Крестьянство республики немцев Поволжья в период новой экономической политики

DOI:

Цитирование. Фурман Е. Л. Крестьянство Республики немцев Поволжья в период новой экономической политики // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2017. – Т. 22, № 3. – С. 112–125. – DOI:

Возросший в конце 1980-х гг. интерес к истории российских немцев поддерживается на высоком уровне и в современных научных изысканиях. При этом история становления и своеобразие развития немецких колоний Поволжья являются неотъемлемой составляющей истории немецкого этноса в России [4; 12; 43; 44].

Население немецких колоний Поволжья, до революционных событий 1917 г. представленное в основном крестьянством, и после Октябрьского переворота по образу жизни, хозяйственному укладу и мировосприятию в большинстве своем было тесно связано с аграрным сектором.

Революция, годы Гражданской войны для населения немецких колоний Поволжья стали настоящим испытанием. Только за период с 1918 по 1921 г. из региона проживания немцев Поволжья в процессе реализации продовольственной разверстки и реквизиций было вывезено более 37 млн пудов продовольствия [5, с. 22]. При этом вследствие засухи в 1920 г. область постиг неурожай, следующий 1921 г. был также неурожайным. Обрушившийся голод был самым страшным: к 1 января 1922 г. в Области немцев Поволжья (ОНП) голодало 95 % населения [5, c. 22]. В решении назревших проблем ощутимую помощь крестьянским хозяйствам оказала кооперация, еще усилиями царского правительства превращенная в государственный распределительный аппарат. Деятельность Комиссии помощи голодающим, созданной в 1921 г., помощь иностранных организаций едва покрывали катастрофический продовольственный дефицит, который продолжал ощущаться в области и на протяжении 1923 г. [29, с. 574–575, 578–579].

Несмотря на роспуск 15 октября 1922 г. ЦК Помгола и его местных органов, а следом, с 1 августа 1923 г., и комиссии по борьбе с последствиями голода и ее региональных отделений [29, с. 556, 572, 586; 31, л. 4 об.], усиленные поставки продовольственной помощи (при участии Американской администра- ции помощи (АРА), Международного союза помощи детям (МСПД), Евангелическо-лютеранского консилиума и др. организаций) в регионы, пораженные голодом, и в частности в Область немцев Поволжья, свидетельствовали: на местах бороться с голодом приходилось и в 1923 г. [16, с. 80]. Иностранная помощь направлялась в детдома, больницы, во многих селах при участии иностранных организаций открывались столовые. Отказываясь от широкомасштабной помощи голодающим, государство, тем не менее, держало под жестким контролем иностранные организации, которые продолжали участвовать в поддержке голодающих регионов [4, с. 124–126; 29, с. 444–445, 534–535]. К концу лета 1923 г. иностранная поддержка голодающих регионов была фактически свернута. К осени 1923 г. действовало только «распределение частных продовольственных посылок» через систему складов АРА, имевшихся практически во всех крупных городах России [29, с. 590–591].

Между тем голод и практически полное отсутствие сельскохозяйственного инвентаря и рабочего скота в большинстве хозяйств области поставили крестьян перед необходимостью объединения в коллективные хозяйства. В 1919 г. в ОНП насчитывалось 4 колхоза, в 1920 году – 6 [34, л. 213], (к концу года 9: 2 коммуны и 7 сельскохозяйственных артелей [6, c. 232–233]), в 1921 г. – 23, в 1922 г. – 61 [34, л. 213–214]. Наивысшей точки развития колхозное движение в масштабах страны достигло в 1922 г. (16 000 колхозов), но уже в 1923 г. отмечалось снижение темпов колхозного строительства (12 773) [41, с. 73]. Несмотря на постоянную поддержку и активную агитацию со стороны государства, а также пик колхозного строительства в 1921–1922 гг., распространение колхозов было обусловлено, в первую очередь, голодом. Разоренные крестьянские хозяйства, лишенные рабочего скота, семенного фонда и сельхозтехники, вынуждены были вступать в колхозы, соединяя усилия и средства в ожидании следующего урожая.

Примером, иллюстрирующим этот вывод, могут служить районы преимущественного распространения колхозов – больше всего в 1921–1922 гг. они были распространены именно в голодающих районах: Поволжье, Юго-Восток, Приуралье, Крым.

