Композиционное и языковое своеобразие рассказов "Блаженство" К. Мэнсфилд и "После бала" Л.Н. Толстого в сопоставительном аспекте

Рассмотрение текстовой эмотивности возможно с позиции нескольких лингвистических направлений, прежде всего лингвостилистики и прагмалингвистики. И хотя статус текстовой эмотивности так до конца и не определен, она сопоставима, прежде всего, с экспрессивностью и оценочностью – многоаспектность этого феномена с лингвистической точки зрения продолжает активно обсуждаться представителями разных школ. Определив эмотивность как часть более широкого понятия экспрессивности, нам бы хотелось в свете актуального сегодня междисциплинарного подхода сопоставить разные литературные школы, разные мировоззрения в создании художественно текста как эмотивного текста. Актуальность исследования также обусловлена подходом к линг-вотворчеству в рамках антропоцентрического принципа современной лингвистики [7, с. 54]. Научная новизна работы связана с фактом сопоставительного лингвостилистического анализа небольших по объему художественных произведений (в центре внимания жанр короткого рассказа) авторства великих представителей русской и английской литературной традиции одной эпохи.

Цель представленного исследования состоит в раскрытии общих и отличных черт в языковой организации произведений схожей архитектоники, внутренней композиции и эмо-тивной окраски. Достижение цели предполагает решение прежде всего задач, связанных с выявлением эмотивов разных уровней языка, плотности эмотивной ткани, реализации писателями сильных позиций художественного текста.

Эмотивный текст – особый семантический тип текста, отражающий эмоциональное состояние говорящих и их взаимоотношения [11, c. 142]. Художественный текст по природе своей эмотивен, этот тип текста исключителен по ряду особенностей, одна из которых – способность нести дополнительную информацию без увеличения сообщения, только за счет особой смысловой и эмоциональной нагрузки составляющих его единиц и их организации [8, с. 44]. Таким образом, в художественном тексте читателю представлено выражение эмоций средствами языка, которые трансформируются в эмотивность. Возможно рассматривать план выражения и план содержания эмо-тивности. В русле лингвостилистики работа с художественным текстом начинается с плана выражения категории эмотивности. Поскольку в искусстве мы познаем содержание через художественную форму, проникновение в глубину содержания невозможно вне формы. Автор стремится раскрыть свое видение мира читателю, он помогает найти верный путь движения в произведении, оставляя специальные указания, расставляя акценты. Следует только обнаружить эти ориентиры, декодировать художественную информацию [Там же].

Мы обратимся к лингвостилистическому анализу, являющемуся, как известно, промежуточным между филологическим и литературоведческим [9, с. 4] и четко отвечающему задаче декодирования художественной информации, рассмотрению взаимодействия предметно-логического содержания сообщения с информацией второго рода, т. е. с проявлениями эмотивной функции языка [1, с. 12]. Наше внимание направлено на план выражения категории эмотивности – элементы всех пластов языка, которые формируют эмотивную окраску текста.

Одна из функций текстовой эмотивности в разрезе прагматических задач – эмоциональное воздействие на адресата как часть прагматического эффекта, оказываемого текстом на читателя [6, с. 5] (называемого также эмоцио-генным эффектом). В анализе художественного текста постоянно происходит приписыва-

ние значимости информации, таким образом, представляется интересным пойти по пути выделения маркеров эмотивности, с возможной дальнейшей детализацией групп сигналов эмотивности, эмотивных ситуаций и эмотив-ных топиков.

Наше внимание обращено к двум произведениям разных культур. Это рассказ Bliss K. Mansfield («Блаженство», К. Мэнсфилд), ознаменовавший первые значительные успехи в творчестве новозеландской и английской писательницы. Обращение к этому произведению не ново, поскольку упоминание в нем А.П. Чехова и образ цветущего сада привлекают русских исследователей. Но для определенного стилистического сопоставления мы обращаемся к творчеству другого великого писателя – Л.Н. Толстого и его рассказу «После бала». Произведения достаточно близки по времени написания – 1918 и 1903 гг., но не это в определенном смысле сближает их и дает возможность совместного рассмотрения.

Внутренняя содержательная композиция обоих рассказов строится вокруг описания полного, просто неземного счастья, испытываемого героями, и его неожиданной, резкой, как удар кнута, безвозвратной потерей, навсегда изменившей жизнь. Именно этот переломный момент Л.Н. Толстой выносит в сильную позицию текста – в заглавие. К. Мэнсфилд фокусирует наше внимание на необыкновенном состоянии героини, не подозревающей о скором крахе, заголовком «Блаженство».

