Коми отглагольные прилагательные с суффиксом - са в контексте волжско-камских языковых контактов

В статье «Тюркские черты в структуре зырянского языка и их происхождение» [1] Габор Берецки пишет, что в коми языке выявлен пока один суффикс, возможно, имеющий тюркское происхождение, а именно деепричастный суф. -са (напр., му-ныса «идя»), который, несомненно, соответствует удмуртскому деепричастному суффиксу -са, выступающему в той же форме и функции (мыныса «идя»). В чувашском языке имеется аналогичный суффикс -са, -се (каяса «идя»), который исследователи связывают суффиксом кондиционалиса -са, -сä в тюркских (в частности, в татарском) языках. С этим формантом также связан удм. суффикс кондиционалиса -сал (мынысал «я шел бы»). По мнению Берецки, это не может быть случайностью, и суффикс -са пермских языков следует считать тюркским заимствованием.1 Видимо, это утвержде- ние непосредственно касается удмуртского языка, однако в отношении коми требует некоторой корректировки.

Суффикс -са в удм ур тском языке является одним из самых распространенных формантов отглагольного формообразования. Обладая абсолютной продуктивностью, он может присоединяться к любой форме глагола, в том числе заимствованного, образуя деепричастия, вроде вартскыса «прячась», юнматыса «укрепив, укрепляя», обеда-са «обедая», шуметыса «шумя» и т.д., которые имеют широкий спектр значений и функций, высокую частотность употребления и могут быть вклю- des Tschuwaschischen über dieses Suffix, das es denselben Ursprung hat wie das Konditionalsuffix -sa, -sä der Turksprachen. Auch in der Sprachen der Tataren, der Nachbaren der Votjaken, lautet das Konditionalsuffix -sa, -sä. Dies ist eine beachten-swerte Tatsache, denn das wotjakische Konditionalsuffix -sal (z.B. mi̮ni̮sal «ich würde gehen») halt ebenfals mit dem Verbaladverb -sa zusammen. Das -l des Konditionalsuffixes ist – darauf wurde schon mehrfach hingewiesen – eine Verkürzung der Form val «war» des Verbs «sein». Da so viel Übereinstimmungen kein Zufall sein können, halte ich das suffix -sa des Verbaladverbs in den permischen Sprachen für eine Entlehnung aus den Turk-sprachen [1, с. 72].

чены в разного рода конструкции: адаптационные (напр., контролировать карыса «контролировать»), компаративные (напр., кырдӟаса кадь бызё «бежит, как поет»), вводные (напр., акчмяк вераса «короче говоря») и т.д. Деепричастия на - са широко используются также в составе т.н. спаренных, или составных глаголов, вроде: кулыса быризы «вымерли, букв. умерев исчезли», бызьыса кошкем «убежал, букв. убегая ушел». Эти глаголы, как и аналогичные конструкции с деепричастием - ын , - ен в марийском языке, сформировались под непосредственным тюркским (татарским) влиянием, о чем свидетельствует тот факт, что они отсутствуют в других финно-угорских языках, но имеются во всех тюркских [2, с. 265-266; 3; 4; 5; 6, с. 224-226; 7 и др.].

С большой долей вероятности можно предположить, что тюркское влияние сказалось и в целом на формирование этого разряда удмуртских деепричастий и обусловило их широкое распространение. В части функций удмуртским деепричастиям на - са в коми языке соответствуют продуктивные деепричастия на - мöн , - öмöн , развившиеся из общепермских - öм -овых отглагольных имен в форме инструменталя и отсутствующие в удмуртском, ср., удм. быгатыса ужаны , коми кужöмöн уджавны «умеючи работать»; удм. вартскыса улüз , коми дзебсьöмöн оліс «жил скрываясь»; удм. малпаса улüсь , коми мöвпалöмöн олысь «тот, кто живет думая, букв. думая живущий» и т.д.

