опубликован документ «Видение и действие, направленные на продвижение совместного строительства “Экономического пояса Шелкового пути” и “Морского Шелкового пути 21-го века”». В 2017 г. была предпринята попытка объединить ряд нововведений в связанную концепцию [16]. На XIX съезде КПК в октябре 2017 г. инициатива ОПОП была записана в Устав КПК и Доклад о работе ЦК КПК. Проект был связан с «великим возрождением китайской нации» и «Сообществом единой судьбы» [17]. В 2018 г. была опубликована книга «Си Цзиньпин рассуждает о Поясе и пути» [19], состоящая из 42 выступлений по ОПОП, датируемых с 2013 по 2018 год. Ключевая идея – развитие с помощью сопряжения стратегий государств через строительство инфраструктуры.

Китайские исследователи подчеркивали, что ОПОП сталкивается со значительным культурным, социальным, религиозным сопротивлением из-за различий культур и цивилизаций [12]. Они также указывают, что в дискурсе западных стран присутствует нарратив трактовки инициативы ОПОП как продвиже- ние экономических интересов Китая [4], а также то, что инициатива ОПОП имеет и культурное изменение, которое дополняет экономическое [12].

Учитывая известную закрытость внешней политики КНР, одним из ключевых теоретических источников формирования внешнеполитического курса стоит рассматривать белую книгу «Современный Китай и мир», опубликованную в сентябре 2019 г. [22]. Структурно книга представляет собой перечисление достижений Китая за последние несколько десятков лет, констатирует проблематичность современного мироустройства, предлагая решение через формирование новой системы отношений между государствами. Новая система должна базироваться на институтах, показавших свою эффективность, таких как торговая либерализация и многосторонняя торговля. Она должна исключить гегемонизм, политику силы, «закон джунглей», «игру с нулевой суммой», включив принципы консультаций, совместных действий, взаимного выигрыша, равенства, справедливости и честности. При этом предлагается перейти к следующей системе международных отношений путем эволюции и сохранения некоторых институтов существующей системы (ООН, ВТО). В этом новом порядке Китай не собирается занимать роль гегемона, так как у Китая отсутствует «ген гегемонии».

В другой белой книге «Национальная оборона Китая в новую эпоху», выпущенной в июле 2019 г., также говорится о неустойчивости и конфликтном потенциале нынешней системы международных отношений [21]. В ней декларируется тезис «защиты китайских интересов за рубежом», что является продолжением роста уверенности во внешней политике КНР. Касательно китайско-турецких отношений указывается, что их цель – противостоять силам, что пытаются создать «Восточный Туркестан».

У обеих белых книг прослеживается определенный «бэкграунд», который лучше позволяет понять предложение «новой системы». Так, Фэн Юйцзюнь отмечает рост проблем и конфликтов в современном мире и прогнозирует дальнейшее комплексное ухудшение ситуации. Автор отмечает положительную и стабилизирующую роль Китая в теку- щей системе, а также намерение КНР добиваться эволюции системы в направлении «более разумного порядка» [15].

Эволюция внешней политики Турецкой Республики. За период правления «Партии справедливости и развития» (ПСР) внешнюю политику Турции можно охарактеризовать как постоянно трансформирующуюся [2] ввиду неустойчивости постбиполярного мира, изменений собственного восприятия [1] и изначальных противоречий модели политического развития, выбранной К. Ататюрком [5].

У Турции нет открытого основополагающего документа по внешней политике, поэтому будут рассмотрены основные идеи, изложенные в открытых источниках. Одной из них является «стратегическая глубина» А. Давутоглу [39; 45], суть которой заключается в попытке вовлечь государства, входившие в состав Османской империи, в тесное взаимодействие с Турцией, то есть воссоздать в некой новой форме экономико-социальное пространство Оттоманской Порты.