Итак, рассказ Bliss / «Блаженство» отличается исключительно приподнятой эмоциональной тональностью. Эмотивную окраску произведения создают, прежде всего, лексические эмотивы ( afeeling of bliss – absolute bliss!, radiant, incredibly beautiful, divine, dears, delightful, miraculous, exquisite, blissful treasure, wonderful ), глаголы enjoy, laugh . Многократно повторяется глагол love / fall in love – по отношению к ребенку, загадочной подруге, мужу, друзьям, собравшимся за столом. Сама по себе яркая палитра лексических эмотивов сочетается с нехарактерным для английской традиции синтаксисом – подчиненным эмоциям героини, слишком эмоционально-окрашенным даже для внутренней речи, приближающимся к технике потока сознания, оформленной перемежающейся сменой изображенной речи и внутренней речи персонажа.

В следующем фрагменте мы видим параллельные конструкции, фактически полный параллелизм в сложных предложениях в сочетании с анафорическим лексическим повтором:

She hardly dared to breathe for fear of fanning it higher, and yet breathed deeply, deeply. She hardly dared to look into the cold mirror – but she did look, and it gave her back a woman, radiant, with smiling trembling lips, with big dark eyes and an air of listening, waiting for something…divine to happen…that she knew must happen…infallibly [12, р. 70]. Здесь привлекают внимание повтор deeply , усилительная английская конструкция she did look , описание, построенное на обособлении a woman, radiant, with smiling trembling lips , а главное – использование многоточия как синтаксического эмотива. Эта склонность к многоточию встретится и в описании мужа героини: Even when it made him occasionally, to other people, who didn’t know him well, a little ridiculous perhaps… For there were moments when he rushed into battle where there no battle was [Ibid., р. 76].

Порывистость настроения передается многократным использованием тире в описании чувств, а также инверсией в описании действий. Отчасти это можно отнести к тенденции использовать вставные конструкции, как в следующих примерах: And his passion for fighting – for seeking in everything that came up against him another test of his power and of his courage – that, too, she understood [Ibid., р. 74]. Но не всегда использование тире связано с требованием синтаксического построения, часто оно избыточно, тем самым особо привлекает внимание читателя: I am sure there is – often – often! [Ibid., р. 74] / Really – really – she had everything [Ibid., р. 73].

С точки зрения уровневой теории текстовой доминанты [2, с. 327] на синтаксическом уровне мы можем констатировать в данном произведении использование сочетания многоточия, тире, а также третьего элемента, нарушающего размеренное течение описания – вопросительных конструкций. Определим их как эмфатический вопрос: What was there in the touch of that cool arm that could fan – fan – start blazing – blazing – the fire of bliss that Berta didn’t know what to do with? [12, р. 75].

“How long did they stand there? <…> For ever – for a moment? And did Miss Fulton murmur: “Yes. Just that. ” Or did Bertha dream it?” [Ibid., р. 77]. Диалог героини с самой собой и диалог автора с читателем остаются открытыми вплоть до последних строк рассказа.

Как известно, начало и конец литературного произведения, как и заглавие, принадлежат к сильным позициям текста [9, с. 46]. Начало рассказа «Блаженство» созвучно с заголовком: очень метафоричное, оно рассыпает- ся в брызгах счастья уже с первых строк, когда мы знакомимся с героиней с говорящей фамилией Young («молодая»): What can you do if you are thirty and, turning the corner of your own street, you are overcome, suddenly by a feeling of bliss – absolute bliss! – as though you suddenly swallowed a bright piece of that late afternoon sun and it burned in your bosom, sending out a little shower of sparks into every particle, into every finger and toe?... [12, р. 71]. Метафоризация будет пронизывать рассказ в дальнейшем, даже переливающиеся угли в камине назовут nest of baby phoenixes.

Обратимся теперь к описанию счастья, переполнявшего героя в рассказе «После бала». Созвучно названию, открывается произведение с мысли, что вся жизнь героя «переменилась от одной ночи, а точнее, утра». Описание влюбленности героя передается эмотивами самая моя сильная любовь, замечательная красавица, красота, прелестна, величественная, царственная, ласковая, веселая, сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо, с радостью и гордостью, с лакающими глазами [10]. Соответствующими эпитетами сопровождаются описание героини: «всегда веселая улыбка и рта, и прелестных блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа <…> Как ни расписывай, расписать нельзя так, чтоб вы поняли, какая она была» [Там же, c. 5]. Четырежды писатель использует лексический повтор глагола любоваться , трижды – глагола умилять при описании Вареньки на балу.