В ком и язы ке нет деепричастий на - са (в том числе, отсутствует и, что важно, абсолютно невозможна форма * муныса , приведенная Берец-ки). Вместо этого мы имеем небольшую группу слов, традиционно рассматриваемых в разряде относительных прилагательных, характеризующих предмет «по состоянию»: сувтса пу «стоячее дерево», куньса син «закрытые глаза». Таких слов девять: восьса «открытый» <  вось -: восьтны «открыть», водса «лежачий» <  водны «лечь», куньса «закрытый (о глазах)» <  куньны «закрыть (о глазах)», пöдса «закрытый» <  пöд -: пöдлавны «закрыть (напр., окно)», пукса «сидячий» <  пук -: пукавны «сидеть», сиптыса «закрытый» <  сиптыны «закрыть (напр., дверь)», сувтса «стоячий» <  сувтны «встать», тöдса «знакомый» <  тöд : тöдны «знать», тупкыса «закрытый» <  тупкыны «закрыть (напр., отверстие)». Обычно их рассматривают в качестве дериватов продуктивного словообразовательного суффикса - са , который образует относительные прилагательные от именных основ с общим значением «признак по обладанию, принадлежности одного предмета другому», вроде сиктса ныв «деревенская девушка» <  сикт «деревня», ныв «девушка»; вöрса пемöс «лесной зверь» <  вöр «лес», пемöс «животное»; партияса член и др. Однако нельзя не заметить, что рассматриваемые отглагольные образования семантически и функционально существенно отличаются от отыменных прилагательных. ²

В современном языке они составляют закрытый, семантически ограниченный разряд. В него входят слова, обозначающие: 1) состояние «открытость – закрытость» ( восьса «открытый», куньса «закрытый, о глазах», пöдса , сиптыса , тупкыса «закрытый»); 2) положение в пространстве ( сувтса «стоячий», водса «лежачий», пукса «сидячий»); 3) слово тöдса «известный, знакомый»³. Эти образования в значительной степени условно объединены в группу отглагольных прилагательных, поскольку в грамматическом отношении имеют некую «частеречную размытость» и устойчивую тенденцию к связному употреблению в заданном контексте.

В роли отглагольных прилагательных используются, как правило, слова первой группы ( восьса öдзöс «открытая дверь», пöдса öшинь «закрытое окно», куньса син «закрытые глаза», сиптыса лавка «закрытый магазин»), которые в предикативной функции в сочетании с глаголом могут получать адвербиальные значения, напр.: ошиньсö пыр восьса (= восьсöн нареч.) кольö «окно всегда открытым оставляет, букв. в открытом виде»; одзöссö пöдса (= пöдсöн нареч.) видзö «дверь запертой держит, букв. в закрытом положении». Вместе с тем они никогда не используются для выражения второстепенного сопутствующего действия, т.е. в роли деепричастия, как в удмуртском, напр., удм. синзэ кыньыса кылле «лежит, закрыв глаза» нельзя передать коми * синсö куньса куйлö , а только с помощью деепричастия на - öмöн : синсö куньöмöн куйлö .

Группа слов со значением положения в пространстве имеет несколько иные характеристики. В большинстве случаев они сохраняют значение сопутствующего действия или обстоятельства действия, сближаясь с удмуртскими соответствиями, ср.:

кз. пукса унмовсьны кп. пуксу онмöссьыны4

примеры: сувтса «стоячий», водса «лежачий», тöдса «известный» и тупкöса «закрытый», он отмечает, что таких слов не много. Однако он ошибочно (видимо, из-за слова тупкöса «закрытый») выделяет суффикс -( ö ) са , который, по его мнению, «легко рассекается на (- ö ) с и - а , ср. наречия сувтсöн «стоя», водсöн «лежа» [8, с. 88]. На самом деле слово тупкöса образовано по той же модели, что другие слова этого разряда, с помощью суф. - са от глагола тупкы-ны «закрыть» >  тупкыса , ср. диал. вым.нв.уд.сс. тупкыса , вв. тупкиса . Переход последнего гласного основы ы >  ö мог произойти под влияние многочисленного разряда отглагольных прилагательных с суф. - öс , - öс-а , вроде пöтöс , диал. вым.нв.уд.л. пöтöса , вв. пöтса «упитанный». Аналогично сиптыса > диал. уд. сиптöса, вым. сиптэса «закрытый» [9, с. 297, 301, 337, 381].