Неоосманизм, который на современном этапе составляет важную часть внешней политики Турции, необходимо рассматривать как попытку трансформации национальной идентичности. У этой идеологии нет четких и определяющих рамок, она вбирает в себя элементы пантюркизма, исламизма, турецкого евразийства [2]. Важной глобальной идеей для внешней политики Турции является неоевразийство [38]. Отвергнув классическую теорию, турецкие мыслители переняли сам концепт – «историческое право» тюрок играть важнейшую роль на континенте. Другой из определяющих внешнеполитических идей для современной Турции является пантюркизм. Он берет свои корни в начале XIX в. и несет в себе цель объединения всех тюрок по этническому принципу.

Таким образом, в турецкой внешней политике объединены черты разных идей: пантюркизм, турецкая модель ислама и неоос-манизм – каждая из которых предлагает для Турции свой путь к региональному лидерству [1] и трансформации системы международных отношений.

После попытки переворота в Турции в 2016 г. во внешней политике произошел ряд перемен. Во-первых, во время переворота некоторые страны не выразили поддержки режиму Р. Эрдогана, поэтому одним из принципов новой внешней политики стала «взаимность» (политическое равнопризнание друг друга). Поскольку центр принятия решения сузился до окружения Р. Эрдогана, «взаимность» стала носить более личный характер [24]. Во-вторых, внешняя политика Турции стала более «проактивной» [42]. В-третьих, альянсы Турции стали более подвижны и гибки [47]. В-четвертых, сделан значительный упор на национальную оборону при сохранении акцента на субрегиональное лидерство.

Центральной проблемой китайско-турецких отношений остается уйгурский вопрос (в турецком варианте – уйгурских тюрок). В стенах турецкого меджлиса звучат призывы в поддержку уйгур [41], критикуется правительство КНР из-за положения уйгурских тюрок в Китае. В некоторых СМИ освещаются сюжеты, в которых китайские власти не заботятся о проживающих на территории КНР уйгурах и даже способствуют распространению ВИЧ среди них [40]. Указывается на тяжелое положение уйгурских тюрок в так называемых «китайских лагерях перевоспитания». В июне – июле 2015 г. в Турции прошел ряд антикитайских акций, организованных уйгурами, проживающими в Турции, и организацией «Серые Волки» – молодежного крыла ультраправой Партии националистического движения. Члены «Серых Волков» совершали нападения на китайские рестораны и туристов из Китая, сжигали флаги КНР [10]. В декабре 2019 г. и марте 2021 г. в Анкаре и Стамбуле уйгуры провели крупные митинги с требованием прекратить «геноцид» уйгур в КНР.

Официальные власти Турции после 2016 г. публично стараются избегать темы уйгур [48]. Единственное исключение стало достаточно показательным. В феврале 2019 г. представитель МИД Турции Х. Аксой заявил об усилении давления на уйгур со стороны властей Китая. Однако уже 2 июля 2019 г. во время визита Р. Эрдогана в КНР указал, что все этнические группы в Синьцзяне «живут счастливо» [23].

В экономических отношениях двух стран существует значительный дисбаланс. Согласно турецким официальным источникам за 2019 г. общий объем китайско-турецкой торговли достиг 21,08 млрд долл. США [49], за

2020 г. – 23,02 млрд. Согласно данным китайской стороны в 2019 г. объем двусторонней торговли достиг 20,8 млрд. Экспорт в Турцию составил 17,3 млрд, импорт – 3,49 млрд. Общие инвестиции Китая в Турцию достигли 1,75 млрд, в 2019 г. составили всего 12,96 млн, показав снижение на 90,6 % [30]. В 2020 г. объем двусторонней торговли вырос до 24,07 млрд, экспорт Китая достиг 20,35 млрд, продемонстрировав рост на 17,5 %, импорт из Турции составил 3,71 млрд, рост – 6,3 % [40].

В 2015 г. лидеры двух стран подписали меморандум о сопряжении ОПОП и «Срединного коридора» [20]. Нужно выделить сотрудничество между странами по линии перевозки товаров Сиань – Баку – Тбилиси – Карс – Стамбул – Прага [27], развитие транспортной инфраструктуры [28]. 25 сентября 2019 г. началось строительство электростанции Хунут-лу, что станет крупнейшим китайским вложением в инфраструктурный проект в Турции. В 2014 г. между турецкой энергокомпанией EÜAŞ и китайской SNPTC было подписано соглашение на строительство атомной станции в Турции.