В очень схожей с «Блаженством» тональности и образности с описывается переполняющее героя счастье влюбленности: «…несмо-тря на то, что казалось, был бесконечно счастлив, счастье мое росло и росло» [10, с. 8]. Находясь в окружении людей, и героиня К. Мэнсфилд на ужине, и герой Л.Н. Толстого на балу от собственного благостного настроения расточают любовь на всех окружающих: They were dears – dears – and she loved having them there <…> Oh, why did she feel so tender towards the whole world tonight? Everything was good – was right. All that happened seemed to fill again her brimming cup of bliss [12, р. 76]. – «Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку <…> и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев и даже дувшегося на меня инженера Анисимова» [10, c. 8].

Сопоставить можно и то чувство понимания другого человеческого существа, которое движет героями. Как без слов понимали друг друга Варенька и Иван Васильевич: «Она <…> шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожида- ясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость» [10, c. 7]. Прекрасно чувствуя настроение своих гостей и мужа, Берта Янг все задавалась вопросом, как можно так угадывать движения души своей загадочной подруги, и сравнивала ее с луной, а ее пальцы – с лунными лучами.

Прозвучало единственное предостережение перед появлением дорогой гостьи в серебристом наряде в доме Берты, натолкнувшее внимательного читателя на размышления: Came another tiny moment, while they waited, laughing and talking, just a trifle too much at their ease, at rifle too unaware [12, р. 75]. Обращают на себя внимание редкая для художественных текстов полная грамматическая инверсия в начале предложения и лексический повтор trifle в ключевом и интересном лексическом сочетании a trifle too unaware . «Переполненная чаша блаженства» Берты разобьется буквально на последней странице рассказа, оставив ее и читателя в изумлении.

По другому пути идет Л.Н. Толстой, с самого начала поместив в заглавии именно переломный момент. В композицию произведения включены развязка и подведенный героем итог. Будучи опьянен своим чувством, переданным автором при помощи приема эмоционального нарастания («я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро» [2, c. 8]), герой губительно для себя объединяет образ возлюбленной и ее отца «в одном нежном, умиленном чувстве». И когда все в душе пело, врывается в его сознание другая музыка – «жесткая, нехорошая» [10, с. 9]. Идет резкая смена эмотив-ной окраски, и лексические маркеры эмотив-ности создают у читателя чувство отторжения грубой и жестокой реальности: неприятная, визгливая мелодия, что-то страшное, сморщенное от страданий лицо, оскаливая белые зубы, грозно и злобно нахмурившись, самоуверенный гневный голос [10]. Совершенно другим предстает офицер с отличной выправкой и пружинящей походкой. Много исследований посвящено безнравственности той жестокости, свидетелем которой стал герой. С точки зрения лингвостилистики отметим синтаксическую особенность параллельных конструкций в сочетании с лексическим повтором при описании процессии, шествующей мимо героя и в том числе благодаря монотонности запомнившейся ему в деталях: «Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все также твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым» [10, c. 10]. Очень четко описана и перемена чувств героя (до тошноты доходившая тоска; ужас, вошедший в меня от этого зрелища), и безвозвратная перемена жизненного пути: «И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека» [Там же, c. 11].

Глубокий христианский смысл произведения Л.Н. Толстого, исторические аллюзии к Николаевской эпохе в рассказе великого русского писателя не будут освещаться здесь, поскольку в фокусе нашей работы антитеза настроений и потеря главным героем упоительного состояния любви и счастья.

Не представляется возможным проанализировать эмотивную окраску произведения К. Мэнсфилд без образа цветущего дерева – груши, с которой отождествляет себя героиня. Высокое стройное дерево на пике цветения, таком, что даже издали было ясно героине, что ни один лепесток его еще не увял: “I’m too happy – too happy!” she murmured. And she seemed to see on her eyelids the lovely pear tree with wide open blossoms as a symbol of her own life [12, р. 72]. Отметим традиционное для синтаксиса этого произведения использование эмфатического тире и лексического повтора ключевого слова happy . Опьяняющее чувство охватило Берту, и она поняла, что это весна: Yes, it was the spring [Ibid., р. 73]. Вспоминается известный отрывок из романа Л.Н. Толстого – встреча князя Болконского с дубом, сначала противостоявшим весне, а потом покорившимся ей, млеющим молодой листвой в лучах солнца и вторившей ему душе героя, возродившегося к жизни. Тема цветения и весны очень созвучны у двух авторов.