удм. пукыса умме усьны «уснуть сидя»

кз.сувтса сёйны кп. султсу сёйны удм. сылыса сиськыны «стоя есть»

кз. водса лыддьысьны удм. выдыса лыдьыны «лёжа читать»

Эти слова почти не встречаются в позиции определения к именам, напр., нельзя сказать * пукса морт «сидящий человек», * водса висьысь «лежачий больной», * сувтса ва «стоячая вода» и т.д., поэтому приводимые в грамматиках и словарях адъективные значения: «стоячий», «лежачий», «сидячий» точнее было бы передавать как наречные: сувтса «в стоячем положении, состоянии», водса «в лежачем состоянии», пукса «в сидячем положении». Об этом свидетельствуют и данные коми диалектов, в которых, хотя тоже очень ограничено, эти слова выступают в функции деепричастий и наречий. Так, В.А. Ляшев пишет, что в вым-ских говорах наблюдается «факт замены деепричастий на - öмöн деепричастиями на - са ; редкие примеры относятся к небольшой группе деепричастий значения состояния» и приводит те же три слова: мудзöма , пукса и унмовсьöма «устал, сидя и уснул»; водса шоччö «лежа отдыхает»; тэ сутса сёрнит , тэнсьыд юалöны «ты стоя говори, у тебя спрашивают». Он также отмечает дальнейшую адвербиализацию деепричастных форм в примерах, вроде сутса (лит. сувтса ) зэрö «стоймя льёт дождь», потшъяссö сутса вайöны «жердей много (букв. стоймя – Г.Ф .) везут» [10, с. 157 – 158]. Аналогичное употребление приведенных форм, обозначающих «действие, совершаемое одновременно с другим действием и вместе с тем способ действия», зафиксировано в ижемских говорах: вотса лыддьыс'э «лёжа читает», сутса сёйэ «стоя кушает», пукса уз'э «сидя спит», однако, как и в остальных коми-зырянских диалектах, эти формы рассматриваются в группе отглагольных прилагательных, вместе со словами войса (< воиса , лит. вось-са ) «открытый», сутса зэр «сплошной, проливной дождь», сиптыса «закрытый (напр., о двери)», тöтса (лит. тöдса ) «знакомый» [11, с. 62, 102].

В современном коми языке можно наблюдать некоторую тенденцию к преодолению размытости значений, а именно к функциональному расподоблению деепричастно-наречных и адъективнопричастных форм. Так, в ижемском, удорском и лузско-летском диалектах рассматриваемые формы в функции прилагательных-причастий спорадически имеют на конце дополнительный элемент -с, который, видимо, появляется по аналогии к прилагательным с суффиксом -эс (лит. -öс, вроде варгöс «непослушный, ленивый», писькöс «ловкий, пронырливый, пытливый», алькöс «пологий, отлогий» и т.д.). При этом слова второй группы приобретают способность выступать в роли определений к именам, напр., иж. вотсас чумалиысь карэныс сутсас чумали «из собранных снопов ставят суслоны», букв. «из лежачих суслонов делают стоячие суслоны»; сутсас пила «продольная пила, букв. стоячая пила»; уд. сувтса, сувтсас «стоячий»: сувтсас зэр «проливной дождь», сувтсас пу «стоячее дерево», сувтсас син «бесстыжие глаза, букв. стоячие глаза»; водса, водсас «лежачий»; пукса, пуксас «сидячий»; лет. тöтса, тöтсас «знакомый» [11, с. 62; 12, с. 47; 13, с. 57]. С другой стороны, в большинстве коми диалектов, а также в литературном языке, «наиболее деепричастные» слова со значением положения в пространстве подверглись дальнейшей адвербиализации (водсöн < водса-öн «лёжа», сувтсöн < сувтса-öн «стоя», пуксöн < *пукса-öн «сидя»), несомненно, под влиянием деепричастий на -öмöн, ср., напр., вым. водсаöн, водöмöн «лежа, в лежачем положении»: водсаöн, водöмöн лыд-дьысьны «читать лёжа» [14, с. 197].