Наиболее наглядно падение благосостояния немецкого крестьянства в неурожайные годы демонстрируют данные о сокращении поголовья скота и посевных площадей. Так, с 1914 по 1923 г. общее поголовье скота в ОНП сократилось с 887 000 до 336 000, то есть более чем в 2,5 раза [24, л. 148–149], сокращение посевных площадей с 1 185 000 в 1914 г. до 471 000 в 1923 г. [24, л. 148]. Последующее восстановление посевных площадей в условиях замедленного процесса восстановления поголовья рабочего скота (в 1926 г. 45 % от количества 1916 г.) приведет к повышению нагрузки на рабочий скот. Так, в 1926 г. на 1 голову рабочего скота приходилось 8 га, в то время как в 1916 г. – только 4,4 га. [1]. К категории безлошадных хозяйств относилось к 1923 г. – 54,3 %, в 1924 – 53,2 %, в 1925 г. – 47,5 % всех хозяйств Немреспублики [5, с. 50]

При этом восстановление количественных показателей общего поголовья скота к 1927 г. и посевных площадей (69 % от уровня 1914 г.) не позволяет оценить качественного изменения посевного и племенного материала. Между тем если раньше основное внимание в крестьянских хозяйствах уделялось посевам пшеницы белотурки, то голодные 1919– 1922 гг. заставили крестьян переориентироваться на посевы ржи и кормовых. В условиях сокращения поголовья рабочего скота, при общем сокращении посевных площадей, крестьянам приходилось расширять посевы под озимые (рожь, просо) и пропашные культуры [5, с. 44]. В 1917–1920 гг. в ОНП рожь составляла 26,3 %, пшеница – от 60,6 до 86,9 % посевных площадей. Посевы пшеницы с 1919 по 1921 г. сократились соответственно с 379 600 до 31 100 десятин [4, с. 170; 5, с. 23; 28, л. 13].

В 1924 г. крестьянские хозяйства Поволжья вновь постиг неурожай, ставший следствием разразившейся в области засухи. Начался стихийный отток крестьянского населения, в памяти которого еще сохранились воспоминания о голодных 1919–1922 годах. В мае 1924 г. Немреспублику покинуло 1 924 чело- века, в июне – 8 666, июле – 8 995, августе – 3 322, сентябре – 979, октябре – 616. В итоге из республики уехало 25 502 человека или 4,5 % всего населения. К концу года вернулось лишь 7 % уехавших [39, л. 31].

Предотвратить массовый отъезд крестьян за пределы АССР НП удалось во многом благодаря предпринятым центральным и республиканским правительствами мерам. Для борьбы с последствиями неурожая Не-мреспублика получила 3 412 240 руб. [5, с. 88], благодаря чему удалось предотвратить распродажу сельхозинвентаря, падеж скота и голод. Также правительством были организованы платные общественные работы по мелиорации. Существенную помощь крестьянским хозяйствам АССР НП оказывала также сельскохозяйственная кооперация, участвовавшая в распределении кредитов, сельхозин-вентаря и техники. С 1924 по 1925 г. количество сельскохозяйственных кооперативов увеличилось с 199 до 373 [27, л. 6, 8].

Однако предоставляемая государством помощь выделялась преимущественно в виде ссуд (семенные) и кредитов (мелиоративные, землеустроительные, фуражные и др.), вследствие чего «внешний» долг Немреспублики возрос к 1925 г. до 6,5 млн руб. [5, с. 88]. При этом помощь государственных органов крестьянскому населению не всегда оказывалась доступной и своевременной. Так, семенная ссуда предоставлялась в первую очередь бедняцким хозяйствам, затем середняцким и в последнюю – основным поставщикам товарного хлеба: хозяйствам зажиточных крестьян. При этом процент по ссуде оказывался для крестьян чрезмерно высоким, 35 %, или 14 фунтов с пуда (5,6 кг с 16,3 кг) [31, л. 8]. Некоторые крестьянские хозяйства от подобной «помощи» старались отказываться. Например, для крестьян Старо-Полтавского кантона семенная ссуда доставлялась в кантон-ный центр, который находился на удалении 60– 70 верст от некоторых сел. В результате зажиточные крестьяне, имевшие подводы и лошадей, при распределении семенной ссуды практически не учитывались, а бедняки, которым эта ссуда предназначалась, попросту не имели возможности ее доставить в хозяйство. 66 % всей задолженности по Немрес-публике числилось за безлошадными и одно- лошадными хозяйствами [5, с. 89]. Приведенный пример иллюстрирует внедрение классового принципа в русле общегосударственной политики, осуществлявшейся чаще всего вразрез с экономической целесообразностью. Значительная часть распределявшихся ссуд имела, таким образом, невозвратный характер: решением республиканских властей с бедняцких безлошадных хозяйств она списывалась, но с однолошадных уже взыскивалась полностью [32, л. 111 об.].

