Космогония и эсхатология софии в поэзии Серебряного века

Особая синтетичность отечественной литературной традиции XIX в. порождает проблему софийного видения человека и мира. Это способность видеть в каждой вещи ее софию, мудрое, божественное, ме- тафизическое предназначение или измену этому назначению, своему пути. Поиски синтетического миропонимания определяют культуру Серебряного века, порождая ключевые концепты эстетики эпохи: символическое и мифопоэтическое обоснование искусства, софийность искусства, красота как всеобщая связь всего со всем, музыка как сущность мира и др. Поиски целостности вызвали расцвет поэтической культуры и ее мифопоэтический строй. Основное содержание мифа – космогония и эсхатология. Софийные смыслы неотделимы от космических и эсхатологических коннотаций, которые наиболее полно воплощаются в поэзии Серебряного века.

Поэзия певца Вечной Женственности и Софии Вл. Соловь¸ва парадоксально не содержит возвышенного софийного женского образа, столь характерного для классической литературы XIX в., связанного с топосом усадебной жизни и христианским кенотизмом, воплощающего в миру высшие христианские заповеди. Любимая женщина у Соловь¸ва является падшей Софией. Гностическая София, подверженная катастрофам и падениям, обозначает переход к поэзии Серебряного века. Вечная София Соловь¸ва – это космизирован-ная и божественная реальность: вселенская церковь, Дева Мария, Земля-владычица. В поэзии Соловь¸ва начинается переход от софийных прозрений русской классики к софиологии и мифопоэтике Серебряного века.

В теургической поэзии Вл. Соло-вь¸ва, в которой доминирует всемирноуниверсальное, божественно-абсолютное, софийная тема редуцирует мировой и личный катастрофизм. В своем христианском космизме (восходящем к софийному мироощущению Достоевского) Соловь¸в сочетает античную героику с христианской апокалиптикой. Поэт становится творцом софийного космоса, нового мира любви и свободы. «Вселенское христианство» Со-ловь¸ва органично сочетает универсализм и космизм с православно-софийным миро-приятием. Подобный «сверхчеловеческий метакосмизм» [1, с. 106] по-разному будет определять поэтические миры К. Бальмонта, Вяч. Иванова, Б. Пастернака.

Русских поэтов и писателей в их отношении к Софии можно разделить на «архаистов» и «модернистов». Это деле

ние сравнимо с цветаевской типологией: «поэты без истории» и «поэты с историей» [2, с. 398]. Творчество «архаистов» связано с особой детскостью, первозданной чистотой их поэтического мировосприятия. Это создатели целостного поэтического космоса, утвердители светлого космизма (космотеизма) с их доминирующим всерадостным «Да» миру и жизни, поэты лиро-эпического склада. Такова поэзия Вяч. Иванова, К. Бальмонта, Б. Пастернака. Софийное время, преображенный космос, единство великого и малого обретают свою реальность. Целостная поэтическая софиология – одна из реалий Серебряного века. Она связана прежде всего с исполнением романтического завета о создании поэтом собственного поэтического мира, поэтической вселенной, способной сочетать полярности. Поэт наделен мифопоэтическим даром примирения противоречий. Художник начинает моделировать реальность, наделяя свое творение онтологическим статусом, утверждая автономный мир искусства, в котором действуют законы гармонии.

Светлый, софийный космизм выделяет Бальмонта среди его современников. Истоки этой редкой цельности его поэзии связаны с прирожденной детскостью души поэта, сохранившей связь с софией усадебной жизни. Как никто из своих современников, Бальмонт свободно синтезирует в своей поэзии черты всех новых художественных движений своего времени (будучи «поэтом без истории») – символизма, импрессионизма и модерна. В бальмонтовском мифе о «стихийном гении» с утренней, светлой душой сочетаются романтический пантеизм и артистизм модерна. В поэзии К. Бальмонта, неотделимой от органицизма модерна и романтикопантеистической традиции, в поэзии Б. Пастернака, связанной с авангардным обращением к прамифологическому детству мира, обозначается переход к витальной онтологии целого, отсылающей к архаическим и восточным традициям, ветхозаветному космотеизму (мир как творение Божие) и просветленной апокалиптике преображения – новой жизни.

