Ключевые задачи ВКП (б) и советского правительства в аграрной сфере в конце 1920-х - начале 1930-х гг.

Н ачавшаяся осенью 1927 г. сталинская «революция сверху» привела к разработке специальных докладов «о классовой борьбе», «об антисоветской деятельности», «о кулацком сопротивлении» и т.п. Эти материалы анализировались Информационным отделом ЦК ВКП(б), который на их основе составлял развернутые обзоры о настроениях, господствующих в деревне, о формах и методах противодействия властям.

Изучив сведения, предоставленные ОГПУ о перевыборах в Советы (1927–1928 гг.), Информотдел ЦК ВКП (б) суммировал основные требования, выдвигаемые верхушкой деревни, и методы борьбы за их осуществление. К политическим были отнесены следующие требования (здесь и далее сохранена формулировка документов):

• 1)    свержение Советской власти;

• 2)    Советы без коммунистов; тайное голосование и свобода для всех политических партий; пропорциональное представительство в Советах рабочих и крестьян;

• 3)    объединение тружеников деревни в крестьянские союзы;

• 4)    не делить крестьян на кулаков, середняков и бедноту;

• 5)    представительства в советах различных слоев крестьянства;

• 6)    не лишать кулаков избирательных прав [1].

К экономическим были отнесены следующие требования:

• 1)    долой монополию внешней торговли;

• 2)    свобода частной торговли, закрыть кооперативную;

• 3)    снижение цен на промтовары и повышение их на хлеб;

• 4)    отменить государственные хлебозаготовки;

• 5)    против существующей системы сельскохозяйственного налога;

• 6)    против самообложения и займов;

• 7)    против классового принципа распределения кредитов;

• 8)    против коллективов и коллективизации;

• 9)    против землеустройства, семфондов, страхования [2].

Как видно, формулировки требований крестьян не были случайными, они в значительной степени отражали общеполитическую атмосферу деревни. Многие из названных требований характерны были и для крестьян Московской, Тверской, Ярославской и Тульской губерний. В частности, по пункту первому «Свержение Советской власти» в информации с мест приводились примеры, свидетельствующие о готовности части сельских жителей оказать материальную помощь. «Ничего не пожалею, последнюю корову отдам, лишь бы уничтожить эту проклятую власть», - заявляли некоторые из них. Другие агитировали не давать хлеба государству, полагая, что «это вызовет восстание рабочих, а мы их поддержим и свергнем Советы». Иные считали: «у нас должна быть диктатура крестьянства, а не пролетариата, так как крестьян у нас гораздо больше» [3].

Жители села Троицкого Комаровского района Тульской губернии выдвинули лозунг: «Долой коммунистов-самозванцев, долой Советскую власть». Подмосковные крестьяне негодовали: «На кой нам черт соввласть, мы не понесем налога и не будем его платить». Оппозиционно настроенные жители Тверской губернии требовали: «Дайте нам оружие, мы знаем, что делать» и т.п. [4, c. 569, 581]. Подтверждалось требование крестьян по пункту второму: «Соввласть без коммунистов». Это требование-лозунг имело весьма широкое толкование: от невмешательства партии в руководство работой Советов, автономии соворганов по отношению к партии, введения тайного голосования на выборах и свободы действий для всех политических партий до недопуска коммунистов в местные Советы: «Советы без коммунистов».

Так, в д. Ивашково Богородского уезда Московской губернии зажиточные крестьяне агитировали своих односельчан: «Коммунистов в Советы не выбирайте, они неправильно лишают права голоса трудовых крестьян. Если вы выберете коммунистов, то на следующий год полдеревни будут лишены голоса». В Тульской губернии органами ОПТУ было зарегистрировано следующие крестьянское заявление: «Нужен обязательно переворот, чтобы нам коммунистов пересчитать, а то они поналезли во власть и большое жалование берут, а с нас, крестьян, дерут большие налоги» [5, c. 485].

Попутно выдвигалось требование пропорционального представительства в Советах рабочих и крестьян, что в частности, имело место в Тверской губернии: «Должна быть власть народа в лице его свободно избранных представителей на основе пропорционального представительства всех классов населения» [6, c. 803].