Кроме того, в вопросах переработки и реализации сельскохозяйственной продукции государственные предприятия далеко не всегда действовали в интересах сельских производителей. Так, например, крестьяне в процессе переработки зерновых зачастую старались обращаться к частным мукомолам, так как последние брали на 2 фунта меньше гарнцевой муки (процент за помол муки), чем на мельницах Госмельпрома [31, л. 5]. Тем более что на многих государственных мельницах, по свидетельствам с мест, «осели старые их владельцы в надежде в будущем вернуть национализированное имущество» [31, л. 5].

Животноводческие хозяйства страдали от неурожаев в меньшей степени, чем зерновые, в условиях зоны рискованного земледелия. После революции, в связи оскудением крестьянских хозяйств вследствие повторяющихся неурожаев, переработке молочных продуктов как перспективному направлению в сельскохозяйственном производстве в Не-мреспублике начинают уделять все большее внимание [46, S. 423–424]. До революции переработкой молока в колониях занимались в основном хозяйства меннонитов, издавна владевшие рецептами и способами приготовления высококачественного сыра (например, сыр сорта Бакштейн). Хозяйства меннонитов, расположенные в Заволжье на заливных лугах, получали возможность разведения хорошего кормового материала для скотоводческих хозяйств, специализирующихся на разведении племенного скота, спрос на который был очень высок начиная со второго десятилетия ХХ века. С приходом советской власти развитие племенного скотоводства осуществлялось уже в рамках сельскохозяйственной кооперации. С целью организации молочного дела в Не-мреспублику был приглашен специальный ин- структор в союз сельскохозяйственной кооперации немцев Поволжья (далее – Немсельс-косоюз), а также организованы специализированные курсы [46, S. 423–424]. По первичной сети Немсельскосоюза в 1925 г. 18 кооперативных объединений имели 26 сыроваренных заводов [23, с. 68].

Системный характер мероприятия в области животноводства приобретают с учреждением в 1924 г. Семплемсоюза АССР НП – первого специализированного сельскохозяйственного кооперативного союза [14, л. 15]. В области животноводства особое внимание уделялось восстановлению поголовья свиней, в частности разведению свиней йоркширской породы. Так, в 1925 г. Немсельскосоюз приступил совместно с Сельскосоюзом РСФСР к постройке Беконной фабрики в Покровске, введенной в эксплуатацию в 1926 году.

В неурожайный 1924 г. существенным подспорьем крестьянскому населению АССР НП стало также табаководство. Оно развивалось в немецких колониях с момента их основания, к середине ХIХ в. являлось одной из основных отраслей сельскохозяйственного производства в колониях. Немецкий табак пользовался высоким спросом на рынках Казани, Москвы, Оренбурга, Симбирска, Саратова, Вольска, Мензелинска, Астрахани и других городов, традиционно составляя существенную статью доходов немецких колонистов. Среди кантонов Немреспублики лидерство оставалось за Марксштадтским и Красноярским кантонами, как и до революции. Площадь посевов табака в этих кантонах в 1924 г. составила 952 десятины, 55,27 десятин приходилось на остальные кантоны республики. В Красноярском кантоне 76,3 % населения занимались производством табака, в Марксштадтском – 39,8 % [21, с. 75]. Производители табака не только сумели сохранить в 1924–1925 гг. свое хозяйство, но и некоторым образом расширить его. Стимулом для развития табаководства являлось еще и то, что производство табака практически не требовало применения рабочего скота, дефицит которого ощущался в республике до 1927 г. [21, с. 76].

