Клир и мир: повседневная жизнь (Санкт-Петербургская и Новгородская епархии второй половины XIX в.)

Candidate of Historical Sciences, Chief librarian-cataloguer of the Russian National Library.

В большинстве случаев в работах, посвященных истории православия в России прошлых столетий, исследуются взаимоотношения государства и Церкви, различные аспекты организации, деятельности Русской Православной Церкви или собственно истории некогда многочисленных приходов. Особое внимание уделяется роли Церкви в различных сферах социальной, общественной и культурной жизни населения. Но мы не ошибемся, если скажем, что интерес к повседневной жизни православного прихода также актуален.

Современные горожане, приходящие в церковь, если они не принадлежат к семьям священно- или церковнослужителей, редко соприкасаются с причтом в обыденной жизни. Для сельских жителей, в силу их малочисленности и компактного проживания, общение с членами клира происходит намного чаще. Однако изменения современных социально-экономических реалий, можно сказать, и здесь разделяют причт и прихожан. Вероятнее всего, отсутствие общих интересов, поддержки и сопричастности в культурно-нравственной, хозяйственной и бытовой сторонах повседневной жизни приводит к взаимной отстраненности.

Иначе было в XIX столетии. Члены причта уездных сельских приходов для своего обеспечения имели наделы земли, которые сами же и обрабатывали. Они жили бок о бок со своими прихожанами многие годы и вели такой же образ жизни. При этом в силу своего особого положения их повседневная жизнь и служение были под пристальным вниманием прихожан. Поэтому далеко не всегда между священнослужителями и прихожанами были идеальные отношения.

Чтобы показать, какие могли быть взаимоотношения клира и прихожан во второй половине XIX в., мы обратились к доку-

Леон Бонна. Портрет князя В. Н. Тенишева, 1896.

Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)

ментам Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева1 по Новгородской губернии (далее — Архив РЭМ), и неопубликованным документам Санкт-Петербургской консистории, хранящимся в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга (далее — ЦГИА СПб).

По отзыву корреспондента Тихвинского уезда Новгородской епархии М. П. Ша-

хотского, отношение крестьян к священнику и причту зависело от их личных качеств: «хорошему священнику крестьяне обыкновенно оказывают радушный прием и охотно помогают в полевых и других работах». Однако если священник относился к прихожанам «свысока своего положения», пренебрегал их обществом, то и отношение к нему становилось «недружелюбным». Особенно не любили «алчных до денег попов», которые старались «вымогать от них побольше денег»2. Причем крестьяне его прихода, по мнению автора, не отличались религиозностью, и среди них было «очень и очень немного» тех, которые «посещали храм Божий добровольно, без принуждения со стороны священника», по собственному желанию. Не исполнялось также приказание священника обязательно являться в церковь «в двунадесятые праздники хотя одному человеку из каждого семейства»3. К Церкви крестьяне относились «довольно равнодушно и церковными делами» мало интересовались, особенно те, кто жил в отдалении, в 10—15 верстах, и посещали храм только «в день Св. Пасхи, Рождества Христова да дни поминовения усопших». Даже обряды, как пишет автор, «в наших захолустьях» исполнялись совсем просто — «например, Св. Крещение новорожденного гражданина земли русской» совершалось «в какой-нибудь кадке или ушате, взятых из скромного крестьянского хозяйства, при тусклом мерцании тоненьких копеечных свечек под заунывный напев дьячка»4. Относительно пожертвований в церковь М. Шахотский отмечает такую особенность — только «крестьянские гроши отдаются Богу без всякой цели, более же крупные жертвы постоянно являются или платою за содеянный грех… или для получения награды». Ведь, по мнению простого обывателя, если у кого-то завелись «деньжонки, то можно быть вполне уверенным, что получились у него они уж никак не благодаря экономии», и, следовательно, «при накоплении богатства у каждого на душе завелись такие уголки, в которые заглядывать странновато». Поэтому разбогатевшие мужики отдавали в церковь часть наживы «для очищения совести»5. По поводу получения клиром вознаграждения за свой труд М. П. Шахотский пишет, что священники редко соглашаются «получать плату не деньгами, а работой», неохотно брали и сельскохозяйственные продукты. Оттого обыкновенно крестьяне старались «приготовлять им деньги». И к оскорблению священника народ относился равнодушно, потому что «мудрено было бы и ждать иного отношения от людей, которые и к собственным-то бедствиям и оскорблениям относятся с поражающей покорностью и смирением»6.

