Конфессиональный вектор внешней политики России: к истории взаимодействия МИДа и Св. Синода в XIX веке

* Images provided by the author.

Говоря о конфессиональном факторе внешней политики России, следует принимать во внимание, что в Российской империи синодального периода не было и не могло быть собственно церковной , т. е. независимой от государственной, в том числе внешней политики, — Россия, которая считала себя «духовной преемницей Ви-зантии»¹, заимствовала не только Православие как государственную религию и схему государственного устроения, но и ответственность империи за сохранение и защиту Православия, взяв на себя миссию «обеспечения пространства спасения для всех православных »².

Русские дипломатические контакты с Константинополем и Иерусалимом, а до 60-х годов XIX в. и с Пекином, осуществлялись по церковным каналам, и, что особенно важно, как «державная, государственная инициатива». Для российских императоров, традиционно лично руководивших внешней политикой России, а также для членов царской фамилии «интересы России и интересы православия в мире были неразрывны и приоритетны»3. Высшая административная и судебная инстанция Русской Церкви, Святейший Правительствующий Синод, наряду с другими ведомствами — иностранным, военным, финансовым, судебным, внутренних дел — рассматривался в структуре государственного управления в качестве органа, посредством которого император управлял церковными делами.

В равной степени это касалось деятельности Русской Православной Церкви за пределами России — во всех случаях, когда внешнеполитические и государственные интересы требовали участия Церкви, Святейший Синод, в компетенцию которого входила миссионерская деятельность, межцерковные и межконфессиональные контакты и другие вопросы, связанные с русским церковным присутствием за рубежом, разделял свои полномочия с Министерством иностранных дел, в юрисдикции которого находились не только вопросы политических и торговых международных отношений, но и покровительство русским интересам, защита русских подданных по их делам за границей.

Совместная деятельность МИДа и Святейшего Синода по расширению русского присутствия за рубежом заключалась в учреждении и обеспечении взаимодействия дипломатических и церковных инстанций — таких как православные церкви при дипломатических миссиях или посольствах и русские духовные миссии. Содействие зарубежной деятельности Русской Православной Церкви составляло одну из главных функций российского дипломатического ведомства. И прежде всего конфессиональная направленность российской дипломатии проявлялась в таком этнорелигиозном регионе как Христианский Восток, где церковная политика России в силу исторических и религиозных причин не могла не совпадать с политикой государственной4.

С особой очевидностью необходимость в церковно-дипломатическом взаимодействии МИДа и Синода проявилась в XIX в., когда колониальная политика великих держав на Ближнем и Дальнем Востоке неоднократно приводила к обострению международных отношений вплоть до вооруженных конфликтов. Конкуренция и противостояние Великобритании, Франции, Австрии и России, а позже и СевероАмериканских Соединенных Штатов (САСШ) проявлялись не только в таких сферах как экономическая или политическая, но и в миссионерской и научно-культурной. Так, один из первых историков русского духовного присутствия в Святой Земле В. Н. Хитрово отмечал, что в начале 1840-х гг. Восточный вопрос приобретает «свой острый характер, и политические цели европейских держав нередко прикрываются религиозным знамением»5. Миссионерское движение использовалось в дипломатии великих держав в качестве одного из наиболее эффективных каналов влияния и политического проникновения в Ближневосточном и Северо-Тихоокеанском регионах.

В меньшей степени это касалось России, отличавшейся пассивностью в отношении православного миссионерства за пределами империи. Тем не менее, по примеру Франции, Великобритании, САСШ, миссионерская деятельность которых осуществлялась при неизменной поддержке дипломатических ведомств, российский МИД в своей работе на Ближнем и Дальнем Востоке опирался на Русские духовные миссии. Не случайно их учреждение за границей, в тех регионах, где еще не существовало дипломатического представительства (как в Пекине или Иерусалиме), осуществлялось по инициативе МИД, миссии действовали по инструкциям и под патронатом министерства. В случае же отсутствия российских консульских постов духовные миссии выполняли не только церковные, но и дипломатические функции.

К середине XIX в. за рубежом действовали русские духовные миссии в Пекине (1715 г.) и Иерусалиме (1847 г.). Русская духовная миссия в Америке (1799 г.) приобрела в конце 1840 г. епархиальный статус во главе с известным миссионером — апостолом Аляски святителем Иннокентием (Вениаминовым), возведенным в декабре 1840 г. в сан епископа Камчатского и Алеутского и Аляскинского, а в апреле 1850 г. — в сан архиепископа.