Однако повторяющиеся неурожаи в зоне рискованного земледелия требовали также разработки и внедрения системных агрокуль- турных мероприятий, снижающих зависимость крестьянского хозяйства от природных катаклизмов. Засоренность и засоленность почвы, обилие вредителей, недостаток влаги – вот лишь немногие проблемы, относящиеся к природным факторам, с которыми также приходилось сталкиваться крестьянству практически во всех селах республики. Между тем влияние неблагоприятных природных факторов усиливалось практиковавшимся во многих хозяйствах после Гражданской войны и голодных лет нерациональным способом ведения земледелия. Так, например, стремясь увеличить объемы сбора зерновых, крестьяне делали упор на яровую пшеницу, в то время как большее количество осадков в регионе выпадало в первой половине июля, когда для яровых посевов они были уже неактуальны. Кроме того, постоянное возделывание хлебов истощало почву, урожайность из года в год падала [8, л. 13].

По мнению агрономов, в таких условиях большее внимание стоило обращать на озимую рожь и пропашные культуры (кукурузу, тыкву, подсолнечник), которые отличает больший период роста, совпадающий с сезоном июльских дождей. В случае неурожая эти культуры могли бы стать хорошим подспорьем в животноводческих хозяйствах. При этом организация столь необходимых в летние месяцы мелиоративных мероприятий оказывалась для многих крестьянских хозяйств слишком дорогим удовольствием. Так, в 1925–1926 гг. себестоимость мелиоративных мероприятий на 1 десятине достигала 120 руб. [9, л. 13 об.]. Голодные 1919–1923 гг. привели к тотальному оскудению крестьянских хозяйств немецкого Поволжья. Практиковавшийся в сложившихся условиях архаичный севооборот, низкосортные семена и отсутствие сельскохозяйственной техники отбросили крестьянские хозяйства поволжских немцев на несколько десятилетий назад.

Решить проблему оптимизации сельскохозяйственного производства, по мысли советского руководства, можно было путем проведения землеустроительных мероприятий. В условиях советской власти новые принципы организации сельскохозяйственного производства закреплялись законодательно целым рядом постановлений, начало которым было положено «Декретом о земле» 1917 года. Однако переход к нэпу в 1921 г. требовал согласования уже существовавшего земельного законодательства [8, c. 15–17, 37–48, 97–117] 1 с новыми хозяйственными условиями, что нашло свое отражение в новом Земельном кодексе, принятом 30 октября 1922 года.

В соответствии с кодексом, все земли сельскохозяйственного назначения сводились в единый государственный земельный фонд, находившийся в ведении Наркомзема. Устанавливались следующие формы землепользования: общинное с уравнительными переделами между дворами, участковое (отрубные и хуторские участки) и товарищеское (сельскохозяйственная коммуна, артель, товарищество по совместной обработке земли) [15].

Проводившаяся советскими органами власти практика землеустройства в общих чертах следовала традициям Столыпинской аграрной реформы: ликвидация малоземелья и дальноземелья, чересполосицы, сведение разрозненных крестьянских участков к одному, введение многопольного севооборота и общего плана землепользования, кооперирование населения и др. Новаторскими являлись лишь терминология и идеологический крен – попытка внедрить в процессе организации землеустроенных групп классовый принцип [34, л. 220].

Однако процедура землеустройства, осуществлявшаяся специалистами отделов землеустройства при кантземуправлениях (организовывались с весны 1923 г. на территории ОНП), для многих хозяйств оказывалась очень дорогостоящей. Так же как и во времена осуществления Столыпинской реформы, ощущался заметный дефицит специализированных кадров [9, л. 12 об.]. Так, например, за 1924–1925 гг. села Палласовского кантона задолжали громадные суммы за проведенные землеустроительные работы. По свидетельству агронома Ю. Куфельда, к 1925 г. последние переделы земли в Палассовском кантоне производились 30 лет назад. В процессе проведения Столыпинской аграрной реформы к отрубам перешло большинство сел на площади 75 % надельной земли (14 922 956 десятин). После 1918 г. некоторые хозяйства уничтожили отруба, другие провели уравнение [9, л. 12]. В итоге, как и во многих других кантонах, образовалась путаница, которую лишь усугубил неурожай 1924 г. и стихийный отток крестьян из деревень.

В качестве ориентира для сел Немрес-публики при осуществлении землеустроительных работ был принят на вооружение тип землеустройства, проведенного в Марксштадтс-ком кантоне, где осуществлялось оформление групп по хозяйственной мощности в виде длинных полос по 60–70 верст, вокруг села, с удалением не более 10 верст [26, л. 11 об.; 44, с. 200]. Причем группы крестьянских хозяйств, оформленные до 1926 г., без учета классовых принципов, квалифицировались, как «лжегрупповое землеустройство» [22, л. 86].