В. А. Антонов, проживавший в Череповецком уезде Новгородской губернии, на вопрос Программы7 о церкви и религиозном почитании отмечал, что «в нашей местности народ довольно религиозный» и каждое воскресенье, двунадесятые и другие большие праздники старались ходить в церковь. Причем мужчины ходили чаще женщин. Однако, как подметил автор, «особого благоговения» он не заметил. А «воскресные торжки» в с. Уломе немало способствовали этому. Войдя в храм, крестьянин доставал из кармана свой «тощий кошелек» и вынимал оттуда «свою скудную лепту на свечку…, а бабы, за неимением денег», часто клали на блюдо яйца, волокна льна, куски полотна и пр.». Более состоятельные крестьяне после смерти заказывали сорокоуст, «плата за который у нас 24 рубля, 12 рублей в пользу причта и 12 рублей в церковь8. В священнике признавали сан и почитали его. Тем не менее между ними был «имущественный антагонизм: одни хотят побольше взять, а другие поменьше дать». В. А. Антонов даже приводит в пример случай, когда очень бедный молодой бобыль, придя в церковь с невестой пешком, не смог заплатить 3 рубля за предстоящее венчание, поскольку у него было только 2 рубля. Но священник отказался венчать «в долг» — «так и ушли невенчанные домой»9. Оскорбление священно- и церковнослужителей, «когда они находятся при исполнении своих треб, например, когда ходят с молебнами в местные праздники», случались очень редко, «разве со стороны пьяных»10.

Житель того же Череповецкого уезда села Покровского А. Власов очень подробно описывал особенности приходской жизни своих односельчан. По его наблюдению, отношение местного священника к народу было «чисто официальное» и «никакой нравственной связи между священником и прихожанами нет». Священник никогда не проводил частных духовно-нравственных бесед, ограничивался только «одними непонятными проповедями с церковной кафедры». И если даже он захотел бы «кому-нибудь сделать выговор, то только сердито обругает, не разъяснив неприглядности поступка, разве пригрозит еще, что “я к тебе с молебном в дом не пойду” или “я тебя на молебне в Пасху на колени поставлю”»11. А. Власов несколько раз «заводил со священником речь о народе, надеясь при этом уловить его режим управления паствой и взгляд его на крестьян». Оказалось, что все 35 лет, которые священнослужитель прожил в этом приходе, «он руководил народом без всякой определенной цели, действовал, выражаясь языком духовных особ, по наитию Духа Святаго, и за такой продолжительный срок не дал себе труда сколько-нибудь всмотреться в духовные нужды народа»12. Автору было «неприятно и грустно» слушать рассуждения священника о прихожанах «как о дойной корове», потому что священник заранее знал, кто из крестьян отдаст за молебен деньги или станет просить отслужить в долг, а набожным считал того, кто «почти всякую службу в церковь ходит и каждый раз на проскомидию подает»13. Однако А. Власов констатирует, что «по рассказам крестьян» священник был не таким «сребролюбивым», как он сам себя рисовал — «у бедных вдов не брал за молебен каравая, у иной пожалуй и денег не возьмет; в Пасху в бедных домах маленьким ребятам дает по яйцу…»14.

