Креативная рецепция незаконченного текста: нарушение традиции (на материале продолжения наброска А. С. Пушкина "Гости съезжались на дачу..." Л. Швабом)

Незаконченный отрывок А.С.Пушкина «Гости съезжались на дачу» относится к группе отрывков из жизни «света» (наряду с набросками «Мы проводили вечер на даче» и «На углу маленькой площади»). По мнению ряда исследователей, эти отрывки «предшествовали созданию новеллы «Египетские ночи»1.

В истории литературы существует множество примеров креативной рецепции незаконченных текстов, результатом которой становилось рождение нового текста. Что касается отрывка «Гости съезжались на дачу» – известен факт конгениальной рецепции этого отрывка Л.Н.Толстым. Это пример рецепции, суть которой состоит не в подчинении читателя-писателя авторской интенции, заложенной в тексте, а в создании оригинального произведения – романа «Анна Каренина».

В рамках данной статьи обратимся к реализации «творческого потенциала» пушкинского наброска в стихотворении Л.Шваба.

С этой целью рассмотрим «творческий потенциал» (термин В.И.Тюпы) пушкинского отрывка «Гости съезжались на дачу». По словам Н.Н.Петруниной, «“Страстный” женский характер в отрывке “Гости съезжались на дачу” оказы-

Абрамовских Елена Валерьевна, доктор филологических наук, профессор, филологического факультета.

вается явным сюжетным центром»2. Набросок сразу формирует и главный конфликт, который будет создавать повествовательное напряжение, – столкновение света и пренебрегающей им героини.

«– Признаюсь: я принимаю участие в судьбе этой молодой женщины. В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят.

– Страсти! какое громкое слово! что такое страсти? Не воображаете ли вы, что у ней пылкое сердце, романическая голова? Просто она дурно воспитана...» ³.

Очевидно, что эпатирующее поведение Вольской необходимо Пушкину для экспериментального анализа светского общества. В связи с этим важное место занимают рассуждения о русской аристократии – «внуках пирожников и денщиков». «Светский кодекс» поведения оказывается не следованием вековым традициям, а фиктивным институтом общественной жизни. В данном отрывке акцент смещен в сторону социального.

Нарушители общего спокойствия (а это главная функция Зинаиды) оказываются изначально одобряемыми автором. Тем не менее «надрыв» героини, очевидно, поведет к трагедии, и наме- ки на это разбросаны в тексте: «Вероятно, если б он мог вообразить бури, его ожидающие, то отказался б от своего торжества, ибо светский человек легко жертвует своими наслаждениями и даже тщеславием лени и благоприличию»4.

Пушкинский сюжет носит почти не скрытый экспериментальный характер; отсюда включение в текст героев-типов («светского человека» и «страстной красавицы»).

Стержнем сюжета в незаконченных произведениях («Мы проводили вечер на даче» и «На углу маленькой площади»), связанных единством замысла с отрывком «Гости съезжались на дачу», также является поведение «страстных» женских натур. Непредсказуемость поступков оказывается генератором сюжетных ходов. В то же время очевидно, что настойчивое обращение Пушкина к «страстным» женским характерам обусловлено стремлением обнаружить мотивацию их поступков, за непредсказуемостью увидеть неизбежность и необходимость. Романная ситуация, создаваемая по этому типу, требует ограниченного числа персонажей, а также экспериментального сюжета, продиктованного незаурядностью героини. Действие такого романа должно разворачиваться «здесь и сейчас», без какой-либо дистанции; читатель оказывается свидетелем «на его глазах» происходящего действия. Это позволяет отнести данную романную модификацию к типу «романа-драмы» (противопоставленного, по мнению Бальзака, «роману-истории») и даже «романа-трагедии». Трагичность разворачивающегося сюжета также жестко предопределена и связана с ведущим типом конфликта такого романа – между пылкой и страстной натурой и «низкой» средой. Однако в пушкинском варианте этот конфликт осложняется внутренней не-цельностью героинь.

От Вольской нити тянутся к героине-инфер-нальнице Клеопатре из новеллы «Египетские ночи», открыто бросающей вызов светскому обществу.

Л.Шваб обращается пушкинскому отрывку в книге «Поверить в ботанику»5. По форме рассматриваемый вариант креативной рецепции, закрепленный в создании собственного оригинального текста, представляет собой стихотворение, написанное верлибром. Свободный стих дает автору возможность показать сложную границу перехода от прозе к стиху и наоборот и прикоснуться к специфике пушкинской ритми- зованной прозы. Приведем стихотворение целиком:

Гости съезжались на дачу под грохот скрипящего снега.

Дача стояла на склоне

Холма, внизу было озеро.

Хозяина не было дома,

Но предметы располагались таким образом, Будто он на минуту вышел

И скоро вернется.

По комнатам расходились

Руки держа за спиной.

На коврах висело оружие, Помутневшее от времени.

Стояла тишина, но княгиня

Сказала, молитвенно сложив ладони:

«Пожалуйста, уедем отсюда.

Здесь страшно. Я вас прошу».

Гости очнулись,

Поднялся невообразимый шум, И через короткое время

Никого не осталось. (1987 – 1989)

Первая строка полностью повторяет начало пушкинского отрывка – это завязка, выводящая из равновесия действующие силы. Событием является предполагаемая «встреча» гостей в новом пространстве. Дача как топос, настраивающий на определенное времяпрепровождение, светские развлечения, прогулки на природе6. Светский раут в творческом потенциале пушкинского текста призван выявить, заострить действия какого-либо героя, его позицию.