К 1927 г. в АССР НП землеустроительные работы были осуществлены на площади 616 570 га (в том числе межселенное на площади 159 478 га, внутриселенное – 457 092 га). Если учесть, что общая площадь удобной земли в Немреспублике составляла 1 952 969 га [1], то площадь, на которой были осуществлены землеустроительные работы, составила 31 %. Наибольшее распространение получило внутриселенное групповое землеустройство по классовому принципу (73,5 %), поселковое (3,4 %), отрубное (1%) и др. [26, л. 155–156].

Не имея средств для проведения землеустроительных работ, крестьяне зачастую самостоятельно захватывали бывшие частновладельческие земли. До определенного момента руководство закрывало глаза на эту практику [18, л. 30; 31, л. 46], осознавая, что противодействие самочинным крестьянским захватам приведет к общему сокращению посевной площади и ослаблению крестьянских хозяйств.

Проблему земельного дефицита республиканское руководство планировало разрешить выделением земель из госфонда Новоузенс-кого уезда Саратовской губернии (около 500 тыс. десятин). Наиболее остро проблема ощущалась на территории нагорной стороны АССР НП (свыше 5 000 хозяйств) [33, л. 181; 34, л. 224]. Плотность населения на территории нагорной стороны АССР НП составляла от 42,4 до 52,4 жителей на одну квадратную версту (при средней по губерниям – 24 жителя) [5, с. 37]. Этот же фонд планировалось использовать для обеспечения землей потенциальных реэмигрантов из Америки (эмигрировавших колонистов Поволжья). Однако ини- циатива местных властей не увенчалась успехом [3, л. 69 об.].

Осуществлявшаяся государственными органами налоговая политика также не способствовала аккумуляции денежных средств в крестьянских хозяйствах. Декрет ВЦИК и СНК от 10 мая 1923 г. «О едином сельскохозяйственном налоге» в целях облегчения положения крестьянства объединял все государственные прямые налоги (трудгужналог, продналог, подворный, денежный), а также местные налоги в единый прямой сельскохозяйственный налог [7, ст. 42, с. 451]. К концу 1923 г. единый сельскохозяйственный налог (далее – ЕСХН) полностью переводился в денежное исчисление. Несмотря на изначально положительную идею консолидации крестьянских платежей, практическая ее реализация в условиях преимущественного учета интересов бедняцких слоев населения, а также коллективных хозяйств превращала ЕСХН в средство давления на так называемые зажиточные слои деревни, то есть в реальности на самых предприимчивых и крепких крестьян. К 1926 г. от выплаты сельхозналога были освобождены 33 % всех хозяйств республики, относившихся к категории беднейших [30, л. 154]. Так, например, крестьянин с. Визен-миллер Старо-Полтавского кантона Буксман Иван Иванович, семья которого насчитывала три человека, уплачивал ЕСХН в размере 33 руб. 96 копеек. При этом в хозяйстве Букс-мана насчитывалось 8,5 десятин посева, 7 коров, имелся доход от мельницы [17, л. 83].

Долг по ЕСХН только за 1927 г. по крестьянским хозяйствам Немреспублики исчислялся в 1 млн 550 тыс. руб., не считая распределенной среди крестьян семенной ссуды в объеме 1 378 450 пудов зерна [24, л. 159]. Кроме того, за крестьянами Немреспублики к исходу 1927 г. числились также долги за проведенные землеустроительные работы на сумму 327 893 руб. 82 коп. [26, л. 155]. Принимая во внимание то, что селекционная семссу-да распространялась весной 1927 г. преимущественно среди беднейшего крестьянства, она автоматически переходила также в разряд недоимок. Вся тяжесть уплаты налогов, следовательно, ложилась на зажиточные и середняцкие хозяйства – основных поставщиков товарного хлеба в деревне.

