Коммуникативные стратегии нарративного дискурса в сказках Олонецкой губернии, записанных А. А. Шахматовым

А. А. Шахматов, великий русский лингвист, историк, основоположник исторического изучения русского языка, древнерусской литературы и летописания, был замечательным и, как оказалось, прозорливым фольклористом-диалектологом и этнографом. Он сделал свои первые научные фольклорные записи в поездке по Олонецкому краю в 1884 году: 71 сказка, 11 былин, © Терешкина Д. Б., 2024

2 духовных стиха, 30 загадок, а также свадебные песни и причеты. Русский Север всегда был объектом пристального внимания собирателей старины, и, продолживший исследования известных фольклористов П. Н. Рыбникова и А. Ф. Гиль-фердинга и историка русского языка М. А. Колосова, А. А. Шахматов внес значительный вклад не только в фольклористику (зафиксировав ценные тексты), но и изучение фольклорной коммуникации, которой ученый уделял особое внимание. За июль и август 1884 года он посетил Заонежье, Кондопожскую, Великогубскую, Шунгскую и Толвуйскую волости. Н. Е. Ончуков, осуществивший в 1908 году публикацию сказок, в том числе записанных А. А. Шахматовым, отмечает, что именно они «самым тщательным образом передают все особенности оригина-ла»¹. Поскольку записи велись исключительно письменно, многое из фонетических особенностей говора сказителей было упущено или унифицировано; не сохранились и имена некоторых сказителей, а также необходимые сведения о них. Однако в своих ранних фольклорных записях А. А. Шахматов заложил основы методики фиксации текстов в полевых условиях, что уже в начале XX века позволило создать программы для сбора и изучения народной словесно-сти². Скрупулезность в указании всех элементов произносимого информантом текста позволила сохранить в фиксации акта рассказывания не просто сюжет фольклорного текста и его речевое оформление, но и множественные факторы коммуникативной ситуации, воссоздающие вариативные сценарии коммуникативных стратегий рассказчика.

Коммуникативной стороне исследования фольклорного текста в последнее время уделяется большое внимание:

«Очевидно, что дальнейшая разработка нарратоло-гической проблематики в применении к фольклорному тексту должна строиться с учетом специфики устной речи и особенностей коммуникативной ситуации экспликации текста» [7: 210].

В теории нарратива господствующим становится взгляд на текст о событии как на коммуникативный акт, рассмотренный одновременно в синхроническом (в практике анализа категорий нарратологии) и диахроническом (в понятиях исторической поэтики) аспектах [2], [6].

Акт произнесения текста информантом исследуется с разных позиций; все более детальным становится изучение внетекстовых факторов речевой ситуации рассказывания (пения, сказывания и др.). Современные технологии фиксации актов коммуникации в ситуации произнесения фольклорного текста (которые, как известно, не сводятся только к воспроизведению собственно фольклорного текста) позволяют изучать фольклор с новых позиций [1]. Тем более важным оказывается исследование записей XIX века, которые, не имея детальных характеристик современных фиксаций текстов, тем не менее предоставляют возможность судить о коммуникативных стратегиях рассказчика только исходя из записи непосредственно его речи. Записи сказок Олонецкой губернии, осуществленные А. А. Шахматовым, оказываются в этом смысле благодатным материалом.

Коммуникативные стратегии рассказчика сказок Олонецкой губернии в записях А. А. Шахматова разделены нами на две группы: 1) собственно нарративные и 2) вненарративные.

Собственно нарративные элементы речевого дискурса гораздо уже, чем текстовые, поскольку записанный А. А. Шахматовым текст больше собственно нарратива. Вненарративные элементы А. А. Шахматов помещает в скобках; в записях других собирателей в сборнике Н. Он-чукова такой тщательной фиксации особенностей рассказывания не наблюдается (в том числе в материалах самого Н. Ончукова), а по поводу записей М. Пришвина составитель сборника даже посетовал, что они обработаны в сторону большей книжности и правильности (При-меч. 1: XIV). Наблюдения над особенностями записанного А. А. Шахматовым текста проиллюстрируем на примере одной из наиболее пространных и интересных сказок всего корпуса – «Иван Попович и прекрасная девица» (Примеч. 1: 202–213), записанной «от старушки Тараевой в с. Кондопоге Петрозаводского уезда Олонецкой губернии» (Примеч. 1: 202).