В рамках общенационального языка все отглагольные образования на - са имеют весьма ограниченное употребление. В живой речи встречаются, в основном, слова со значением «открытый» – «закрытый» в функции определения к именам, ад-вербильные же значения уже почти не воспринимаются носителями коми языка.

Из сказанного следует, что коми и удмуртские образования на - са , по крайней мере, в современных языках вряд ли могут рассматриваться как однопорядковые «соответствия». Различия их достаточно существенны, чтобы однозначно возводить к общему источнику, тем более что среди исследователей нет единого мнения об их происхождении.

Имеется версия, что коми «отглагольные прилагательные» и удмуртские деепричастия на - са восходят к неким отглагольным именам общепермского праязыка, которые почти полностью (за исключением отдельных реликтовых форм) были утрачены коми языком, а в удмуртском развились в продуктивный разряд деепричастий. Так, П.Н. Пе-ревощиков считает, что исторически удмуртские деепричастия на - са , как и все другие деепричастия финно-угорских языков, «были именами, выражавшими понятие действия или состояния». Об этом свидетельствуют очень редкие примеры из южноудмуртских диалектов, в которых деепричастия на - са имеют при себе послелог (напр., басьтыса вы-лысь «получая», ыбыса вылысь «стреляя»), изредка встречаются с приименной отрицательной частицей öвöл и (крайне редко) имеют личнопритяжательный суффикс ( пересьмисаям букв. «в старении моем»). Далее он отмечает, что «в деепричастиях на - са обнаруживаются и другие пережитки именных свойств», а именно: они, хотя и очень редко, могут выступать в функции определения к имени, напр., кураськыса улон «нищенская жизнь», курадӟыса улон «тяжелая, букв. страдая, жизнь». Об этом же говорят отглагольные прилагательные коми языка, вроде сувтса пу «стоячее дерево», куньса син «закрытые глаза» и т.д. [15, с. 39 – 42].

Из этого следует, что суффикс -са также должен быть связан с именным словообразованием. П.Н. Перевощиков, а вслед за ним Б.А. Серебренников [15, с. 44; 16, с. 307] считают, что он мог воз- никнуть из контаминации с-ового суффикса отглагольных существительных (в словах вроде удм. вошт-ос «предмет обмена» < воштыны «менять», коми верд-ас «корм» < вердны «кормить» и т.д.) и некоего суффикса -а, который сохранился в отдельных падежных формах (напр., удм. гурт-а-мы «в нашей деревне», коми вöр-а-ным «в нашем лесу»), отвергая версию Ф. Видемана и А.И. Емельянова о возможности выведения конечного -а из посессивного суффикса -а прилагательных (напр., коми шуда, удм. шудо «счастливый»)5.

С другой стороны, многие исследователи отмечают близость удмуртского деепричастия к чувашскому деепричастию на - са , - се , ср. чув. пуйса кай «стать богатым», салтса ил «развязать», сулса ир «махать», сулса кай «качнуться» и т.д., которое считается рефлексом древнетюркского причастия на - cap , и связывают происхождение пермских образований на - са с тюркским влиянием. Так, В.И. Лыткин и Т.И. Тепляшина прямо пишут: «Мы склонны думать о чувашском его (суф. - са – Г.Ф. ) происхождении. Форма на - са может быть заимствована пермскими народами из древнечувашского языка еще в прапермскую эпоху, о чем говорит наличие его в говоре кольских коми с аналогичным же значением» [17, с. 192 – 193].

Эти две версии не являются взаимоисключающими. Можно предположить, что отглагольные имена на - са , возникшие как общепермская инновация, попали под влияние древнечувашского языка и по причине более тесных и продолжительных контактов последнего с праудмуртскими диалектами получили широкое распространение в удмуртском языке. Л.С. Левитская, отмечая близость удмуртских деепричастий к чувашским, которые генетически связывает с общетюркским отглагольным именем (причастием) с условно-временным значением на - са , - се , не исключает возможность контаминации последнего с пермским отглагольным именем на - са и последующего общетюркского влияния на формирование удмуртского деепричастия [18, с. 103 – 104].