При этом вследствие завышения норм доходности хозяйств отдельных кантонов, установленных СНК РСФСР для Немреспуб-лики, возрастал и общий объем налоговых выплат. Так, к первой группе были отнесены кантоны, в которых норма доходности с десятины составляла 26 руб. (Марксштадтский, Красноярский, Кукусский, Покровский, Франкский, Каменский, Бальцерский). Во вторую группу были включены кантоны с нормой доходности 23 руб. с десятины посева (Мариен-тальский, Федоровский, Краснокутский, Золо-товский) и в третью – с нормой доходности 20 руб. (Палласовский, Старо-Полтавский, Зельманский) [36, л. 65]. С бахчевых культур в среднем по АССР НП устанавливалась норма 150 руб., с фруктовых садов – 120 руб., посевов табака – 200 руб. с десятины [36, л. 66], что, соответственно, влекло за собой автоматически и повышение налоговых ставок с крестьянских хозяйств. Попытка Наркомфина АССР НП защитить крестьянство и предложить свои нормы расчета с учетом реальной доходности не увенчалась успехом.

В итоге в рамках разработанных нормативов почти 70 % крестьянских хозяйств республики квалифицировались в отчетной документации как крепкие и платежеспособные по ставкам налогообложения. При этом к 1927 г., по данным статистики, только в 7,8 % всех хозяйств республики использовался наемный труд [24, л. 153], в 2,7 % хозяйств насчитывалось 4 и более голов рабочего скота и только 8 % хозяйств имели в своем распоряжении от 13 до 25 и выше десятин посева [5, c. 50–51].

Для большей плановости в процессе сбора различных налоговых недоимок с крестьянского населения в соответствии с инструкцией, разработанной СНК РСФСР 21 апреля 1926 г., организовывались специальные комиссии в составе председателя кантонного исполкома, заведующего земотделом, завкантфи-нотделом, председателя крестьянского общества взаимопомощи, а также агента Госстраха [30, л. 161]. Организованная комиссия, кроме выявления недоимок и составления сводных списков недоимщиков, занималась также организацией изъятия имущества должников и последующей его реализацией.

При этом крестьяне, стараясь избежать максимальных выплат или по возможности их минимизировать, прибегали к дроблению хозяйств, скрытым посевам и др. Так, к 1927 г. количество крестьянских хозяйств по кантонам АССР НП увеличилось в среднем на 9,8 % [25, л. 146]. В реальности это дробление являлось не более чем юридической уловкой крестьян, возможным способом борьбы с повышенным налогообложением.

Принимая во внимание то, что в бюджете АССР НП на развитие сельского хозяйства выделялось в 1922/23 г. 4 %, в 1923/24 г. – 2,5 %, в неурожайный 1924/25 г. – 4 %, в 1927/28 г. – 7 % (для сравнения на просвещение в 1927 г. выделялось 35 %, на содержание административного аппарата – 20 %) [24, л. 164], становится очевидным: разрешение проблемы финансирования сельского хозяйства перекладывалось на плечи самого крестьянства путем перераспределения финансовых потоков от имущих к неимущим.

Между тем введенные в 1925 г. волостные или сельские бюджеты, на которые из ставки единого сельхозналога страны (280 млн руб.) передавалось 100 млн руб., все равно оказались в итоге дефицитными. Так, в 1924– 1925 гг. сельские бюджеты были введены в 251 селе Немреспублики. Общий доход всех сельских бюджетов составил 156 464 руб., расход – 158 000 рублей. В 1926–1927 гг. общий доход 288 сел Немреспублики составил 770 800 руб., расход – 773 300 руб. [25, л. 165]. Очевидно, что ставка на безвозвратное финансирование маломощных крестьянских хозяйств обрекала сформированные сельские бюджеты на постоянный дефицит средств.

Сельскохозяйственная кооперация, которая могла бы помочь крестьянству в условиях оптимально организованной кредитной политики, также была обременена значительными долгами, кардинально сужавшими оборотные средства и, как следствие, производственные возможности. Так, в 1926 г. собственные средства в низовой сети сельскохозяйственной кооперации составляли к балансу всего лишь 15,1 % [45, c. 71]. В результате в условиях существования республиканских союзов кооперации (Немобсоюз, Не-мсельскосоюз, Немкустпромсоюз), входивших в общесоюзные центры кооперации, среди крестьянского населения республики поддерживалась идея создания экстерритори- ального национального крестьянского союза [11, л. 17; 38, л. 17].