Среди турецких экспертов и официальных лиц распространено мнение об экономическо-культурной интерпретации ОПОП. Так, М. Бинарк указывает, что Турция видит себя в роли транспортного хаба в инициативе ОПОП [47]. Посол Турецкой Республики в Пекине Э. Онен в интервью китайской прессе отмечает экономический характер инициативы, подчеркивая особую роль турецкого «Срединного коридора» [29]. Даже выступающий против ОПОП А. Эркан рассматривает проект как «план Маршала» [52]. Некоторые другие авторы критикуют ОПОП лишь за то, что данный проект может пройти мимо Турции [50].

Турецкие эксперты из некоммерческого исследовательского фонда «SETA» считают основной проблемой китайско-турецких отношений нехватку инфраструктуры двухсторонних отношений (в широком смысле слова), подчеркивая, что все остальное – лишь отображение данной нехватки [11]. В вопросе торговли предлагается разработка новой стратегии, которая включала бы ликвидацию дисбаланса в китайско-турецкой торговле. Касаемо уйгурской темы, в докладе упомянуто, что она должна перестать быть проблемой дву- сторонних отношений и должна быть исключена из списка стратегических угроз для КНР. Китай развивает мягкую силу, однако, учитывая постоянный негатив со стороны турецкого общества, ее вектор направлен, скорее, на преодоление синофобии, нежели чем на постройку положительного образа, понятного турецкому массовому сознанию. Авторы доклада, говоря об инициативе ОПОП, считают нужным наполнить ее политическим, социальным и культурным содержанием.

В рекомендациях для турецкой внешней политики относительно КНР [36] от турецкого эксперта А. Атлы дается ряд предложений. Первое – привлечь прямые инвестиции КНР в Турецкую Республику, причем основной целью являются китайские технологии. Второе – начать экономическую кооперацию с Китаем на Ближнем Востоке после завершения конфликта в Сирии. Третье – сотрудничество в военной индустрии и фокусировка на технологическом трансфере в Турцию. Четвертое – использовать уйгурскую общину, проживающую в Турции, для улучшения китайско-турецких отношений, в которых Турция готова предоставить свою модель ислама для мусульман, проживающих в Китае. Пятое – играть проактивную роль в инициативе «Один пояс, один путь», рассматривая, как Китай и Турция могут совместно реализовывать проекты. Шестое – учредить Китайский координационный совет. Седьмое – наполнить внешнюю политику Турции по отношению к Китаю самостоятельным смыслом. Ключевая мысль эксперта – Китай не должен быть просто «альтернативой Запада».

В положениях А. Атлы преобладает экономическая интерпретация инициативы «Пояса и пути» и китайско-турецких отношений. Он также предлагает искать больше политических и социальных смыслов в отношениях с Китаем. В другой своей работе А. Атлы говорит о необходимости выправления баланса торговли путем выявления Турцией товаров, которые та может поставлять в Китай [35].

На сайте Министерства коммерции КНР в официальной справке о двусторонних отношениях указано, что два государства пострадали от действий так называемых «трех зол» и рассматривают их как общую угрозу. Китайские эксперты Чжан Шуай и Цзань Тао отмечают ухудшение ситуации в турецкой экономике за последние несколько лет и делают вывод о «положительном влиянии» инициативы ОПОП на нее [26]. Ван Цзинь сообщает, что после попытки переворота Турция изменила свою политику к КНР в сторону более гибкой [51]. Касаемо уйгурского вопроса Ли Дагуан отметил возможность антитеррорис-тического сотрудничества с Турцией [8]. Разбирая кейс с задержанием уйгуров в Таиланде в 2014 г., он занимает достаточно жесткую позицию по данному вопросу, доходя до обвинений Турции в содействии группировке «Исламское государство»1. Некоторые другие китайские аналитики, рассматривая эту ситуацию, также связывают Анкару с деятельностью «Исламского государства» [9]. Шен Жуй констатирует то, что исторический (древний) «Шелковый путь» начинался в Китае и заканчивался в Турции, и именно данный аспект стал основным для обновления хороших отношений между странами. Отмечается необходимость сотрудничества между странами в вопросе нетрадиционных угроз, против уйгурского терроризма. В экономическом сотрудничестве выделяется выгодное положение Турецкой Республики. Факторами, препятствующими развитию отношений, названы неправильное понимание турками инициативы ОПОП, амбиции Турции к воссозданию Османской империи и дисбаланс в торговле [8].