Со стороны прихожан, священник пользовался «безусловным уважением», но народ уважал в нем «не человека — это заслужить нужно, — а именно священника, который “ведь Святыя Тайны совершает”, не обращая внимания на достоинства его как человека». Крестьяне прихода, по мнению автора, любили священника главным образом за то, что он обладал сильным голосом: «поет хорошо», — хвалили его мужики, — «хоть у порога стоишь — услышишь… А как апостола гаркнет!»15. Да еще от несостоятельных крестьян нередко брал плату за требы хлебом по существовавшей цене или другими хозяйственными продуктами, а также работой. При этом не прощал обмана. Так, однажды священник повенчал без денег крестьянина села Никольского Ивана Васильева, который обещал за венчание привезти три больших воза ржаной соломы. В тот год соломы было мало, и воз стоил 2 рубля. Но крестьянин два лишних воза продал, а третий употребил на подстилку своему скоту — обманул священника. В первый же праздник в упомянутом селе Никольском священник не пошел служить молебен в дом Ивана Васильева, тем самым «обесчестил мужика на все село»16.

А. Власов также провел интересное исследование. Он обошел 20 домов села Покровского, где была церковь, и 11 домов деревни Князева в полуверсте от церкви. Оказалось, что от общего числа жителей — 138 человек, «способных посещать церковь» — постоянно посещали ее только 59 человек, (т. е. 42,7%), изредка ходили в воскресные дни и обязательно в большие праздники 39 (28,2%)17. Самыми усердными посетителями, которые часто бывали в церкви, оказались дети — 62,5% своего состава и 21,7% общего населения. Автор объяснил это тем, «что дети от 8 до 12 лет состоят учениками училища, и посещение церкви для них обязательно по распоряжению лиц, заведующих училищем, а дети от 12 до 16 лет, приобретя привычку ходить в церковь, когда учились в школе, не забрасывают ее». Кроме того, дети с 8 лет помогали родителям в полевых работах, «но по воскресеньям им родители дают отдых, хотя сами очень часто идут на работу»18. Крестьяне села Покровского находили, что «молитва дома не так угодна Богу, как молитва в церкви: “какая дома молитва, как у меня и икон-то только две”». Они верили в бессмертие души и загробную жизнь. Автор был убежден, «…что если у нашего народа отнять веру в существование ада, то его нравственный уровень в несколько лет понизится до нуля. Мужик не крадет, воздерживается от разврата и всяких иных поступков, не согласных с общепринятыми законами совести вовсе не потому, что находят такие поступки безнравственными, а лишь потому, что страшно боится ада»19. А его аттестация местных прихожан просто немилосердна: «Много и долго я наблюдал за молящимися крестьянами. Мужчины стоят в церкви с каким-то тупым выражением лица, с рассеянно-апатичным выражением в глазах. Ни на одном лице не удавалось подметить движения мысли, даже не заметно, чтоб кто-нибудь задумался хотя бы о чем-нибудь постороннем, не говоря уже о вознесении ума и сердца к Богу. Я глубоко убежден, что молитва их заключается в машинальном движении правой рукой и головой без всякого участия мысли…»20.

Александр Андреевич Иванов (Боровический уезд, Новгородская губ.) перечислил причины, которые препятствовали посещению крестьянами церкви. Во-первых, «горячее время полевых работ» — в летнее время в покос крестьяне реже посещали церковь, так как воскресенье для них был день отдыха, «особенно для дальних», поскольку «некоторым из них нужно употребить целый день для того, чтобы сходить в церковь и прийти обратно». Часто по воскресным дням крестьяне работают или «делают помочи», т. е. помогают убирать хлеб с полей, работают на покосах и жнут хлеб всей деревней. Во-вторых, дальность расстояния от церкви. Такие прихожане большей частью посещали храм в двунадесятые, храмовые или ярмарочные дни в зависимости от способа передвижения. «Если у крестьянина хорошая лошадь, он едет на ней верхом, если есть таратайка на деревянном ходу (на железном — роскошь, ее имеют богатые крестьяне), тогда он едет с женой». Но большая часть ходили пешком. В-третьих, распутица, метель, холод, дождь и проч. В-четвертых, весенние и зимние заработки и отхожие промыслы21.