ВНЕНАРРАТИВНЫЕ КОММУНИКАТИВНЫЕ ПРИЕМЫ

Обращения к настоящему речевой ситуации (обращение к адресату текущего момента речи – собирателю): «Жил-был свещенник (как у нас в Кондопоги всё ровно)»; указание рассказчика на свою забывчивость (не позволяющую в деталях обрисовать ситуацию): «И брат всё медленно книгу читаэт. Есь не в каком царьсвии (царьсва не знаю назвать)», пояснения-усиления : «есь у царя доцька прекрасная дивиця, хто на ю посмотрит, тот с ума рехнётця (хто на ю посмотрит)»; повторы уже сказанного ранее (опасение, что слушатель (собиратель) забыл детали рассказа): «Ниужели моя сестра до того достойна, что за зверя замуж думать» (а у родителя так бласловлёно, что за перьвого свата дать)».

Примечательным оказывается коммуникативный прием не просто обращения к собирателю как собеседнику, но и включения его в ситуацию нарратива – чаще всего с частицей «вишь» («видишь»):

«Потом стало сестрёнкам скучно, что брат не говорит с нима, подходит болшаа сестра. “Милый братець, Иван Поповиць, пойдём на могилу, к Божьему храму к родителям своим” (попахать вишь хотят родителей своих)».

Вненарративными элементами становится в тексте целая система вводных слов, междометий и наречий, выражающих отношение рассказчика к сообщаемому (сочувствие героям, их положению и т. д.), и трансляция этого отношения адресату (собирателю): «Сестра закричала, смолиласи брату своему: “Братець мой, красота у меня ведь непомернаа…” (просит брата, вишь)». Важным элементом оказывается пояснение непонятных собирателю, по мнению информанта, слов: « Ён огвёрнулся (оделся) скоро и пошол», а также прочие пояснения самого различного рода :

«Был у него единый сын Иван Поповиць (изотчины у него не было). Потом стал у них татинька нездоров (тому помереть надо); стал ён сыну своему наказывать о дитях своих…».

Стоит отметить следующее обстоятельство. Чем динамичнее становятся события рассказа, тем больше пояснений приходится делать сказителю. Приведем пример:

«Росплачетця Иван: “Ах же, милы зятева мои, не оставьте горевать меня, спуските эту щуку в синёё море” (щуку пёхнуть надо в синёё море, затым что нетелей оттуда выгонит). Лёв зверь кинул лапу на щуку, а медведь и дви (у лева, видно, силы болеэ), спёхнули щуку в море; в мори щука стрепехталась, а нетели с моря в гору побежали, а пастуху то и надо: ворон хватил быка за верьховища, так и тащит с воды».

Наблюдения над «непонятными текстами», фиксируемыми без обработки в полевых условиях, все более интересуют исследователей народной традиционной культуры:

«Дословно расшифрованные полевые записи с трудом можно понять даже при наличии поясняющих комментариев собирателей. <…> рассказ представляет собой не столько изложение событий <…> сколько череду реплик преимущественно прямой речи и комментариев к ним информанта для собирателя <…> В этом то ли рассказе, то ли сценке по памяти мы имеем несколько уровней коммуникации, каждый из которых встроен в другой по принципу матрешки» [1: 13–14].

НАРРАТИВНЫЕ КОММУНИКАТИВНЫЕ ПРИЕМЫ

Собственно нарративные коммуникативные приемы в сказках, записанных А. А. Шахматовым, несомненно, занимают центральное место в акте рассказывания. Среди них главным становится само по себе повествование, воспроиз- ведение нарратива – с эмоциональным включением, подробностями «из уст очевидца»: «Что за чудо за эдако, в эхтом мести и царьева не видано (не бывало, вишь, никогда, тут царьево со-чинилось)». Процесс погружения в ситуацию нарратива порождает явление «обретения родства» с главным героем рассказа: он становится как бы своим, родным, и номинации героя трансформируются от нейтрального «Иван» к уменьшительно-ласкательным «Иванушко», «Ванюшка» и др.

Важным приемом в рассказывании истории является детальная передача прямой речи героев как косвенной, так и прямой речью:

«Потом стал у них татинька нездоров (тому помереть надо); стал ён сыну своему наказывать о дитях своих: как болшой доцери придёт перьвый сват, за того и выдать доцьку, и другой доцери так же, как придёт перьвый сват, так и дать ю такождо, и так же и третьей дочери, как перьвый жених посватает, за того и выдать нужно».