Однако и при этом объяснении происхождения пермских «деепричастий» на - са вопросы остаются и, прежде всего, в отношении интерпретации коми материала. Если предположить, что в общепермском праязыке существовало собственное или появившееся под древнечувашским влиянием отглагольное имя (→ причастие, деепричастие) на - са , то когда этот разряд исчез из коми языка? Надо думать, это могло произойти уже в отдельной жизни пермских языков. Тогда возникает вопрос, почему коми язык отказался от деепричастия на - са и выработал свои соответствия на - öмöн , ср., напр., удм. быгатыса ужаны, коми кужöмöн уджавны

«умеючи работать»; удм. сиськиз пукыса , коми пуксьöмöн сёис «ел стоя»; удм. невестаэз вайо , ымнырсэ пыдтаса , коми невестасö вайöдісны чужöмсö тупкöмöн «приводят невесту, закрыв ее лицо» и т.д.? Ведь структура абсолютно всех «сохранившихся с общепермского времени» слов до сих пор понятна носителям коми языка, что предполагает возможность и даже некоторую облига-торность активного формообразования?

Далее, «общепермское происхождение» коми слов предполагает сохранение некоторой грамматической общности с древним (реконструируемым) состоянием удмуртских соответствий. Однако те именные характеристики, которые приводит П. Пе-ревощиков (употребление с послелогом, возможность оформления лично-притяжательным суффиксом), не приемлемы для коми языка. Удмуртские же образования не встречаются в функции определения к существительным, вроде куньса син «закрытые глаза». Принятое утверждение, что и удмуртские «деепричастия на - са часто употребляются в функции определения к имени» [17, с. 192], подтверждается только конструкциями «деепричастие + имя действия»: шулдыръясъкыса улон «веселая жизнь», тупаса улон «дружная жизнь», ку-раськыса улон «нищенская жизнь», курадӟыса улон «тяжелая, букв. страдая, жизнь», пукыса улон «сидячий образ жизни», которые, по существу, равны глагольным, ср., шулдыръясъкыса улыны «веселясь жить», кураськыса улыны «нищенствуя жить», курадӟыса улыны «страдая жить» и т.д. и должны рассматриваться как трансформация последних, а не собственно именная конструкция.

Не выглядит убедительной и гипотеза о происхождении форманта - са путем контаминации именного словообразовательного суффикса и падежного элемента, прежде всего, с точки зрения необходимости: неясно, зачем столь сложным способом создавать новый суффикс отглагольных имен на базе такого же отглагольного суффикса имен, учитывая, что в общепермском праязыке уже существует сложившаяся система причастных и деепричастных форм.

Все сказанное позволяет усомниться в общепермском происхождении рассматриваемых образований. Однако остается вопрос, каково в таком случае происхождение коми отглагольных имен на - са ? Возможно, ответ кроется в диалектной раздробленности прапермян и исторических передвижениях отдельных групп населения внутри языкового коллектива? Во всяком случае, версия о миграционном характере проникновения этих слов в пракоми диалекты, по нашему мнению, лучше объясняет современную ситуацию с коми образованиями на - са , которые создают впечатление «слабого отзвука», затухающей изоглоссы, распространенной в северном направлении.

Можно предположить, что некоторые деепричастные формы на -са появились в южнокоми регионе под влиянием удмуртского (? древнечувашского) языка как периферийное явление. О достаточно раннем образовании косвенно свидетельствует их структура: три слова образованы непосред- ственно от основы инфинитива: вод-ны «лечь», кунь-ны «закрыть глаза», тöд-ны «знать», остальные – от связных основ, ныне не употребляющихся без суффиксального оформления: пук- (пук-ав-ны «сидеть», пук-сьы-ны «сесть», пук-öд-ны «заставлять сидеть», диал. нв.уд. пук-ны «сидеть»); вось-(вось-т-ны «открыть», вось-сьы-ны «открыться»); пöд- (пöд-л-ав-ны «закрыть», ср. диал. лл. пöд-ны «закрыть, затворить», пöд-ан: пач пöдан «заслонка печи»); туп- (туп-кы-ны, диал. туп-йы-ны, туп-льы-ны «закрыть», тупйöд «затычка», диал. тупкöд «крышка»); сув- ~ сул- (сув-т-ны «встать», сул-ав-ны «стоять»); сип- (сип-ты-ны «закрыть»).6 С миграцией отдельных групп пракоми населения из Прикамья эти слова переместились в северном направлении, сначала на территорию Прилузья, а затем в другие регионы современного проживания коми-зырян.