В этом цветущем дереве – опора героини К. Мэнсфилд. Бессознательно она одевается в белый и зеленый цвета в этот вечер, именно к дереву она поспешит в финальной строке рассказа. Наступает кульминация: момент, когда Берта видит страсть мужа, обращенную к ее гостье, положит конец ее счастью. От движения души героини, а К. Мэнсфилд выступает здесь именно как всевидящий автор, нас отделяет много строк прощания гостей, что дает основания предположить прием замедления. В развязке рассказа Берта подбегает к окну в сад: “Oh, what is going to happen now?” she cried [Ibid., р. 81]. Не дается никакой оценки состояния героини через лексические средства, как будто замирает поток чувств, только этот крик дереву, этот вопрос, оставшийся без ответа. Интересно отсутствие негативных эмотивов за исключением одного – hideous grin – при описании лица мужа Берты, на котором отражена страсть к другой женщине. Весь ужас потерянного в одно мгновение счастья остается отражен только на уровне эмотивного топика. А дерево ничуть не утратило своей цветущей красоты. Последние строки рассказа остаются верными торжеству весны: But the pear tree was as lovely as ever and as full of flower and as still [12, р. 81].

Отталкиваясь от постулата о том, что читатель художественного текста распознает чувственную «картину мира» автора через лингвистическую информацию [4, с. 140], мы увидели путь к достижению поставленной цели в определении в тексте лингвистически выраженных знаков эмоций, воздействующих на читателя. Анализируемые рассказы характеризуются высокой плотностью эмотивной ткани. Ее созданию способствуют прежде всего лексические эмотивы. В обоих произведениях мы установили их высокую концентрацию при работе авторов с лексико-семантическим полем «счастье». Вследствие разного информационного фокуса – это состояние эйфории у К. Мэнсфилд и сменившее вселенскую любовь горькое состояние потери и изменение мировоззрения у Л.Н. Толстого – в рассказе «После бала» отрицательно окрашенные эмотивы также занимают значительное место и столь же сильны в создании эмоциогенного эффекта, как и эмотивы положительной окраски.

В определенной степени с этим связана и разная акцентуация понятий телесного и духовного в рассматриваемых произведениях: «бестелесная» влюбленность и избитое, «пестрое, мокрое, красное, неестественное» [10, с. 10] тело человека у Л.Н. Толстого. В то время как рассказу К. Мэнсфильд приписывают тему сублимации желаний, на что наталкивает, в частности, повторяющаяся мысль Why be given a body if you have to keep its hut up in a case like a rare, rare fiddle? [12, р. 70].

Эмотивный синтаксис как средство организации эмотивной лексики особенно ярко проявляется в рассказе «Блаженство», и это одно из глубоких различий литературных школ, поскольку в отечественной традиции не приняты сильные отступления от нейтральной синтаксической организации высказывания, чего, в свою очередь, нельзя не отметить в произведении К. Мэнсфилд. С этим фактом связан и более детальный и обширный анализ расска- за новозеландской писательницы. Основываясь на теории текстовой доминанты, которая является эффективным инструментом анализа прежде всего формальных средств выражения содержания, на синтаксическом уровне в рассказе «Блаженство» мы подчеркнули доминирование многоточия, тире и вопросительных конструкций. Многократное повторение этих синтаксических приемов само по себе воздействует на читателя, поскольку известно, что один из основных приемов текстового выдвижения важнейших элементов содержания текста – это повтор смысла и средств, его обозначающих [5, с. 24]. В сочетании же с небольшим объемом произведения создается ощущение их значительной концентрации.

Различия в информационном фокусе проявились в сильных позициях текста: при одинаковом по приподнятой тональности и плотности эмотивной ткани начале рассказов, финальная часть и заглавие несхожи. Потеря счастья потрясает героев обоих произведений: в рассказе «После бала» этот поворотный момент находится в центре внимания благодаря названию и получает логичное завершение в финале, где рассказчик констатирует однозначное отношение к пережитому и перемену в выборе жизненного пути. «Блаженство» отличается открытым финалом, К. Мэнсфилд прибегает к синтаксическому приему эмфатического вопроса и практически полному отсутствию отрицательно окрашенных эмотивов. Таким образом, «эмоциональный тембр языкового материала» [3, с. 94] не вносит негативную окраску в описание переломного момента. Дальнейший жизненный путь героини К. Мэнсфилд не определен, что позволяет нам предположить различия в мировоззрении двух писателей и гуманистическом посыле рассмотренных произведений.

Нам представляется важным благодаря сопоставительному анализу увидеть совпадения и отличия в архитектонике произведений, создании тональности и эмотивной окраски, расстановке акцентов и оказании эмоцио-генного эффекта на читателя у великих мастеров слова – представителей разных литературных школ.