Катализатором церковно-дипломатической активности великих держав в Святой Земле (в том числе и России) послужило учреждение в 1841 г. англо-прусской епи-скопии в Иерусалиме, инициаторами которой выступили ведущие стратеги британской внешней политики. Лорд Пальмерстон и граф Шефтсбери видели в насаждении протестантского присутствия на Ближнем Востоке формирование т. н. «английской нации» как залог продвижения британских интересов. Одним из методов работы миссионеров был прозелитизм среди православных.

Принцип прозелитизма в Сирии, Палестине, на Балканах, а также в вышедшей из-под османского владычества Греции был взят на вооружение и американскими миссионерами. После того как Американская Епископальная Церковь в 1835 г. объявила себя «Миссионерской Церковью»6, открытая в Вирджинии Миссионерская академия ежегодно посылала своих выпускников миссионерами на Дальний и Ближний Восток, используя школьное дело (как собственно и другие конфессии) «в пропагандистских целях»7. Как отмечал военный историк Н. А. Халфин, с христианскими миссиями были связаны важные интересы Америки в ее колониальной политике: «Правящие круги Соединенных Штатов придавали большое значение работе в Османской империи своих миссионерских организаций, прилагавших немалые усилия к распространению здесь американского влияния»8.

Аналогично, при энергичной поддержке французского посольства в Константинополе работали в Сирии, Палестине и Египте миссионеры католических держав. Их первоочередной задачей (по собственному их признанию) было «духовное завоевание Востока». При этом все миссионерские и образовательные программы имели прозелитический и антиправославный характер.

В ответ на активизацию миссионерского движения ведущих западных держав в 1847 г. состоялось учреждение Русской духовной миссии в Иерусалиме, которая была устроена на тех же основаниях, что и РДМ в Пекине: подчинялась Министерству иностранных дел, получала инструкции из Азиатского департамента МИД, содержалась на средства МИД и не имела собственно миссионерских задач. Россия, не имевшая, в отличие от Франции и Великобритании, колониальных и торговых интересов в регионе, не стремилась к расширению ни дипломатического, ни церковного присутствия, и, уступая в оперативности конкурирующим державам, обрекала себя на отставание. Эта проблема, на которую указывали ведущие эксперты того времени, не была разрешена до середины XIX в., став одной из главных причин поражения в Крымской войне.

Не менее важной сферой военно-экономических интересов западных держав к середине XIX в. становится цинский Китай и русский Дальний Восток с неоформленным еще российско-китайским      разграничением по Амуру, бассейн которого,

Вид на Свято-Троицкий собор и здание Русской духовной миссии в Иерусалиме

Архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский Иннокентий (Вениаминов)

в случае его захвата, мог стать ценным приобретением для дальнейшего проникновения в китайские владения. Важность Китая для западных держав определило их конфессиональную политику в Цинской империи и граничивших с ним регионах, главным правилом которой стало привлечение миссионеров в качестве «политической машины» для колонизации Китая9.

В связи с устремлением Великобритании, Франции и САСШ в Китай, на Сахалин и русский Дальний Восток, перед правительством России встал вопрос об усилении политического и духовного влияния в Дальневосточном регионе. Главным двигателем этого проекта, помимо святителя Иннокентия, выступал светский дипломат, генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев-Амурский, по инициативе которого епархиальное управление Камчатско-Алеутской епархии, возглавляемой святителем Иннокентием (Вениаминовым), в 1850 г. было перенесено на Азиатский континент10.

Тогда же, в самый канун Крымской войны были сформулированы собственно миссионерские задачи. Полагая, что дело не терпит отлагательства и что «было бы неприлично не оказать этому направлению полное и скорое содействие»11, Муравьев поднимает вопрос о том, чтобы Приамурский край, еще не признанный официально российским, передать под управление

Император Александр II

Вице-канцлер князь Александр Михайлович Горчаков

(в религиозном отношении) камчатскому архиепископу. Однако новый масштаб миссионерская деятельность в Приморье и Приамурье приняла уже при новом императоре.