Как никто из своих современников, Вяч. Иванов, блестящий знаток и почитатель эллинской культуры, в своем поэтическом творчестве близок к важнейшему замыслу своей эпохи – эллинско-христианскому синтезу, который, в частности, воплощает идея Софии. В поэзии Вяч. Иванова обнаруживается целостная поэтическая софиология, истоки которой гораздо глубже, чем в поэзии Бальмонта (артистизм и органицизм модерна, пантеизм, детскость души). Назначение поэта, по Иванову, – «славить мир», видеть вещи в их божественной славе. Поэт, ведомый вечной Софией, в земном прозревает вечное, душу вещей: раскрывается исихия родной природы, храмовость мира. Восторженное чувство бытийности, открываемое на мгновение народным праведникам Достоевского, переполняет эту поэзию. В пастернаковской софиологии детства зарождается софиология жизни как важнейший завет русской литературы. Мир становится обживаемым домом в этой поэзии, которая соревнуется со свежестью и игрой жизни. Поэтам без истории свойствен особый онтологический дар переживания мира как тайны, живой культурно-исторической памяти и символической причастности к тайной жизни природы. Их роднит чувство бытийности, радостного благоговения перед чудом жизни. Смысл их поэзии – в словах Бальмонта «благословляю бытие».

Но дух переходного времени больше определяет творчество «модернистов», поэтов лиродраматического и трагического склада, с их напряженным антиномизмом мироотношения, трагической раздвоенностью. Эта двойственность есть уже в поэзии А. Пушкина, о чем писал С. Франк и что в наше время обстоятельно исследовал В. Непомнящий. Антиномии мироот-рицания и мироприятия, хаоса и преображенного космоса трагически сталкиваются в творчестве Ф. Тютчева и Ф. Достоевского – духовных учителей Серебряного века. Ощущение катастрофичности мира нарастает в литературе XX в., экзистенциальноэсхатологические темы занимают все больше места в творчестве А. Блока, Г. Иванова, М. Цветаевой, М. Булгакова.

В поэзии А. Блока софийная тема не противостоит катастрофическому чувству жизни (как у А.С. Пушкина или Ф.И. Тютчева), не редуцирует мировой и личный катастрофизм (как у Вл. Соловь¸ва или Вяч. Иванова), но углубляет его и сама становится катастрофичной. Именно Блок вводит в русскую литературу тему Софии, подверженной катастрофам и падениям. Его космическая София, чуткость к расколам и раздвоениям Мировой души, национальной психеи рождают двойственное отношение к мировым явлениям. «Гностическая София» Блока означает не только теургическую основу творчества – тему несвершенного подвига освобождения мировой души (Д.М. Магомедова), но и более широкий круг явлений – космическую Софию, тему двойственной Мировой души. Открытие бесконечного, релятивного мироздания составляет основное содержание блоковской поэзии. Это открытие, определяющее пути искусства Нового времени, создает и в поэзии Блока антиномические отношения человеческого и космического, антропного и божественного. Из интуиции космической Софии, подверженной катастрофам и падениям, Блок создает богатейшую неомифологию метаморфоз хаосогенной Мировой души. Все двулико, все двойственно в мире Блока, сопрягающем верность и измену, спасение и гибель, радость и страданье. Воплощением двуединства полярностей блоковского космоса становится двойственная героиня его поэзии: софийная героиня превращается в носительницу стихии, а в стихийной героине возможно пробуждение со-фийных смыслов. Катастрофизм эпохи воплощается в софии Голгофы, крестного пути поэта, софиологии смерти, заявленных в антиномизме поэзии А. Блока: Донна Анна в смертный час твой встанет; Вспоенная твоею кровью, / Созреет новая любовь; Впереди – Исус Христос. Как никто из своих современников, он творчески претворяет завет Вл. Соловь¸ва о диалоге поэта с мировым женственным началом. Именно поэт способен воплотить, увидеть образ Божий и вместе с тем образ бытийнокосмический в конкретном женском лице. Мистерия и трагедия этого диалога, раскрывающего мировую двойственность, трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего создают уникальный религиозно-художественный мир Блока.