Посещение церкви также зависело от села, в котором она находилась. И если крестьянину нужно было быть в селе в воскресный или праздничный день по делу — посетить волостное правление, почту, отделение кредитного товарищества, сделать покупки в лавке, — то он обязательно посещал местный храм. Даже крестьяне других деревень реже бывали в своей церкви, потому что «в их в погосте нет ни одной лавки, а волостное правление тоже в полверсте» от Бельского прихода, который описывал автор22.

Взаимоотношения священника и прихожан могли подвергнуться серьезным испытаниям, столкнувшись с необходимостью обустройства быта членов клира. В Быстре-евском погосте Гдовского уезда Петербургской епархии с 1856 г. служил священник Матвей Аннинский. Для нового священника по указу духовной консистории летом 1858 г. следовало на церковную кошельковую сумму купить дом бывшего священника того же прихода Адриана Пустынского. Однако, когда для практического решения указа (покупки дома) прибыл благочинный, прихожане «единодушно при самом священнике Аннинском и при прочих членах причта объявили, что для всякого другого священника они готовы купить дом, который действительно стоит 200 руб., но священник Аннинский своим поведением не заслуживает того, чтобы деньги, собранные ими и жертвованные в Храм Божий, употреблены были для него». Прихожане отказались подписывать опись дома и выдавать необходимую сумму23. Было назначено следствие «о поведении священника Аннинского». Как и следовало ожидать,

Митрополит Санкт-Петербургский Исидор (Никольский) (1799–1892)

после опроса прихожан выяснилось, что все прихожане были довольны и службой, и поведением священника. И только 5 (из 3.524) прихожан «выразили свое неудовольствие на горячность» самого священника и «на торопливость его при Богослужении». При этом прихожане показали, что у них ветхая церковь, и они желали бы употребить деньги на ремонт храма, а не на покупку дома для священника. По решению Духовной консистории следовало отправить Аннинского на два месяца в монастырь, и после этого, если он не изменил бы «своего отношения к прихожанам и при священнослужении», то его следовало вовсе удалить «от места». Но митрополит Санкт-Петербургский Исидор (Никольский) посчитал, что достаточно будет «ограничиться строгим внушением священнику Аннинскому, чтобы он был вежливее в обращении как с членами причта, так и с прихожанами, и особенно чтобы совершал священнослужение с подобающим благоговением под опасением строгой ответственности»24. К сожалению, вопрос с покупкой дома не был решен. В 1866 г., после 10 лет служения, священник Аннинский умер. Новому священнику Кириллу Аристотелеву пришлось сначала «потрудиться над устроением церкви», как хотели прихожане (на ее обновление было истрачено 918 руб.), служить не только в своем приходе, но еще и в соседней Тво- рожковской общине, где не было священника. В 1885 г., после 19-ти лет его пребывания в Быстреевском приходе, в «Историко-статистических сведениях по епархии» было сказано, что «священник помещается в ветхом церковном доме»25, видимо том самом, который в свое время прихожане отказались купить на церковные средства.

Труднее приходилось причту в тех приходах, где было много раскольников. Так, причт Ильинской церкви в селе Черном (Новоладожский уезд, Петербургская губ.) в декабре 1875 г. обратился к митрополиту Исидору с покорнейшим прошением об оказании материальной помощи в связи с бедственным положением. В приходе из 480 душ мужского пола было 59 раскольников Федосеевского толка. По словам священника Григория Тихомирова, раскольники, укоренившиеся в селе Лигове, вредно влияли на православных прихожан, особенно живущих в 10–15 верстах от храма — поэтому прихожане «по духу действующего среди их раскола к церкви нерадивы, к причту грубы, невнимательны, а в материальном отношении … безучаст-ны»26. Причт находился в материальном отношении «в совершенной от них зависимости в соединении с явным недоброжелательством». Крестьяне Ильинского прихода занимались рыбным промыслом, работали по найму, а мещане и отставные солдаты были без земли. Ввиду того, что «по крестьянству обработкою земли» совершенно никто не занимался, причту «при неправильной нарезке в 1850 году» было отведено 33 десятины «по заливному болоту». Поэтому клир мог пользовался только 5 десятинами сенокосной и огородной земли27.