После Крымской войны, в которую Россия была вовлечена одновременно на Ближнем и Дальнем Востоке, программа александровских реформ не могла не коснуться и внешней политики — в условиях, когда «военное решение надолго исключалось из арсенала российских внешнеполитических средств»12, требовалась реорганизация всей системы дипломатической и церковной работы, в связи с чем встал вопрос о выработке новой концепции русского политического и духовного присутствия за рубежом. По инициативе вице-канцлера А. М. Горчакова в Иерусалиме с 1858 г. возобновила работу Русская духовная миссия, во главе которой был поставлен уже не архимандрит, а епископ, в том же году было открыто российское консульство.

Ранее (в 1856 г.) было создано Российское общество пароходства и торговли, взявшее на себя миссию доставления русских паломников на Афон и в Святую Землю. Императрица Мария Александровна возглавила Благотворительный комитет, призванный оказывать поддержку гуманитарным проектам Русской духовной миссии. В 1859 г. был создан Палестинский комитет в Петербурге во главе с управляющим Морским министерством великим князем Константином Николаевичем, что стало первым шагом на пути к созданию ИППО под управлением великого князя Сергия Александровича (1882 г.)13. Под контроль российских дипломатов берется конфессиональная ситуация на Балканах. Новое развитие — опять-таки при патронате Императорского Дома — получило русское духовное присутствие на Святой Горе Афон.

Религиозная направленность была присуща российской дипломатии не только в странах Христианского Востока, но и в цин-ском Китае и Японии, где в связи с их открытием для иностранных держав усилилась миссионерская активность западных обществ. Благоприятным фактором для этого послужили Тяньцзинские трактаты, подписанные Китайским правительством в июне 1858 г. с Россией, Францией, Великобританией и САСШ и включавшие пункт о разрешении на пребывание в Китае христианских миссий не только в важнейших портах, но и внутри империи14.

В целях соблюдения безопасности российских дальневосточных границ и создания противовесов политическому проникновению Великобритании, Франции и САСШ на повестку дня был поставлен вопрос о расширении церковно-миссионерской деятельности в Восточной Сибири (в том числе Приамурье и Приморье) и Китае. Главная роль в этом деле принадлежала вице-адмиралу графу Е. В. Путятину, который, обратив внимание на наличие в портовых городах Китая широкой сети католических и протестантских учреждений, поставил вопрос о реформировании Пекинской духовной миссии.

Чтобы предотвратить распространение иностранного влияния в Приамурье, уже церковные дипломаты — архиепископ Иннокентий (Вениаминов) и митрополит Филарет (Дроздов), предлагали действовать со стороны сухопутной российско-китайской границы, где меньше вероятности столкновений с иностранными миссионерами, проникавшими в страну «с морской границы Китая». Учитывались и политические интересы России на границе с Китаем. Так, по мнению святителя Филарета, «Российское правительство, без сомнения, обратит внимание на то, чтобы не пришли действовать с нашей границы иностранные миссионеры, от которых наши могли бы ожидать не содействия, а столкновения»15.

Ссылаясь на статьи русско-китайских трактатов 1858 г., московский архипастырь считал необходимым поднять дело миссионерской проповеди «около новоутверж-денного на Востоке предела» на должную высоту, подчеркивая не только духовное, но и политическое его значение: «Неужели, — писал он в ответ на рапорт графа Путятина, — Россия откажется от участия в сем деле с своей стороны? Неужели допустить иностранных миссионеров проникнуть

Вице-адмирал граф Евфимий Васильевич Путятин

Митрополит Московский Филарет (Дроздов)

Епископ Ревельский Николай (Касаткин), начальник Русской духовной миссии в Японии

и сюда и распространить здесь свои действия, которые, конечно, будут не в пользу наших и религиозных и государственных видов?»16

Чтобы не упускать возможностей, предоставленных новым трактатом, митрополит Филарет, среди прочих мер, считал нужным «не оставлять в бездействии и находящуюся в Китае нашу Миссию»17. Так по инициативе русских светских и церковных дипломатов силами Пекинской духовной миссии в 1859 г. было начато дело православной проповеди в Китае среди китайского населения. В целях повышения эффективности духовно-просветительской работы среди китайского населения МИД предложил проект преобразования Пекинской миссии из дипломатического представительства в миссионерское с разделением функций между РДМ и учрежденным в 1861 г. русским консульством в Пекине. Это положение было окончательно закреплено инструкцией 1864 г., после чего миссия осуществляла уже чисто миссионерские задачи при дипломатической поддержке российского консульства.