Однако уже вторая строка текста демонстрирует совершенно противоположный вектор в развитии действия: «под грохот скрипящего снега». Происходит нарушение стереотипов восприятия, горизонта читательского ожидания, связанного со сменой времени года – «зима», знаком которой выступает «снег». Снег не только «скрипит», но и «грохочет». Оксюморон создает условность ситуации, нереальность, абсурдность происходящего. В пушкинском отрывке не дается подробное описание времени года. По отдельным деталям, разбросанным в тексте, можно воссоздать картину летнего вечера и ночи: из диалога русского с испанцем, восхищающимся «прелестию северной ночи»7, из упоминания о том, что Вольская три часа просидела на балконе, пока не взошла заря.

Следующие две строки первой строфы содержат уточнение местоположения дачи. Символом является «озеро», несущее информацию уже не о пушкинском, а о чеховском мире – «колдовское озеро» из пьесы «Чайка». Жизнь пушкинских героев словно разворачивается в другой системе координат.

Во второй строфе появляется указание на отсутствующего героя – «Хозяина не было дома». В сюжетной ситуации пушкинского отрывка Хозяйка, наоборот, присутствует, устанавливает порядок вечера, выполняет функцию наблюдения и оценивания поведения героев: «Лишь хозяйка с явным неудовольствием стояла у стола, за которым два дипломата доигрывали последнюю игру в экарте. (…) Хозяйка простилась с нею холодно, а Минского с намерением не удостоила взгляда»8. Сама ситуация – пребывание в доме в отсутствие Хозяина – часто встречается в русской литературе (например, «Татьяна в кабинете Онегина», «Германн в спальне графини»). Через узнавание пространства и предметов герой наделяется тайным знанием. В Доме без Хозяина в отрывке Л.Шваба возникает ощущение пустоты, заброшенности и таинственности. Осознание пустоты обретает символическое значение – разрушение дома, утрату традиций, ценностей. По справедливому замечанию М.Айзенберга: «Стихи Леонида Шваба движутся в ритме пушкинских отрывков. Но сюжет не выстраивается, а сгущается как небольшое облако; меняется как воздух после наступления комендантского часа. Только время и место, сведенные током каких-то неясных, но грозных обязательств»9.

В третье строфе описывается ситуация тяжелого ожидания. Она передается в неспешном передвижении гостей по комнатам с жестом обреченности: «руки держа за спиной» и в упоминании об оружии, висящем на коврах. Художественные детали – «оружие», «ковер» – актуализируют интертекстуальный диалог с русской литературой. На этом уровне выстраиваются аллюзии к «Бесприданнице» А.Н.Островского, «Драме на охоте» А.П.Чехова.

В четвертой строфе тишине парадоксальным образом противопоставлено желание уехать. Тишина рождает страх, экзистенциальную тоску. Просьба княгини: «Пожалуйста, уедем отсюда. / Здесь страшно. Я вас прошу». Если у Пушкина формула «Гости разъезжались» – знак того, что все совершилось: смотр парижских литографий, общий разговор, разговор с испанцем о нравах северной столицы, экстравагантное поведение Вольской, бросающей вызов светскому обществу, реакция общества на вызывающее поведение героини; ирония повествователя по поводу описанной ситуации. В стихотворении Л.Шваба в структуре изображенного в центре сюжета – отъезд, нереализованное событие: уход от «измены», конфликта (вызов обществу, попытка изменить свою судьбу), гибели (самоубийство, убийство), бегство героини от себя самой (страшно, что может совершить). По определению Ю.М.Лотмана, «Событием в тексте является перемещение персонажа через границу семантического поля»10. Перемещение в данном случае приводит к осознанию «себя», внутренних страхов. Перед нами в редуцированном виде представлен универсальный тип сюжетной схемы с трехчастной структурой: «среднее звено связано с пребыванием персонажа в чужом для него мире и/или прохождением через смерть (в том или ином варианте — от буквального до всего лишь иносказательного), первое и третье представляют собой либо отправку в чужой мир и возврат, либо смену состояния, предшествующего кризису, последующим возрождением»11.

Именно в финале стихотворения появляется мотив «сна». Все описанное воспринимается как призрачная реальность, навеянная пушкинским сюжетом. В последних строках описывается «пробуждение»: «гости очнулись», «никого не осталось».

В продолжении Л.Шваба мы видим перевод «творческого потенциала» пушкинского отрывка в иную систему ценностей, определяемую посткреативистской парадигмой художественности. Л.Шваб намеренно обнажает скрепы и механизмы творческого процесса, вовлекая читателя в процесс достраивания смыслов.

Общей тенденцией12 для различных направлений постсимволистской эпохи является, по мнению В.И.Тюпы, значимый «учет адресата и предвосхищение его ответной реакции».

Таким образом, можно обозначить несколько интерпретационных слоев, заложенных в стихотворении Л.Шваба: авторская рефлексия на тему – герои в поисках сюжета (ирония по поводу универсальных сюжетных схем); невозможность реализовать сюжет по нарративным стратегиям, заложенным в пушкинском отрывке – преодоление традиции; рождение оригинального сюжета – герои через пушкинскую призму могут загля- нуть вглубь себя и прийти к осознанию своего «я» в новой ипостаси.

Х.Блум подобный тип восприятия опыта предшественника называет «тессера»13 и определяет как антитетическое дополнение, при котором поэт стремится сохранить определенные «пределы», но переосмыслить их.

¹³ Блум, Х. Страх влияния. Карта перечитывания. / Х.Блум; пер. с англ. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1998. – С. 18.

CREATIVE RECEPTION OF AN UNFINISHED TEXT: VIOLATION OF TRADITION (BASED ON THE CONTINUATION OF THE OUTLINE OF ALEXANDER PUSHKIN "THE GUESTS GATHERED AT THE DACHA ... " L.SHVABOM)

Samara State Academy of Social Sciences and Humanities