По пункту третьему «требование крестьянского союза» информационные сводки располагают обширным материалом. Это требование выдвигалось в частных беседах крестьян и на общих крестьянских собраниях. Известны случаи его внесения в наказы при перевыборах Советов, имеются соответствующие постановления крестьянских собраний и фактическое создание крестьянских союзов под флагом «самопомощи» [7].

Кроме того, дальнейшее сохранение объективных противоречий в положении рабочего класса, с одной стороны, и крестьянства – с другой, способствовало популярности идеи создания крестьянской партии [8, c. 112]. Только за лето 1927 г. было зарегистрировано 10 случаев агитации за «кресткомы» в Московской губернии, 4 случая – в Тульской губернии и 3 случая – в Тверской губернии. Подмосковные крестьяне на пленуме Софринского волисполкома Сергиевского уезда предлагали: «Нам нужно организоваться в крестьянский союз и предъявить Соввласти требования. Если же этого не сделаем в ближайшее время, то они окончательно окрепнут и нас совсем задушат». В с. Дубки Оболенского района вопрос о «крестсоюзе» активно обсуждался группой середняков и бедняков при участии членов местной партячейки. Их поддержало все местное население считающее, что советская власть не позволяет организовать «крестсоюзы», так как бороться в отдельности с мелкими крестьянскими хозяйствами ей намного легче, «ведь крестьянин бессилен и жаловаться ему некуда» [9, c. 72-76].

Идентичное мнение высказывалось на общем сельском собрании в Тверской губернии: «Соввласть боится разрешить крестьянину открывать союз, ибо организованный крестьянин не будет выполнять распоряжения вышестоящих органов, где сидит рабочий пролетариат и жмет крестьянина». Подобные выступления тщательно протоколировались партийными чиновниками и направлялись в соответствующие инстанции, а проявляющие наибольшее недовольство селяне «брались на карандаш».

По пункту четвертому требований «не делить крестьян на группы по классовому признаку» хлеборобы считали, что «крестьян нужно делить не на кулаков, середняков и бедноту, а на тружеников и лодырей». Схожие мотивы прослеживаются и в выступлении зажиточных сельхозпроизводителей на расширенном пленуме Пахомовского районного исполнительного комитета (Тульская губерния): «Власть напрасно раздувает опасность кулака, так как по всему району кулаков имеется 46 человек, из которых 20 попов, а потому 26 хозяйств на перевыборную кампанию оказать влияние не могут. Опасность для власти заключается не в тех 10 кулаках, какие имеются в районе, а опасностью является вообще участие крестьян в Советах, почему и урезают так резко избирательные права крестьян. Если мы читаем вывески “Совет рабочих и крестьянских депутатов”, то это только для отвода глаз, фактически же крестьянство на 80 процентов к власти не допускается» [10].

По пункту пятому относительно равноправного представительства в Советах различных слоев крестьянства имеются факты, что в отдельных случаях этот лозунг преломляется в требование организации второго «середняцкого» совета и двух председателей – одного от бедняцкой части, а другого от «крепких хозяев». Одновременно с этим продолжает усиливаться борьба за восстановление «лишенцев» в избирательных правах.

По пункту шестому «настаивать на недопущении в Советы бедноты», верхушка деревни полагала, что «беднота – лодыри, не умеют вести свое хозяйство, а потому они не смогут справится с работой в Советах». Вместе с тем зажиточными крестьянами предпринимались попытки протащить в Совет своих прислужников из бедноты, тем самым обеспечивая себе косвенное влияние на Советы. В сводках ОГПУ зафиксировано совместное заявление хлеборобов Московской и Тульской губерний, в котором говорилось: «Не надо выбирать в Советы бедняков, тогда нам всем труднее жить, так как бедняки нас будут прижимать налогом. Надо выбирать от всего крестьянства, пусть в Совете будут и бедняки, и середняки, и зажиточные» [11].

Многочисленные факты доказывают, что население изучаемых губерний активно поддерживало и экономические требования. Так, требования открытия частной торговли и закрытия кооперативной торговой были поддержаны на отчетном собрании в д. Койданово Клинского уезда Московской губернии. Выступавшие в прениях зажиточные крестьяне говорили: «При кооперации мы стали рабами, конкуренции нет, как было раньше при частной торговле, без вольной торговли дело не наладить» [12, c. 621].

