Концепты "своё" и "чужое" в повести "Кассандра" и романе "Медея" Кристы Вольф

«Кассандра» (1983) и «Медея» (1996) – два мифотворческих проекта, в основе которых одна модель истории. Спустя тринадцать лет К.Вольф вновь обращается к греческой мифологии. Для писательницы в этих древних преданиях важно увидеть историческое ядро, нити реальных событий у истоков европейской цивилизации. Автор не случайно обращается к женским образам, стремится восстановить конфликты, трагически определившие индивидуальные женские судьбы и логику развития человечества.

В основе произведений Кристы Вольф лежит гипотеза1 о смешении и постепенном подавлении в процессе формирования современной цивилизации двух жизненных укладов: матриархата и сменяющего его патриархата. Приметы этого глобального исторического конфликта, отголоски которого слышны и сегодня, писательница видит в греческой мифологии. Погружение в «колодец времени» открывает для автора возможность найти альтернативные пути развития тому, что мы привыкли считать «своим» и что писательнице видится тупиком исторического развития. Через обращение к мифу как возвращение к истокам – продолжая традиции Т.Манна – К.Вольф согласно своей художественной интуиции «нащупывает» момент культурного перелома и формирования патриархальных ценностей, до сих пор определяющих существование человека. Такой исследовательский подход позволяет использовать для анализа повести и романа К.Вольф концепты «свое» и «чужое» и развернуть глубинную смысловую структуру авторских представлений о ходе развития цивилизации от генотипа до стереотипа.

Концепты «своё» и «чужое» являются осевыми в межкультурной коммуникации, они лежат в основе механизмов сопоставления и сравнения. Сравнивая «свое» время и далекое «чужое», К.Вольф выделяет некие исторические константы и создает модель истории. Историческая реконструкция показывает, насколько зыбкой и неоднозначной оказывается граница между «своим» и «чужим», которая может проходить сразу в нескольких плоскостях. О том, что не всегда оправдано разделять эти два концепта совершенно справедливо говорит В.Г.Зусман: на периферии их

смысловых полей наблюдается размывание и сближение значений, что позволяет говорить о неком более универсальном и емком концепте «свое-чужое» / «чужое-свое» [Зусман 2001:242].

Сопоставляя разные культуры: греческую и троянскую, колхидскую и коринфскую, отдаляя Кассандру и Медею от своей привычной среды, автор демонстрирует, что это самое очевидное противопоставление является поверхностным. Образы Кассандры и Медеи находятся на пересечении множества культурных плоскостей и даже миров. О себе Кассандра говорит, что она как будто закрывала собой некую брешь, через которую в наш мир твердых тел просачивается другая – сверхчувственная – реальность [Wolf 2000:112]. Медея и Кассандра – не только царские дочери, но и жрицы, что делает их причастными к принятию государственных решений и тем самым женщинами, наделенными властью в мире, где ведущими становятся мужские принципы. Однако постепенное осознание необратимости процессов в мире, переживающем культурный перелом, осознание чудовищной жажды власти и страха потерять её, двигающими мужчинами, делает колхидскую царевну Медею и троянскую пророчицу Кассандру чужими в родной, с детства знакомой среде и заставляет их покинуть её. Медея принимает решение помочь Ясону похитить золотое руно и бежит с ним в Коринф. Кассандра, пережив глубочайший психологический перелом, покидает цитадель и уходит в пещеры.

Особенности формы повествования в повести позволяют К. Вольф поэтапно показать процесс отчуждения Кассандры, который протекает как болезненная утрата себя, доводит любимую дочь Приама до отчаяния и потери интереса к жизни. Образы раннего детства и прежнего уклада жизни во дворце, в которых отчетливо звучат отголоски матриархальной традиции, на фоне новых обычаев и правил, предписывающих уподобление врагу, представляют действительность деформированной. Уход из дворца в пещеры, выздоровление Кассандры и обретение там нового смысла жизни являет собой возможность «третьего пути» в истории.

Иначе складывается судьба Медеи. Надежда найти страну, власть которой не окружена страшными тайнами, приводит Медею в Коринф. Из Колхиды, где ещё живы в памяти традиции прежнего жизненного уклада, когда ведущую роль, в том числе и в правлении, играла женщина, Медея попадает в мир царя Креонта. В этом мире уже больше десятилетия прошло с тех пор, как Креонт утвердил свою власть через детоубийство. Этот рубеж, по мнению К.Вольф проходят все мифологические мужчины-лидеры: Агамемнон, Приам, Креонт, Эет. Именно это событие – принесение в жертву сына Апсирта по приказу царя Эета, который видит в нем реального претендента на власть, – совпадает, по версии К.Вольф, с прибытием в Колхиду аргонавтов и толкает Медею к бегству.

Основное культурное различие автор видит не в обычаях и традициях ведения домашнего хозяйства, хотя они, несомненно, есть (растительность, поклонение разным богам, обычай хоронить мертвых). Центральный водораздел определяется ролями мужчины и женщины, которые они играют в обществе. Писательница последовательно проводит в истории мужскую и женскую линии.