Характер прихожан, по словам священника, и условия их быта, тесно связанные с существованием причта, не могли быть «принаровлены к общему понятию о скромных земледельцах», которые «от тяжелых трудов своих» поддерживали существование не только причта, но и вдов и сирот. Доходы клира были «так ничтожны» в установленные дни службы, что не хватало «на дневное прокормление», поскольку приходилось «делить в неделю 50 или 60 копеек». Всего годового дохода было не более 200 рублей «без всяких второстепенных поборов», из-за чего членам причта приходилось «входить в долги, терпеть нужду и горькую зависимость от своенравных, гордых и грубых прихожан, по большей части не расположенных к церкви и причту»28. Священник Г. Тихомиров обращал внимание митрополита, что жизнь у них проходит «среди безобразий в разных видах», свидетелями которых были семьи причта. Не было надежды у священника ни «на лучшую перемену в характере общества», ни на получение материальной поддержки со стороны прихожан, ни на прекращение окружавшего их «безобразия в прихожанах», которые пропивали общественные доходы от продажи угодий, дров, лова рыбы «не менее как на 500 рублей в год». Что же касалось церковных нужд, то с устройством церкви, «помимо их средств, кто-то внушил им, что чего не хватает в ней — “добрые люди помогут”», а на нужды клира не обращали внимания29. К слову сказать, надежды на стороннюю помощь не были пустыми. Так, вторая деревянная церковь построена «усердием дворцового крестьянина Мирона Данилова» вместо сгоревшего храма начала XVII в. Новая каменная церковь возведена «иждивением и при личном участии» А. И. Касаткина, директора русского строительного общества. Он пожертвовал 15 тысяч серебром после того, как, проезжая по каналу из Староладожского монастыря, осмотрел старую церковь и выслушал «крайние нужды прихожан»30.

Однако на нужды причта, по словам священника, совершенно не обращали внимания — «как будто мы трудились не для них, или обязаны трудиться без вознаграждения только потому, что нам идет казенное жалованье, которого далеко недостаточно на одно прокормление и … уплату долгов», и нередко совершать заказные обедни или другие требы «в долг — всегда без отдачи», а требовать вперед деньги, чтобы избежать обмана, представлялось для причта «неблаговидным»31. Поэтому священник и дьячек обращались к митрополиту с просьбой о пособии для поддержания причта, подчеркивая, что его предшественники, устав от бессильной борьбы с расколом «при такой поразительной бедности и тяжелой безотрадной обстановки», при первой возможности покидали приход. Рассчитывать на помощь открытого священником Тихомировым приходского Попечительства «при полном равнодушии членов» не приходилось. На просьбу священника «в собрании всех черновских крестьян» об отводе ему участка земли взамен уступленного им огорода при строительстве нового храма «в толпе слышались незаслуженные дерзости такого рода: “поповы глаза везде завистливы; на то и церковная земля, чтобы на ней строить церковь…, а за что же пользуется причт дровами из нашего леса”»32.

Пособие просили выдать из остаточной после строительства нового храма суммы: «на училище — 400 рублей и без назначения 1484 руб. 49 коп. в пользу причта». Проценты от этой суммы послужили бы пособием причту хотя бы на время до последующих распоряжений митрополита. Других источников к поддержке причта и облегчения «тяжелого гнета нужды и зависимости от прихожан» не имелось. Улучшение же положения причта послужило бы возможности «с пользою трудиться посильно и терпеть вредный растлевающий дух раскола». В противном случае священник осмеливался бы просить митрополита о перемещении на лучшее место, «предоставив труды в неблагодарном приходе лицам со средствами и свежими силами, чтобы не быть в зависимости от прихожан»33.