Степень доверия населения к новой власти во многом иллюстрировалась практически полным безразличием к возможности вступления в ряды ВКП (б). Так, к концу 1926 г. на территории Немреспублики насчитывалось всего 2 297 членов и кандидатов в члены ВКП (б), из них немцев – 705 человек, или 30,7 % от общего количества [4, с. 208]. Низкий уровень членства в партии также во многом объяснялся сохранявшимся значительным влиянием церкви среди крестьянского населения Немповолжья. Так, в первой половине 1920-х гг., по свидетельствам с мест, в некоторых школах шульмейстеры возобновляли преподавание Закона Божьего [19, л. 20– 21]. Религиозное просвещение детей проводилось зачастую под видом подготовки к конфирмации [2, л. 43; 13, л. 10]. Между отдельными селами даже разворачивались настоящие соревнования за право проведения на своей территории очередной религиозной конференции или собрания, которых, по данным кан-тонного руководства, за зимний сезон могло проходить до 10 [35, л. 11].

Можно согласиться с мнением исследовательницы В.Г. Чеботаревой: «Партийное и советское руководство республики ничего не добилось в идеологическом плане – немецкое крестьянство продолжало оставаться под влиянием сельской буржуазии и священнослужителей разных конфессий, в полном соответствии с исторической традицией» [44, с. 206].

При этом позиция советских органов власти действительно для крестьянского населения далеко не всегда являлась очевидной. Так, в 1928 г. в с. Колышкино Старо-Полтавского кантона проживал Михаил Пятаков, в прошлом райпродкомиссар, затем один из лидеров крестьянского повстанческого движения в Поволжье в 1921 году. Данный факт вызывал по меньшей мере недоумение у местного населения, пострадавшего в свое время от рук банд Пятакова-Вакулина. Предпринимались попытки самосуда над Пятаковым, который продолжал спокойно вести свое хозяйство на глазах у местного населения, принимать своих бывших «подельников» из соседних сел [10, л. 12, 60]. В то же время из секретной переписки Старополтавского канткома и обкома

АССР НП становится очевидным, что М. Пятаков был оставлен и действовал в кантоне как осведомитель органов ГПУ [10, л. 60].

Между тем кризис хлебозаготовок 1927 г. предопределил судьбу советского крестьянства и облегчил принятие решения о кардинальной смене политико-экономического курса в стране. ХV съезд ВКП (б), съезд коллективизации сельского хозяйства, сформулировал основную задачу государственной власти в деревне – задачу производственного кооперирования крестьянства и, как следствие, нажим на «классово чуждые» элементы в деревне (см.: [37, c. 680–695]). По данным Народного комиссариата земледелия СССР, на территории АССР НП к 15 декабря 1929 г. из 12 кантонов 8 было коллективизировано на 50–70 %, к 20 апреля 1931 г. в среднем по республике коллективизации подверглось 88,6 % крестьянских хозяйств (три кантона: Зельманский, Франкский и Каменский – были коллективизированы уже на 100 %) [20, л. 9]. Существовавшие на территории АССР НП колхозы объединяли к февралю 1930 г. в основном крестьянские хозяйства (52,4 %), выплачивающие сельхозналог с надбавками, то есть хозяйства середняков (см. подробно: [40, л. 90; 42, с. 58–64]).

Таким образом, можно отметить, что положение крестьянства АССР НП в период нэпа в первую очередь было обусловлено ориентацией государственной политики в крестьянском вопросе на учет интересов преимущественно беднейших слоев деревни. В результате в условиях неудовлетворительного государственного финансирования основные инвестиции в сельское хозяйство осуществлялись за счет налогообложения зажиточных и середняков, к которым советская власть в рамках существовавшей системы налогообложения отнесла большую часть крестьянского населения немецкой республики (почти 70 %). При этом устоявшееся представление о крепких немецких аграриях, несмотря на оскудение немецкой деревни в условиях повторяющихся неурожаев и голода 1919–1924 гг. и стремительного снижения уровня аграрной культуры Немповол-жья, обусловило и выбор подходов в практике налогообложения немецкого крестьянства. Завышенные нормы доходности крестьянских хозяйств и, как следствие, повышенное нало- гообложение, осуществлявшееся без учета реальной платежеспособности крестьянских хозяйств Немреспублики, подрывали не только их финансовую основу, но и доверие крестьян к советской власти в целом. Попытки ухода крестьян от налоговых выплат или их максимального снижения, низкий уровень членства в партии при сохранении влияния церкви в немецкой деревне доказывали низкий уровень общественного доверия к новой власти.