В Подольском уезде той же губернии селяне высказывали даже более радикальную точку зрения: «Нам нужно кооператив ликвидировать и дать возможность торговать частнику, довольно нас грабить». «Если бы была дана свободная торговля, – говорили тульские крестьяне, – мы бы завалили рынок товарами и торговали бы подешевле кооперации» [13, c. 646]. «Крепкие хозяева» требовали пересмотра соотношения цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, развернув активную агитацию против продажи хлеба государству. Зажиточные крестьяне Тульской губернии в довольно резкой форме заявляли: «Не крестьяне те, которые везут хлеб в кооперацию, а сволочи».

Подмосковные хлеборобы утверждали: «Наш крестьянский продукт очень дешев, власть нарочно идет на мужика. Власть повышает цены для того, чтобы больше выжать из крестьян, а рабочему дать поблажку». Селяне прибегали к различным способам, чтобы добиться претворения в жизнь требования о внесении существенных изменений в систему исчисления сельскохозяйственного налога и отмене индивидуального обложения. Зажиточные крестьяне часто апеллировали к середнякам, которые являлись главными налогоплательщиками.

В частности, в Тульской губернии состоятельные крестьяне предупреждали односельчан: «Нас, кулаков, очистят, а потом примутся за вас. Вас, середняков, власть душит с целью сделать из вас бедняков, а вы молчите» [14].

В селении Егапово Шиковской волости Московской губернии местные жители в прениях так характеризовали налоговую политику государства: «Соввласть не сдерживает своего слова, что налог с каждым годом будет меньше, а делает наоборот. В нынешнем году учитывают все, не иначе быть войне». Как наиболее характерное органами ГПУ было выделено выступление на собрании в селе Нижнее Суходолье Тульской губернии: «Радуйтесь, товарищи! Рыков и компартия милостыню прислали – с меня 781 руб. налога. Коммунистам деньги нужны – помогать Китаю. Да только от их помощи толку мало. Налог увеличили не только с нас, но и с вас, середняков. Вы теперь платите в два раза больше, чем платили Николаю-кровопийцу».

Составной частью этого требования была агитация против коллективного землеустройства, создания семфондов, страхования, которое многие крестьяне считали вторым налогом. Так, в Тверской губернии проводились собрания, на которых обсуждались способы срыва землеустройства. На одном из таких собраний крестьяне собрали по 10 р. с человека для дачи взятки. В Московской губернии в один из крестьянских наказов сельские жители включили требование проводить землеустройство для всех групп населения бесплатно [16, c. 513].

Вместе с тем вновь звучали призывы о выделении хуторов, а в случае продолжения экономического давления на деревню сокращать размеры своих хозяйств. Может, эти требования крестьян и не были массовыми, но они отражали в определенной мере умонастроение части деревенских жителей.

Сопротивляясь разрушительной антикрестьянской политике большевиков, деревня прибегала к самым разнообразным формам и методам борьбы. Одной из наиболее умеренных форм сопротивления деревни стала внешняя лояльность к советской власти и фиктивное проявление советской общественности. Состоятельные сельские жители вступали в массовые общественные организации, открывали в своих домах избы-читальни, участвовали в демонстрациях, стремились быть первыми в проведении общественных работ.

В частности, из Пахомовского района Тульской губернии сообщали, что отдельные лишенцы, несмотря на плохую погоду, начали первыми подвозить к школам дрова, стали активными застрельщиками всех проводимых в деревне кампаний и одновременно с этим подали заявления на восстановление их в избирательных правах. Вместе с тем, по признанию самих властей, было практически невозможно отличить мнимую лояльность зажиточных крестьян от искреннего желания найти свое место в новых социальноэкономических реалиях. Следствием этого стало подозрительное отношение к любой помощи, которую верхушка деревни оказывала крестьянскому миру. В сводках ОПТУ такие факты помощи классифицировались как подкуп и задабривание бедноты.

Действительно, в исследуемых губерниях имели место случаи продажи хлеба бедноте по пониженным ценам или передача его в долг, повышение зарплаты батракам и бесплатной очистки зерна безлошадным крестьянам, предоставление денежных ссуд на льготных условиях. Зажиточным селянам приходилось порой оказывать значительное внимание бедноте, лавировать, чтобы сохранить свои хозяйства в сложившихся условиях.