Не менее значимой была роль Азиатского департамента МИД в отношении миссионерства на Дальнем Востоке, где в связи с очередным перемещением Алеутско-Аляскинской кафедры в 1858 г. из Якутска в Благовещенск для русских миссионеров открылись обширные перспективы не только в Приамурье и Приморье, но также и в современной Корее и Маньчжурии.

История создания Русской духовной миссии в Японии — четвертой российской духовной миссии за рубежом — также связана с российской дипломатией на Дальнем Востоке. Ее инициатором явился И. А. Гош-кевич, в 1839–1848 гг. состоявший в Пекинской духовной миссии и назначенный в декабре 1857 г. русским консулом в Хакодатэ18. По его ходатайству при консульстве была устроена православная церковь, настоятелем которой с 1861 г. стал иеромонах Николай (Касаткин) — известный впоследствии миссионер святитель Николай Японский, многолетние проповеднические труды которого привели к учреждению духовной миссии (1870 г.) и созданию Православной Церкви в Японии. Современник святителя Николая П. А. Гильтебрандт оценивал просветительскую роль Японской духовной миссии как «великое дело», имевшее для России «еще и политическое значение». Он указывал на тесную связь между расширением русского духовного присутствия в Японии и укреплением позиций России на Дальнем Востоке, полагая, что «будущее нашего Тихо-Океанского прибрежья много зависит от дружеских связей с Японией»19.

Последней в конце XIX в., вслед за РДМ в Корее (1897 г.), была учреждена Русская духовная миссия в Урмии (1898 г.), действовавшая в области, входившей в состав Персии и территориально относившейся к Персидскому Азербайджану, сопредельному с Азербайджаном Кавказским, отошедшим после Русско-персидской войны

1826–1828 гг. к Российской империи по Туркманчайскому трактату20. И опять-таки Урмийская миссия была создана в результате ходатайств российских дипломатов в Персии, а предпосылками к ее открытию послужила деятельность католических и протестантских миссионеров. Но если в присутствии католических и американских миссионеров российский генконсул в Тавризе А. А. Петров не видел повода для беспокойства, то появление на миссионерской сцене миссионеров британских, трудившихся под эгидой государственной Церкви Англии, при поддержке британских обществ и под «исключительной и энергической охраной» британских дипломатов, Петров воспринял с большой тревогой, сознавая, что конфессиональная ситуация в Урмии может заметно измениться в ущерб интересам России. Полагая, что Россия не должна оставаться в стороне, как это было прежде, генконсул предложил «посылать наше духовенство к несторианам» для их просвещения в целях «поддержания национального духа несториан и оказания противодействия западной пропаганде»21. Этому проекту было суждено реализоваться лишь спустя десять лет, когда в марте 1898 г. РДМ в Урмии получила официальное учреждение.

Новая российская миссия была воспринята в дипломатических кругах Британии и Франции как важный стратегический форпост России в Персидском Азербайджане. Так, генконсул в Урмии Сесиль Вуд выражал опасения, что присутствие русского духовенства среди несториан приведет к еще более заметному укреплению российского влияния, и полагал своим долгом — как дипломата и британского подданного — «положить тому предел»22. Французский консул Бержерон видел в членах РДМ опасных конкурентов, способных подорвать положение католической миссии и свести к минимуму число римско-католических прозелитов. Подобные опасения британских и французских дипломатов лишний раз свидетельствуют о внешнеполитическом характере западного миссионерства как инструмента колониальной политики великих держав. С другой стороны, их беспокойство не было лишено оснований. Членам Русских духовных миссий за рубежом приходилось порой брать на себя дипломатические функции, поддерживать отношения с местными представителями государственной власти, с лидерами религиозных общин, проводя курс на установление и развитие межцерковных отношений в интересах России и культурно-научного сотрудничества, что накладывало на них определенные обязательства и ответственность. Важным фактором работы церковных дипломатов было умение налаживать конструктивные отношения с дипломатами светскими.

Таким образом, постоянное взаимодействие МИДа и Синода, проявлявшееся в координации деятельности российских церковных и дипломатических представительств за рубежом, позволяет говорить о существовании системы церковнодипломатических отношений, направленной на созидание русского политического, духовного и культурного присутствия в пограничных с Россией регионах, входивших в сферу геополитических интересов великих держав.