Эта версия хорошо согласуется с неоднократно высказанной мыслью о связи северо-западных диалектов коми языка с южнокоми регионом и При камьем ⁷, а также подтверждае т высказанную В.А.

Ляшевым мысль о проникновении диалектных явлений из Прикамья на Вымь, Удору и Ижму «двумя обходными путями – через верхнепечорские говоры, с одной стороны, и через лузско-летские, с другой. При этом центральная зона остается непроницаемой» [23, с. 44]. Так, образования на - са лучше сохранились в северо-западных коми-зырянских диалектах – вымском и ижемском, напр., в говоре кольских коми зафиксирована форма куйласа (< куйлыны «лежать»): куйласа лыддьысьэ «лёжа читает» [11, с. 146], ср. удм. кылльыса лыдьиське «тж.». Она может быть квалифицирована как локальное новообразование по аналогии к водса лыддьысьны «лежа читать». В южнокоми же регионе эти образования выглядят архаично, почти не воспринимаются говорящими как слова родного диалекта, сохраняясь в отдельных говорах, напр., в летском говоре лузско-летского диалекта зарегистрировано устойчивое выражение бöрдса банöн «с заплаканным лицом» (от бöрдны «плакать») [13, с. 57], которое неизвестно другим носителям диалекта. Коми-пермяцким языком отглагольные образования на - са также почти утрачены, хотя некоторые из них отмечены в словарях, напр., кп. сев. водса «лежачий» и пöдса то же что пöдана «закрытый» [24, с. 77, 363]. Это можно расценивать как свидетельство о более раннем их проникновении в южные говоры по сравнению с северо-восточными. Изоглоссу подтверждает и явление дополнительной «адъективации» отглагольных образований с помощью элемента - с , о котором говорилось выше, также представленное в северо-западных (иж., уд.) и лузско-летском диалектах.

Из северо-западных и прилузских говоров эти образования могли проникнуть в центральную диалектную зону сысольско-средневычегодского бассейна, где, не найдя поддержки в «языковой памяти», попали под влияние отыменных прилагательных на - са и подверглись адъективации. Если высказанное предположение верно, то появление «отглагольных прилагательных» на - са в коми языке следует связать с поздними миграционными потоками, наиболее интенсивные из которых датируются примерно серединой II тыс. н.э. [23, с.144].

Работа выполнена при поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН в 2012 – 2014 гг. «Истоки и традиции уральских культур: пространственно-временная динамика».

Сокращения вв. – верхневычегодский диалект коми языка, венг. – венгерский язык, верхнекам. – верхнекамские говоры коми-пермяцкого языка, вс. – верхнесысоль-ский диалект коми языка, вым. – вымский диалект коми языка, иж. – ижемский диалект коми языка, кз. – коми-зырянский язык, кп. – коми-пермяцкий язык, куд.-иньв. – кудымкарско-иньвенский диалект кутшö «какой» (уд. лл.удм.); отрицательные глаголы иг, ин, из (иж. уд. вым. нв. кя. юж. кп.) и мн. другие фонетические и грамматические явления, а также общая лексика (21, с. 15558; 22; и др.)

коми-пермяцкого языка, кя. – коми-язьвинский диалект, л. – летский говор лузско-летского диалекта, лл . – лузско-летский диалект коми языка, манс. – мансийский язык, мар . – марийский язык, нв. – нижневычегодский диалект коми языка, печ . – печорский диалект коми языка, сев. кп. – северные говоры коми-пермяцкого языка, скр . – присыктыв-карский диалект коми языка, сс . – среднесысоль-ский диалект коми языка, уд . – удорский диалект коми языка, удм . – удмуртский язык, фин. – финский язык, чув. – чувашский язык, эрз. – зрзя-мордовский язык, юж.кп. – южные говоры коми-пермяцкого языка.