«Души бессмертный дар» определяет завораживающую магию и энергетику цветаевского творчества. Здесь нет границ между личной и мировой душой. Поэтический миф М. Цветаевой – не трагическое блоковское раздвоение между спасением и гибелью, но драма осуществления души, наперекор всему, в ее природной полноте и ан-тиномичности, гордыне и самоотдаче. «Двуединая суть» этой поэзии сочетает жизнь и смерть, мужское и женское, дух и плоть, небо и землю. Душа в своей многосоставно-сти и всемирности нейтрализует все различия, создающие классический поэтический космос. Архаическое тайновидение души ба- зируется на изначальной, первичной и самой жесткой оппозиции в истории культуры – «свое – чужое». Острейшее сознание падения мира определяет цветаевское творчество: мир выпал из своего первозданного, целостного состояния. Самодостаточность и самоотверженность души в цветаевской поэзии находят свое наиболее полное воплощение в темах детства и материнства. Материнская любовь – абсолют этой поэзии. Только эта любовь окончательно делает другое своим. Страстное материнство Цветаевой глубоко архаично и связано с образами Матери-Земли, образами защиты и возврата к истоку жизни и смерти.

Ретроспективизм, заложенный в природу поэтического дара Г. Иванова, предопределял экзистенциальный ретроспек-тивизм его эмигрантской лирики, когда поэт, теряя все, обретает способность говорить от лица своего поколения. Жизненная катастрофа превращает Г. Иванова в поэта, экзистенциально чуткого к антиномическим первоначалам человеческого существования. Он становится продолжателем Блока в его двойственном мироотно-шении, создавая собственную софиоло-гию отчаяния. Восстанием из жизненной катастрофы становится творческая победа, слово, открытое бесконечному бытию. Само отчаяние становится последним приютом, обживаемым домом. Мир собирается в единое целое – из осколков, мелочей, пустяков. И этот процесс поэтического собирания мира, творения из ничего противостоит мировой энтропии.

Софийная тема свидетельствует о глубинном расколе национальной психеи, что сближает «солнечного» Пушкина с «метельным» Блоком. Счастье главных героев остается возможным (софийным) сюжетом русского романа в силу этой расколотости, утраты жизнью своей софийной основы. Русская классическая литература возвышает софийный женский образ, как правило, связанный с усадебным топосом или фольклорной (сказочной – Аглая Достоевского, песенной – Катерина А.Н. Островского) традицией, хранительницы в миру христианских основ жизни. В эпоху Блока раскол углубляется, женский образ становится гностически расколотым и катастрофичным. Полнота софийной темы связана с лиро-эпическим даром художника, способностью к творческому синтезу, поэтизации обыденного («дачная» поэзия Пастернака). С другой стороны, софийная тема обозначает переход от традиционнохристианского сознания к напряженноэкзистенциальному переживанию христианства, апокалиптическому христианству. Софиологические мотивы тесно связаны с обострением экзистенциальных проблем в русской литературе. Чем ближе к Серебряному веку, тем явственней размывание религиозно-сакральных и антропных смыслов XIX в., переход к витальной онтологии целого и экзистенциальнокатастрофическим темам.

В русской литературе XIX – начала XX в. совершается переход от антропоцентризма (тема крушения гуманизма) к онтологизму, или антропокосмизму, божественнокосмическое начинает доминировать над человеческим, человек становится частью целого. Каждый писатель, создавая свой неповторимый авторский мир и миф, творил собственный образ мира, погружая человека в поток бытия, могучее течение жизни. В этом космически-онтологическом мироощущении сочетаются христианская традиция (православный онтологизм – доверие к сотворенному миру и апокалиптические замыслы его преображения), языческое почитание Матери-Земли и восточная (а также архаическая) философия двуединства полярностей (явленного – сокровенного, конечного – бесконечного), воплощенная в символическом миропонимании. Проявлением этого божественнокосмического восприятия реальности становятся культ Вечной Женственности, диалог с мировым женственным началом: богоявление Софии в поэзии Вл. Соловь¸ва, трагическая любовь героев И. Бунина, несоизмеримых с этим океаном бытия, стихия и музыка в мире А. Блока, метаморфозы души в поэзии М. Цветаевой и Г. Иванова, «сестра моя – жизнь» Б. Пастернака. Процесс творчества выходит за пределы художественных форм и соединяется с бытием. В мире, где хаос более вероятен, чем порядок, и идет острая борьба созидания и разрушения, человек призван к созиданию порядка из хаоса, спасению жизни, творению софийного космоса. Софий-ные смыслы ставят задачу сочетания, свободного синтеза полярных начал.