Передача прямой речи, в том числе в форме диалогов, происходит с максимальной близостью к живой, непосредственной речи: «Выбегала сестра среди бела двора, стречаэт брата своего: “Откули тебя Бог принёс? Как же ты сюды за-шол?”».

Пожилая женщина-информант, из уст которой звучала записываемая А. А. Шахматовым сказка, была, судя по всему, превосходной рассказчицей, обладающей богатым воображением и способностью полного погружения в изображаемое. В сказке «Иван Попович и прекрасная девица» мы видим не только редкий в фольклоре мотив чтения героем книги (в данном случае – растянувшееся на многие года действие героя), но и передачу «цитирования книжного текста» (то есть то, о чем именно читал главный герой):

«Тут ёны стали жить с братом, три сестры и брат.

И брат всё медленно книгу читаэт. “Есь не в каком царь-свии” (царьсва не знаю назвать), “есь у царя доцька прекрасная дивиця, хто на ю посмотрит, тот с ума рехнётця” (хто на ю посмотрит)».

Примечательны нарративные элементы, указывающие на особенности речевого взаимодействия героев:

«Потом стало сестрёнкам скучно, что брат не говорит с нима, подходит болшаа сестра. “Милый братець, Иван Поповиць, пойдём на могилу, к Божьему храму к родителям своим” <…> Ну и пошли ёны на могилу».

Чрезвычайно занимательны указания на коммуникацию героя с самим собой, внутреннюю речь, которая, не имея никакого содержательного значения в нарративе, передает тонкие грани образов главных героев и (что важнее) образа рассказчика:

«…“а жалаю прикрасну дивицю привесть в тимни-цю, посадить возли меня рядом на стул, выцеловать несколько раз”. Пошол сторож: “Этакой подлець, ка-кии ричи говорит: целовать прикрасную дивицю”. Однако же донёс прикрасной дивици слова его».

Сложные стратегии, когда в коммуникативной ситуации обозначены несколько коммуникантов, не единожды встречаются в создаваемом сказителем тексте, как в следующем примере, где не менее пяти участников речевой ситуации: девица, служитель, Иван (герои сказки), рассказчица, собиратель (стороны речевой ситуации рассказывания сказки информантом собирателю фольклора – слушателю):

«И говорит прикрасна дивиця служителю своэму: “Поди купи у Ивана эту штуку у него, пусть продас мни” (кукшиньчик этот). Приходит сторож к нему и говорит: “Продай мни кукшиньчик, прикрасной дивици. Много ли тиби денег требуетця за то?”».

Коммуникация героя с самим собой («думание вслух») несколько раз встречается в цитируемой сказке и зачастую отражает сомнения героя, его душевную борьбу, видимую лишь повествователю:

«…читал ён ни много ни мало три года в ряд и дочитал до того места, что ити ему надо не в какоэ царьсвие, взять эту дочьку замуж за себя. “Не дурак ли я буду, что я пойду. Несколько сватало ю кнезей и бояр и некого ей не дают, неужель она за меня пойдёт? Нет, однако, я пойду”».

Входит в нарратив и коммуникация героя с Богом (причем с «обратной связью»): «Смолит-ця Иванушка ко Господу: “Господи Боже мой, выведи меня на путь”. Пошол Иванушка путём-дорожкой, показал Господь дорожку ему», а также с упоминавшимися в рассказе (например, умершими) героями: «Матушка в земли говорит ей: “Бежы, дочь, домой, гляди, чорный ворон налетит, хватит тебя за верьховищо и унесёт”». Примечательны коммуникативные связи говоримого сейчас с уже рассказанным ранее (то есть тем, что знает слушатель и чего не знает герой рассказа): «А прикрасна-то дивиця не знала умы-сель его (что он делаат)». Это не только делает многомерным нарратив произносимого текста, но и сложной саму коммуникативную ситуацию рассказывания. Важно отметить, что мастерство сказительницы проявляется еще и в том, что, помня о деталях своего рассказа (о которых, быть может, уже успел забыть слушатель), она после целой череды повествуемых событий обращается к этим деталям как важным, значимым:

«Жили они побыли, маменька у них и померла. Вылили ёны патрет чугунный, снесли к Божьей Матери, в церьквы поставили. <…> (Спустя достаточно большой фрагмент текста. – Д. Т.) Слили патрет на татиньку такой же чугунный и так же к Богородици в церков к собору поставили (к жены так и поставили патрет, патрет о патрет)».