Причт Ильинской церкви по штатам 1843 г. состоял из священника, дьячка и пономаря с жалованьем 180, 70 и 60 руб. соответственно; причем причт получал 10 лет «вспомогательный, из синодских сумм, оклад в 300 руб.». Ко времени написания прошения в причте с 1876 г. был священник Г. Тихомиров и дьячек Н. Левитский с жалованьем 200 и 70 руб. соответственно. По указу Духовной консистории с 1879 г. (священник Тихомиров служил при Ильинской церкви в 1871–1877 гг.) священнику «давали 240 руб. и псаломщику — 80 руб.»34. Таким образом, Духовная консистория нашла средства для материального поддержания Ильинского причта.

Церковь св. прор. Анны в селе Веготе (Новоладожский уезд, Петербургская губ.) в 1878 г. могла быть закрыта из-за «весьма дурного сообщения (вокруг села были непроходимые болота)» и «по бедности». Однако местные крестьяне отказались от переноса церкви на другое место и обязались исправить дороги и согласились платить «в пользу причта по 15 и 10 коп. с ревизской души», что составило бы в год около 66 рублей35.

В марте 1895 г. священник Алексей Соколов в своем рапорте в духовную консисторию сетовал на то, что до 1894 г. пособие от прихожан «аккуратно собиралось волостным старшиною, а в 1894 г. почему-то не собрано и впредь не будет сбираться»36.

Поэтому священник просил консисторию помочь ему «насколько возможно в этом деле». Он также просил помощи по части выполнения крестьянами взятой на себя обязанности сбора средств у местного земского начальника. Духовная консистория со своей стороны и с одобрения епископа Гдовского Назария (Кириллова) переслала просьбу священника Соколова Санкт-Петербургскому гражданскому губернатору С. А. Толю «на зависящее распоряжение». Причем во втором письме на имя губернатора уже подчеркивалось, что «земский начальник запретил делать такой сбор, находя его излишним»37. В январе 1896 г. последовал официальный ответ на имя митрополита Санкт-Петербургского Палладия (Раева). В нем объявлялось, что просьба священника к земскому начальнику «о взыскании административным порядком со всех крестьян, приписанных к Веготскому приходу…, в том числе и с раскольников»38 не могла быть

Митрополит Санкт-Петербургский Палладий (Раев) (1827–1898)

удовлетворена «в виду решения Правительствующего Сената от 10 февраля 1883 г., по коему назначение сборов на содержание духовенства не относится к числу предметов ведомства сельских сходов, и приговор такого содержания обязателен лишь для лиц, объявивших на то свое согласие»39. Со стороны местного Песоцкого волостного правления в консисторию в мае 1896 г. было прислано разъяснение, что пособие к содержанию причта не производилось крестьянами «в виду их несостоятельности, у которых в текущем году остались даже не засеяны яровые поля». И в 1894 г. действительно были составлены приговоры об отмене прежнего приговора, но «только на 1894 год и с тех пор в раскладку не кладется и платежа не производится»40.

Санкт-Петербургская духовная консистория, со своей стороны, также изучила вопросы о назначении сборов сельскими сходами — по найденным справкам крестьяне имели право составлять приговоры «о сборах на нужды церкви, обязательные для всего их общества». Но в случае неисполнения крестьянами их же приговора «духовному ведомству» было дозволительно только «пастырскими мерами» понуждать неисправных плательщиков «к исполнению своих обязательств, не прибегая к содействию светской власти»41. Поэтому, по указу консистории 1896 г. священнику Алексею Соколову предписывалось, что «в случаях неисправных платежей прихожан, обращаться за содействие к духовному Начальству, а отнюдь не к светскому». И поскольку церковь в свое время была оставлена в 1878 г. самостоятельной, а не была приписана к другому приходу по причине «недостаточности средств содержания причта», Духовная консистория все же обратилась к земскому начальнику 1-го участка Новоладожского уезда. Она «покорнейше просила» его «не отказать в нравственной поддержке прихожан Веготской церкви в уважении к своим обещаниям, особенно утвержденным общественным приговором… и вполне отвечающим видам Правительства»42. Также консистория обратилась в Песоцкое волостное правление, напомнив, что Веготский приход подлежал закрытию и «законность и обязательность» для крестьян взятых на себя обязательств по сбору денежного пособия для причта оставалась «в силе до сего времени»43. На просьбы Духовной консистории был получен официальный ответ от земского начальника Исполатова о том, что им сделано «распоряжение Песоцкому волостному Правлению о приводе в исполнение приговора прихожан»44.