Вместе с тем в крестьянском сознании взаимопомощь между различными слоями деревни была нормой вполне естественной, ведь недаром нуждающемуся помогали «всем миром». Лишь в советской деревне такие факты однозначно оценивались как проявление классовой борьбы. Еще одной формой сопротивления крестьянства, по мнению Информотдела ЦК ВКП (б), являлся подкуп и спаивание общественных работников, их дискредитация, использование партячеек и отдельных коммунистов, с целью снижения сельхозналога или восстановления в избирательных правах.

Так, в Туло-Басовском районе местный зажиточный крестьянин приглашал к себе в дом односельчан, работающих в сельсовете, угощал их вином и агитировал: «Избирать вам надо хороших людей». Аналогичные факты отмечались в Покровском, Озерском, Сергиевском, Синявском сельсоветам Тульской губернии [17]. Довольно распространенным методом борьбы был срыв общих собраний. Об этом свидетельствует информация, приходившая в ОГПУ из Волоколамского уезда Московской губернии, из Новоторжского уезда Тверской губернии, из Комаревского района Тульской губернии.

В обзорах и донесениях, подготовленных Информотделом, указывается, что значительное распространение на рубеже 1920 – 1930-х гг. получили такие формы борьбы, как кулацкие группировки и собрания. О проведении тайных, оппозиционных власти собраний сообщалось из д. Русиново Клинского уезда Московской губернии, из д. Щетинино Арсеньевского района Тульской губернии, из д. Давыдово Кашинского уезда Тверской губернии [18, c. 499, 500, 537, 564, 621].

Вместе с тем материалы архивов свидетельствуют, что власть для оправдания своих действий часто преувеличивала опасность, исходящую, по ее мнению, от жителей деревни. В этой связи представляет интерес донесение, которое пришло из Московской губернии в Информотдел, как пример антисоветского выступления и организации кулацкой группировки: «Рыжковы Рома и Лука, Мелехи Зиновий и Мирон стали собираться вкупе в одном из домов и что-то обсуждать. О чем они говорят и что подготовляют – дело темное» [19]. И такие сообщения «о кулацких собраниях» не были единичными.

Реакцией населения на политику властей было большое количество слухов, которые будоражили крестьянскую среду. Особенно распространенным был слух о скором начале войны: «Скоро война, советская власть к ней усиленно готовится, потому и хлеба нет». Даже среди милиционеров Московского уезда в 1928 г. ходили упорные разговоры, что «через 10 дней начнется война СССР с Румынией и Польшей». В отдельных местностях говорили о скором возвращении продразверстки, так как «будет война с Китаем и Польшей», в связи с чем часть селян предлагала вообще ничего не сеять, так как «иначе все отберут и нас убьют».

По Тульской губернии шел слух о том, что «голод, который мы имеем сейчас, будет продолжаться еще 5 лет, так как наше правительство заключило пятилетний договор с иностранными государствами о поставке им хлеба, и весь хлеб теперь Соввласть отправляет за границу» [20]. В 1927 г. по деревням исследуемых губерний активно циркулировали слухи о скорой мобилизации лошадей и рогатого скота, что не только вызвало панику, но и привело к распродаже скота рядом сельхозпроизводителей.

Некоторые радикально настроенные деревенские жители Московской губернии считали, что скорая война – это благо: «Дадут нам крестьянам, оружие, а мы его обратим против Соввласти и коммунистов». Крестьяне Тверской губернии полагали, что в связи с разрывом англо-советских отношений промышленность будет развиваться медленно и промышленные товары будут дорожать [21, c. 72, 75, 84].

Недостаток промышленных товаров и закрытие рынков в Тульской губернии породили разговоры о скорой отмене денег и возвращении к товарообмену. Приезжающие из столицы рассказывали односельчанам, что в городе огромные очереди, так как «скоро все будут выдавать по карточкам». Слухи усиливались тогда, когда государство вступало в конфронтацию с большей частью населения и оказанное на жителей социальноэкономическое давление переходило допустимую грань. В предколхозной деревне массовое появление слухов объяснялось стремлением селян найти причину крутого поворота в аграрной политике большевиков.