Результаты. Разбор взаимоотношений двух держав с выделением нескольких областей упрощает анализ, не превращая его в истоновский черный ящик, что позволяет избежать неправильной интерпретации.

Турция стремится занять лидерскую позицию в своем субрегионе. Достигнув определенного предела во внешней политике, власти Турции пытаются найти новые формы международного сотрудничества в том числе и с Китаем. К началу 2021 г. Китай не стал основным направлением турецкой политики, хотя существует серьезный интерес [38].

Изменения внешней политики Китая связаны не только с общим ростом уверенности в своих силах, но и в личных амбициях председателя Си Цзиньпина. Китаю, желающему занять лидерские позиции в своей «новой системе» международных отношений, придется выстраивать отношения с Турцией.

В двух странах принятие решений идет от группы людей вокруг лидера, а не от институтов и бюрократии, что дает возможность форсировать сотрудничество, несмотря на ряд существенных противоречий. К ним, во-первых, относятся уйгурская проблема, которая особенно чувствительна для КНР из-за важности поддержания мифа истории успеха КПК и роли региона в ОПОП. Поэтому в Пекине учитывают риски, связанные с регионом, и возможную роль Турции в этом процессе [32]. Правительство Р. Эрдогана в настоящий момент не проводит «резких шагов» по отношению к Китаю, однако на уровне восприятия обычного человека в Турции антикитайские настроения достаточно велики. Во-вторых, фактор пантюркизма и политического ислама в турецкой внешней политике вносит существенное противоречие в китайско-турецкие отношения. В-третьих, разные исторические траектории политических моделей двух стран. Турция все более возвращает повестку домодерна, где ценности, принесенные К. Ататюрком, теряют свой политический вес, уступая место мифологизированной мощи Османской империи. Китай двигается в сторону сильного государства, привычной для него исторической формой существования в ядре которого находится идеология китайского коммунизма. В-четвертых, дисбаланс торговли, который невозможно решить в экономических рамках. Его решение требует политической воли, в первую очередь от руководства КНР. Турецкие конкурентоспособные отрасли промышленности проигрывают своим китайским коллегам. Пекин, выстраивая экономические отношения со странами, где у Турции есть экономический интерес (государства бывшей Османской Империи, Центральная Азия, некоторые страны Африки), вряд ли всерьез готов поступиться своими интересами ради улучшения взаимоотношений с Турцией. Реализация китайских проектов ОПОП не смогла стать «локомотивом» развития в отношениях Китая и Турции, так как не получила масштабности в силу политических противоречий, а также из-за искаженного понимания турецкими политиками и экспертами инициативы ОПОП [48] и китайских интересов, а КНР – тюркской проблематики [25].

Отсутствие открытой конфронтации по уйгурскому и экономическому вопросам дает право говорить, что два государства ищут взаимодействия. В постбиполярном мире поиск общих точек в двусторонних отношениях может дать двум странам шанс «перезагрузить» совместную историю и обеспечить места в «новой системе», которые будут устраивать оба государства. Этому сценарию препятствует неготовность различных политических сил в Китае и Турции жертвовать своими интересами.

Все вышеперечисленные проблемы мешают нормальному выстраиванию диалога между КНР и Турцией. Наличие политической воли в принятии решений могут дать временные подъемы во взаимоотношениях, но постепенно имеющиеся противоречия будут откатывать их назад. Текущий баланс является некоторым компромиссом между открытой конкуренцией и партнерскими отношениями, что дает возможность поиска решений глубинных противоречий, чтобы далее перейти к более масштабной двусторонней повестке.