Итак, что же представляет собой поворот от матриархального уклада к патриархальному? Прежде всего, это иной взгляд на действительность. Новое – в котором доминирует мужское – восприятие жизни последовательно диктует свои законы, главным из которых является закон силы. Об изгнании Медеи из Коринфа Ясон говорит, что с женщинами нужно обращаться «только так, силой», «обламывать» их [Вольф 2001:27]. События, связанные с изгнанием Медеи, возвращают женщин Коринфа в отведенную им мужчинами нишу – они снова становятся «тщательно прирученными зверьками», какими их увидела Медея в первые дни своего пребывания при дворе царя Креонта [Вольф 2001:137]. Женщина должна подчиняться интересам мужчины: замужество Кассандры на союзнике Трои служит в первую очередь интересам Эвмела и Приама и только потом уже на благо Трои. Таким образом, при новом порядке женское начало изолируется, отодвигается в жестко обозначенный круг – женщина в мужском обществе всегда на второстепенных ролях.

Криста Вольф неслучайно выбрала ситуацию на переломе, писательница показывает, что так было не всегда: то, что женщина считает «своим» местом в обществе навязано ей. Гекуба, идеальная царица не всегда сидела рядом с возвышающимся на троне Приамом. Раньше она имела право голоса в совете, но по законам нового времени ей там не место. Ясона, представителя нового мира, сильно смущало во время пребывания в Колхиде почтительное отношение мужчин к своим соотечественницам, что женщинам позволено высказывать свое мнение, что царица Идия может публично высказывать свое несогласие с царем [Вольф 2001:165]. В Коринфе мужчины давно говорят за женщин [Вольф 2001:179], им отказано в праве жить своим умом. Любая женщина, отважившаяся нарушить этот закон, осуждается как «необузданная» [Вольф 2001:137]. Единственное, что ещё позволено коринфским женщинам, – беззаветная любовь к мужчине, которая частично оправдывает женские безумства в глазах сильного пола. О далеком прошлом напоминает только молчаливая, убитая горем мать, царица Меропа, некогда возглавлявшая государство, пока её бесцеремонно не отодвинул супруг Креонт.

Утверждение своего превосходство через силу оборачивается однако для мужчин и другой стороной – насилием. Выжигание в себе слабостей, как правило, деформирует душевные качества мужчин: убивает в них способность любить и давать волю своим чувствам. Неслучайно образ Ахилла в повести «Кассандра» вырывается автором из героического дискурса. Его сила необузданна, он способен совершить насилие даже над мертвыми (Троил, Пентесилея). Для Кассандры, свидетельницы его бесчинств, Ахилл – «скот», недостойный памяти потомков, а её рассказ – попытка противопоставить «громким песням победителей» свою правду [Wolf 2000:84, 86, 112, 126,143]. Дегероизируется и образ греческого героя Ясона. Отважный предводитель аргонавтов представлен как нерешительный, запутавшийся в интригах царского двора племянник Креонта. Он не способен противостоять дворцовым интересам и отстаивать свою любовь и семью. Ясон постоянно пасует и перед Медеей, которая видит его насквозь и не намерена поддерживать его потускневший образ похитителя золотого руна. Оказавшись на берегу, спутники Ясона не могут устроиться в новой жизни. Им остается потихоньку спиваться и вспоминать свое героическое прошлое. Страх коринфских мужчин пред необычностью Медеи, её спокойствием и уверенностью делает неизбежным её изгнание и провоцирует убийство её детей. В Коринфе женщине не прощают, «если она видела мужчину в минуту слабости» [Вольф 2001:143].

Несмотря на различия, есть много общего между женщинами из троянского и греческого лагеря. С точки зрения автора, их объединяет общая боль: тоска по «украденной жизни» до войны (Кассандра), необходимость для женщин жить в Коринфе «пригнувшись» (Медея) – воспоминание о жизни до того, как они превратились в объект мужских амбиций. Образы Кассандры и Медеи – это фигуры чужих среди своих. Кассандре в пещерах на берегах Иды выпадает счастье узнать, что значит быть самой собой и жить среди людей которые не стремятся подчинять друг друга своим интересам. Медея так и остается непонятой странной женщиной, бежавшей от своих – что ей самой кажется потом лишенным смысла, – и беженкой, изгнанной жителями Коринфа.

Диалектика «своего» и «чужого» в повести «Кассандра» и романе «Медея» представлена Кристой Вольф как плетение со сложным рисунком. Нередко различие между своим и чужим может оказаться поверхностным, а на глубинном уровне у этих образований существует общее ядро. Для К. Вольф эта общность определяется мужской и женской линиями в истории.

—————

1 В своем предположении К.Вольф основывается на изученных ею работах, посвященных «женскому вопросу», «Материнское право» Й.Я.Бахофена, «Происхождение семьи, собственности и государства» Ф.Энгельса, «Миф о машине» М.Мумфорда, «Иметь или быть» Э.Фрома.