Кроме того, многие из горожан были тесно связаны с деревней, сами хлеборобы ездили в Москву, Тверь и Тулу за товаром, именно они и становились носителями той «почти проверенной информации», которая распространялась в глубинке. Циркулирующие в крестьянской среде слухи через письма, иногда через специально посланных ходоков доходили до регулярных армейских частей, вызывая в них брожение и рост недовольства последними мероприятиями власти: Особый отдел ОГПУ в докладной записке выделял следующие основные моменты в письмах родных в армию:

• 1)    Скоро будет война, поэтому правительство запасается хлебом, отбирая его у крестьян.

• 2)    Советская власть возвращается к военному коммунизму, в частности восстанавливается продразверстка.

• 3)    Соввласть проводит индустриализацию страны и улучшает материальное положение рабочих за счет крестьянства, крестьянство не имеет своего профсоюза -отсюда необходимость создания крестьянских союзов.

• 4)    Для защиты крестьянства необходимо вмешательство армии [22, c. 232].

Проанализировав содержание крестьянских писем, Особый отдел ОПТУ приходит к выводу о необходимости фильтрации новобранцев, полагая, что «солдат от сохи» ненадежный союзник, способный в будущем повернуть свое оружие против господствующей системы и спровоцировать новую «крестьянскую» революцию.

Иногда слухи провоцировали и сами официальные органы. Так, работники подмосковной прокуратуры в частных беседах откровенничали: «Через год кулачья, спекулянтов и злостных мельников не будет, а что мы с ними сделаем, скоро узнаете». Секретариат Московского комитета ВКП (б) требовал от городской и уездной прессы не рассуждать о хлебных трудностях, а помещать хроникерские заметки только с визой продовольственного отдела Губторга, что в свою очередь способствовало усилению слухов среди населения [23].

Кроме слухов в крестьянской среде стали распространяться прокламация и листовки, содержание которых было оппозиционно существующей системе. В Воскресенском доме крестьянина (Московская губерния) появилась листовка, в которой было перепечатано «Завещание Ленина». Сообщалось, что «листовка была направлена против тов. Сталина и кончалась призывом: пусть каждый кричит большелоб этой правде».

В Тверской губернии была обнаружена листовка, в которой высказывалось недовольство в связи с перебоями в снабжении села товарами: «Масла нет, мука только недавно стала, керосину нет, обманули народ». Среди крестьян Московской губернии распространялась прокламация, в которой говорилось: «Троцкий наш гений, и мы должны идти за ним. Остальных вождей за их политику надо утопить в Москве-реке». Похожие идеи излагались и в резолюциях, принятых на деревенских собраниях. Любопытно содержание документа, пришедшего в информотдел Президиума Моссовета в январе 1929 г. из Богородского уезда Московской губернии: «Мы, граждане, стоя на страже рабочекрестьянской власти, напоминаем всем, что эта власть наша народная, которую мы должны оберегать от всякого посягательства, с какой бы то ни было стороны. Напоминаем руководящей партии, ведущей свою политику социализма в деревне, чутко прислушиваться к голосу народа и избегать всякого насилия» [24].

Однако большинство крестьянских акций продолжало носить стихийный характер и не представляло особой опасности для государства, которое продолжало считать, что «в настоящее время нельзя еще прекращать нажима, он все еще остается необходимым».

Конечно, крестьянство не было безропотным сословием, умеющим лишь приспосабливаться к сложным коллизиям аграрной политики государства. Внутри деревни зрело недовольство. Пресса начала 1930-х гг., документы архивов содержат сообщения о таких фактах активной борьбы крестьян с властью, как порча общественного имущества, поджоги, вредительство.

Формы активного сопротивления крестьянства (1928 – 1929 гг.) [25]

Губернии	Поджоги	Случаи вредительства	Случаи порчи общественного имущества
Московская	312	147	56
Тверская	117	98	69
Тульская	386	203	109

Подобных фактов было немало в центральных районах РСФСР. Так, в селении Андреевском Каширского уезда, «где количество лишенцев, по сравнению с прошлым годом, увеличилось с 4 до 30 (!), была на днях подожжена рига члена избиркома, которую не стали (!) тушить односельчане».

Этот факт наглядно показывает изменение общинной психологии, которая так свойственна крестьянству. Длительное время помощь ближнему считалась в деревне нормой. Большое количество архивных источников содержит материалы о многочисленных угрозах представителям власти. Как правило, эти угрозы относились к тем членам партийного актива, кто сам проявлял по отношению к односельчанам неоправданную жесткость.