В заключение отметим, что повседневная история православных приходов России многогранна и интересна. Изучение и прояснение одних аспектов взаимоотношений клира и прихожан неизменно приводит к возникновению новых вопросов. Например, какой смысл вкладывали прихожане в характеристику своего священника, когда говорили о нем как о «хорошем священнике»? Тот, кто не требовал платы за свое служение и довольствовался символическим вознаграждением, и тогда прихожане готовы были долго не замечать его недостатки? Как это было в одном из приходов Олонецкой губернии, где священник прослужил 20 лет, «не получая ни выговора, ни замечания, пользуясь всеобщей симпатией», хотя впоследствии его обвинили в нетрезвости. По отзыву его прихожан, «батюшка у нас простой: иди к нему смело, когда угодно. А денег за требу не случится, “дак и так”, в долг поверит»45. За требы и венчания он довольствовался тем, что давали прихожане; за крестины и похороны давали 20–30 копеек, «а некоторые отрабатывали эти деньги летом, а чаще всего, зная доброту батюшки, оставались вечными должниками». Прихожане видели в нем «хорошего, добродетельного человека» и прощали его слабости: «не нам его судить; он сам за это пред Богом ответит, а для нас он благодетель»46. Его пьянство, ругань, конфликты с членами причта, «бессознательное состояние» во время молебна прихожане проща- ли. Расследование проступков священника началось лишь после жалобы сторонних прихожан, которые оказались в октябре 1898 г. в праздник Троеручицы свидетелями неприглядного поведения батюшки. Благочинным были опрошены более половины прихожан, которые под присягой показали, «что никогда ни разу не видывали священника пьяным в церкви». Решительность диакона сказать правду была пресечена крестьянами, которые «в один голос закричали: “Уж если священника долой, то весь причт надо сменить: и диакона, и просвирню!”. Более того, сразу же целым обществом был составлен одобрительный приговор местному архиерею с просьбой “оставить у нас старого батюшку, потому что нового нам не надо”»47. Однако по решению духовных властей был назначен новый священник — «человек молодой, ревностный ко своему делу». Для прихожан он показался «строг, несимпатичен», заставлял долго молиться, был требователен к чистоте в храме» и совершенно не захотел во время праздника «разделить компанию». Вердикт прихожан последовал незамедлительно: «…если так будет поступать, так не много навертится: архиерей-то не у него про нас спрашивает, а у нас про него; нам что? Из мужика-то попа не сделаешь, а ихняго брата много шатается!..»48.

Причты Новгородской и Петербургской губерний получали казенное жалованье, но, с точки зрения духовенства, оно было недостаточным для обеспечения семей. Клир также владел земельным наделом, но успешное занятие сельским хозяйством и получения доходов в зоне рискового земледелия требовали значительных денежных вложений, а их у духовенства не было. Следовательно, причту приходилось вновь и вновь обращаться к прихожанам за помощью.

Но была и другая точка зрения крестьян-прихожан. Обеспечение постоянным государственным денежным жалованьем, наличие значительных земельных наделов, дополнительно получаемые проценты от сумм, вложенных в ценные бумаги на поминовение, все это должно было исключить плату за требы, оградить прихожан от вымогательств и поборов со стороны клира. Безусловно, благодарность и посильная лепта в пользу причта и на благоустройство церкви со стороны рачительных прихожан остались бы. Однако наличие конфликтов и взаимных претензий в сфере имущественных отношений, недостаток уважения со стороны прихожан, отсутствие четкой регламентации платы за требы порождали замкнутый круг взаимных претензий и обид. И как следствие — едкие и безжалостные характеристики священнослужителей: «у попов карманы глубоки», «что не мило — все в кадило», «у попов брюхо из семи овчин сшиты», «за деньги и поп пляшет».