Этот пример говорит о сложных коммуникативных связях, которые держит в памяти и которыми управляет информант: сказитель – собиратель, сказитель – герои рассказа, герои рассказа между собой (в изложении информанта их речи – прямой и косвенной), герои рассказа живые – с умершими, герой в его коммуникации с Богом. При этом надо учесть, что это устный текст, рождаемый здесь и сейчас, и все стратегии должны быть скоординированы в ситуации нарратива и его переживания в момент речи.

Отмеченные нами нарративные и вненарра-тивные стратегии рассказывания наблюдаются и в иных текстах сказок, записанных А. А. Шахматовым от разных информантов («Попадья, дьячок и работник» – от Феофана Алексеева Пормакова (Бирина) 62 лет из с. Кондопога Петрозаводского уезда (Примеч. 1: 222–224), «Замахнись, а не ударь» – от крестьянки Петрозаводского уезда (Примеч. 1: 228–232) и др.). Расширение анализируемого материала позволяет утверждать, что выявленные стратегии характерны (в большей или меньшей степени) для всех информантов А. А. Шахматова и, следовательно, для фольклорной сказки в целом.

Рассматривая три жанровые разновидности фольклорных текстов (рождественские колядки, заговоры и пословицы) как тексты сложной внутренней структуры, отдельные части которых могут иметь различные прагматические характеристики, С. М. Толстая пишет, что такие тексты обнаруживают

«разные коммуникативные (внутренние и внешние) характеристики, разное соотношение внутренней структуры, определяемой речевым поведением персонажей, и “внешней” коммуникативной функции, определяемой использованием текстов исполнителями в конкретных обрядовых или внеобрядовых (повседневных) ситуациях» [5: 182].

В полной мере подобное наблюдение может быть отнесено и к жанру фольклорной сказки – как в момент ее рассказывания, так и в процессе восприятия письменного текста, являющегося максимально точной фиксацией устного его инварианта [3].

Уникальный случай двойного рассказывания сказки в одном тексте был зафиксирован А. А. Шахматовым в сказке «Оклеветанная сестра», записанной от крестьянки д. Талая Гора

Петрозаводского уезда Лукерьи Филимоновны Марковой 21–22 лет. Кроме «двойного нарратива» (всю историю любви брата и сестры, которую пыталась извести невестка, рассказывает сначала сказительница, а потом (в составе нарратива) – сама пострадавшая, после чего злодейка и была наказана), сказка содержит повествование о многомерных и чрезвычайно сложных коммуникативных связях участников событий – клевете, обмане, переодевании, подмене писем, ложной информации, передаваемой устно, пари и условиях, применяемых в ситуации общения недругов, и т. д. Сложность коммуникаций внутри нарратива обуславливает сложность восприятия повествуемого слушателями – им приходится чутко следить за сюжетными поворотами, чтобы понять, что к чему. Этим отличается устная передача повествовательного текста; тем более ценным является адекватная запись такого текста со всеми «темными местами», обусловленными дискретностью процесса рассказывания, усиливающей дискретность художественного текста как такового.

«Дуализм фольклорного текста делает возможным получение объективных научных результатов лишь при условии точного воспроизведения звучащего текста в письменной форме» [4: 147].

Интересно то, что в некоторых случаях очевидными оказываются гендерные различия в тематике и стилистике сказок. «Оклеветан- ная сестра» – типично «женская» сказка. Вообще женщинам свойственно рассказывать именно волшебные сказки, с разветвленным сюжетом, деталями, перипетиями. «Мужские» сказки часто бытовые, иногда скабрезные, с вульгаризмами (см., напр., сказку «Чесалка», записанную в с. Кондопоге Петрозаводского уезда от Феофана Алексеева Пормакова (Бирина) 63 лет). Впрочем, скабрезные сказки мастерски рассказывают и женщины (см., напр., сказку «Поп и ночлежник», записанную в с. Толвуя Петрозаводского уезда от некой Марьи Павловны, возраст которой не указан).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Многочисленные сценарии коммуникации стали очевидными благодаря интуитивному убеждению А. А. Шахматова в необходимости фиксации по возможности максимально полного говоримого (не только рассказываемого) информантом текста. В этом смысле работа А. А. Шахматова с фольклором Олонецкой земли отразила важнейший этап формирования научного подхода к собиранию и сохранению устного народного творчества. Задолго до появления в полевых исследованиях звукозаписывающих аппаратов А. А. Шахматов заложил основы традиции максимально полной фиксации речевой ситуации рассказывания, без которой полноценное изучение фольклора оказывается невозможным.