Порой угрозы действительно осуществлялись, о чем говорят донесения с мест о террористических актах против общественных и местных партийных работников, селькоров, хлебозаготовителей. Информационные сводки позволяют воссоздать конкретно-историческую картину крестьянского противодействия. К примеру, в д. Минине (Тульская губерния) за активное участие в хлебозаготовках был избит комсомолец Андриянов. Пострадал и член сельсовета Костриков, изувеченный односельчанами за то, что донес о «скрытых объектах обложения». Крестьяне с. Фенино решили провести собрание по обсуждению ситуации с хлебозаготовками. Начальнику милиции, попытавшемуся им помешать, селяне заявили: «Все равно скоро вы слетите и мы начнем вас вешать»[26].

Жители с. Богородское (Московская губерния) Арбузов и Смирнов попытались избить члена избирательной комиссии Михеева за то, что по его предложению их лишили избирательных прав. В Дмитровском уезде (Московская губерния) телесные повреждения получил председатель сельсовета за обложение сбора картофеля в хозяйствах инвалидов и школьных работниц. Именно последние стали инициаторами состоявшейся расправы.

Известны факты, когда сами местные партийные функционеры выступали с угрозами в адрес деревенских активистов. Так, председатель одного из сельсоветов в Бронницком уезде (Московская губерния) предупреждал селькоров: «Мне только узнать, кто про меня пишет в газетах, тогда я такого селькора живо отправлю на тот свет» [27]. А избач Федорин из Звенигородского уезда сам написал себе записку с угрозами, чтобы в ходе дознания «свалить вину за это» на зажиточных соседей, поскольку они ему «мозолят глаза». Нестабильная, тревожная обстановка в деревне в конце 1920-х гг. приводила крестьян в отчаяние, подталкивая к таким формам сопротивления, как убийства председателей колхозов, секретарей партячеек, уполномоченных по хлебозаготовкам.

Для крестьян эти официальные лица зачастую ассоциировались с губительной политикой, которую проводило государство. Поэтому деревенские жители отвечали на насилие насилием. Так, из Гжельской волости (Московская губерния) сообщали, что выстрелом из револьвера смертельно ранен уполномоченный Уизбиркома тов. Рютов. В Дмитровском уезде был застрелен председатель сельского Совета. В Клинском уезде от многочисленных ножевых ранений скончался селькор газеты «Серп и Молот» [28]. В д. Мошаницы Коломенского уезда (Московская губерния) был убит общественный селькор Никитин, в с. Хорошево того же уезда погиб член сельсовета, селькор Н. Птицын [29, c. 62].

Большевистское руководство, анализируя эти и подобные факты, вынуждено было признавать, что «основные мотивы совершения террористических актов непосредственно связаны с проводящимися в последние годы экономическими мероприятиями».

Верным представляется вывод И.Е. Зеленина, что не классовая борьба, порой искусственно разжигаемая, определяла сущность выступлений в деревне: «Крестьянство в целом, его отдельные слои и группы порой осознанно, а чаще стихийно ожесточенно боролись против произвола и насилия, отстаивая свое право на землю, право быть на ней хозяином» [30]. Сломить их можно было, лишь изменив менталитет крестьянства, что и сделала в дальнейшем в 1930-е гг. коллективизация.

Сталинское руководство внимательно следило за реакцией деревенских жителей, осознавая, что от ее результатов в конечном итоге зависит выбор пути развития России. Победа, одержанная Сталиным в политической борьбе тех лет, предрешила судьбу страны на долгие годы. Факты, свидетельствовавшие об активной борьбе крестьянства с большевистской властью, можно найти и в сборнике под редакцией В.П. Данилова «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание» [31]. В нем приводятся статистические данные и сообщения с мест о массовых недовольствах крестьян и реакции руководства страны на достаточно взрывоопасную ситуацию.

Государство, стремясь удержать ситуацию в стране под контролем, принимает решение ускорить процесс судопроизводства. Расширенный пленум Тульского окрисполкома констатировал, что случаи сопротивления властям в Тульской губернии должны разбираться в течение 24 часов. Очевидно, что качество такого следствия было крайне низким и зачастую предопределенным. О значительном усилении репрессивных мер свидетельствует циркуляр Тверского окрисполкома, обязывавший привлекать к ответственности тех, кто уличен в укрытии объектов обложения, «с разборкой дел в порядке показательных судебных процессов». А Тульский окрисполком предложил организовать специальные «пятерки» – «карательный орган» для деревенских задолженников и кулаков [32, c. 9]. В случае успеха этот «опыт» должны были перенять и другие губернии.

К тому же государственная машина решила наладить использование труда осужденных крестьян в своих интересах. Циркуляр президиума облисполкома предлагал использовать труд «принудоосужденных» в посевной кампании, а именно при вспашке полей маломощным хозяйствам, колхозам и совхозам; при очистке семян, причем на принудительных работах не исключалось использование инструментов и инвентаря самих осужденных [33, c. 31]. Под влиянием жестких репрессивных мер масштабы и характер выступлений крестьян к 1929 г. изменились. Накал их постепенно ослабел, перейдя в фазу пассивного сопротивления.

Этому способствовало и широко распространенное среди селян мнение, что «отец народов» просто не знает, что происходит на местах, и если ему открыть всю правду, то он тут же восстановит справедливость и накажет зарвавшихся чиновников. Правда, существовала и другая точка зрения, которую высказывали наиболее дальновидные крестьяне: «Уже 10 лет советской власти, а что дала она крестьянам – ничего. Высшее правительство, вроде бывшего царя, оно решает государственные вопросы. А крестьянам бесполезно туда обращаться со своими нуждами. Налог если и скидывают с бедноты, то перекидывают его на середняка.

Спросите их, почему нельзя взять из-за границы товары для крестьянства. Ведь там они гораздо дешевле и лучше, так нет, они хотят развивать свою промышленность. Держат на заводах людей с большими окладами» [34]. Катализатором недовольства крестьян были не только налоговый гнет и экономическая дискриминация, но и «сопоставление жизни рабочих с собственным бытием» [35, c. 198]. Тульские крестьяне упрекали правительство в той огромной пропасти, которая появилась между бытом горожан и селян: «…посмотрите, какой вид имеют теперь рабочие и их жены. Они выглядят полуинтеллигентами, так как материальное положение их, несомненно, улучшилось» [36, c. 16].

Крестьянин И. Патрикеев в своем письме к М.И. Калинину сопоставляет жизнь рабочих и селян: «Пролетариат и рабочие зарабатывают от 50 до 90 руб. в месяц, довольствуются здравоохранением, школой, страхованием жизни, имеют книжки для получения мануфактуры с фабричных магазинов». А крестьяне «роются темными кротами в земле, целые 17 часов в сутки, с утра до вечера и в результате получается, разве только середняк 75% своего существования оправдывает от земли. В то время бедняк и 50%, это в урожайный год. Откуда выжать тот доход, чтобы обеспечивать продуктами существование семьи, не считая беспрерывных расходов?» [37, c. 78–79].

Подобные контрасты вызывали у жителей села не меньше раздражения, чем двойной стандарт в экономической и политической стратегии власти по отношению к рабочему и аграрию. Н.И. Бухарин в своем выступлении на июньском 1928 г. Пленуме ЦК ВКП (б) поставил перед присутствующими следующий вопрос: «Но можем ли мы сказать, что у нас есть реальная угроза смычке между рабочим классом и крестьянством?» И ответил на него: «Можем, и мы должны, исходив из констатирования этого факта» [38].

Однако недовольство крестьян не вылилось в жесткую конфронтацию с властью. Довольно пассивное противодействие деревни чрезвычайным мерам порождало у режима уверенность в том, что намеченную радикальную ломку жизни крестьянина-единоличника деревенское общество примет без особых эксцессов.

Фактически «чрезвычайщина» в отношении деревни в 1928–1929 гг. была, образно говоря, «разведкой боем» накануне сплошной коллективизации. Она показала власти, что расколотый и частично деморализованный деревенский мир не способен дать сколько-нибудь организованный отпор очередному масштабному эксперименту, самому тяжелому для непосредственного производителя способу внерыночной модернизации аграрной сферы. Позже это вылилось в сталинскую формулу - «революция сверху». Последовавшая за свертыванием НЭПа сплошная коллективизация «взорвала» крестьянский мир, поставив на его место принудительную структуру аграрного производства, социалистическую только лишь по форме.