«Кто же они, руководители России (1917-1929 гг.)? Гении, злодеи, авантюристы, заурядные карьеристы?» рецензия на монографию Н. В. Липатовой «Власть в печатном варианте: образ советского лидера на страницах прессы» (Ульяновск : УлГУ, 2014. 238 С.)

(Ульяновск : УлГУ, 2014. 238 с.)

“ Who are the leaders of Russia (1917—1929)?

Geniuses, villains, adventurers, mediocre careerists? ” REVIEW

on the book by N. V. Lipatova “Power in the printed version: the image of the Soviet leader in the press”

(Ulyanovsk : UlSU, 2014. 238 p.)

Ранним утром 10 июля 1972 года наш теплоход пришвартовался к пристани в Ульяновске. Куда, в какой уголок города мы устремились прежде всего? Конечно, в Дом-музей В. И. Ленина. Какое благоговейное чувство охватило нас, когда мы переступили порог здания, где родился «гениальный вождь мирового пролетариата и всего трудящегося человечества, творец ленинизма-марксизма эпохи империализма и пролетарских революций» [1]! Медленно, в торжественной тишине, в немом изумлении, боясь упустить драгоценные детали быта, скользили наши глаза по комнатам, где 100 лет назад жили, учились, творили члены великой семьи Ульяновых. Когда нам показали диван, на котором скончался Илья Николаевич, «отец и воспитатель Ильича, крупный общественный деятель, беззаветный борец с народной темнотой, незаурядная личность, прекрасный русский педагог» [2], у нас невольно навернулись слезы.

Поведение сотен тысяч экскурсантов, посещавших Дом-музей, было аналогичным: лица всех выражали уважение, преклонение, священный трепет. Казалось, что на них снизошла благодать Божия. Да что говорить о В. И. Ленине и его родных! Объектами глубокого почитания в СССР стали не только те, кто восседал на коммунистическом олимпе (И. В. Сталин — «гениальный продолжатель дела великого Ленина, вождь прогрессивного человечества, первый маршал армии коммунизма, организатор и вдохновитель всех побед советского народа» [3], М. И. Калинин — «всесоюзный староста» [4], Ф. Э. Дзержинский — «рыцарь революции» [5]), но и тысячи старых большевиков, работавших в провинции. Как же случилось, что миллионы граждан нашей страны при упоминании их имен и фамилий впадали в состояние восторга и экстаза? Почему рабочие и крестьяне воспринимали часто этих обыкновенных людей как апостолов и героев? Какую роль сыграла в обмане масс советская печать? На эти вопросы, очень сложные, попыталась ответить Н. В. Липатова, доцент кафедры истории Отечества, зарубежного регионоведения и международных отношений Ульяновского государственного университета.

Едва ли не каждому общественному деятелю знакома грустная, парадоксальная и банальная мысль, высказанная еще в Древнем Риме: большинство диктаторов начинало свой путь к восхождению на вершины власти с борьбы за свободу и демократию. В России подобная история произошла в первой трети XX века. Ее можно было наблюдать в зеркале прессы.

В течение 1903—1916 гг. большевики добивались от царизма права на издание бесцензурных газет. А дальше, поясняет Н. В. Липатова, развитие периодики эпохи «революционной борьбы и Гражданской войны можно разделить на три этапа. Первый — с апреля 1917 по октябрь 1917 года, когда особых законодательных ограничений печати не было… Второй этап — от ноября 1917 до декабря 1919 года, когда пресса существовала в четко прослеживаемых противоборствующих плоскостях, обусловленных Гражданской войной… На основании Декрета о печати были закрыты или прекратили существование по иным причинам более 470 оппози- ционных газет… Третий этап — 1919—1922 гг. Здесь наблюдается политика унификации советской прессы на теоретико-идеологическом уровне, где главным рычагом влияния стал цензурный контроль» (с. 28, 29).

Все провинциальные газеты к концу 1922 года стали «мертвыми»: они заполняли первые полосы перепечаткой статей (прежде всего передовых) из «Правды», декретов, постановлений и распоряжений центральной власти, небольшое место уделялось в них городской и деревенской хронике. Всякого рода аналитические и дискуссионные материалы из губернской и уездной периодики исчезли (они возродились только в период горбачевской гласности и перестройки). Большевистская партия, ведомая В. И. Лениным, реализовала мечту реакционеров времен николаевской эпохи, сформулированную писателем-сатириком К. Прутковым в проекте «О введении единомыслия в России». В этом документе, наполненном едким сарказмом, предлагался путь установления «в нашем пространном отечестве единообразной точки зрения на все общественные потребности и мероприятия правительства. Целесообразнейшим для него средством было учреждение такого официального повременного издания, которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным содействием властей, был бы для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою. Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам». К. Прутков считал крайне полезным обязать всех редакторов «частных печатных органов перепечатывать руководящие статьи из официального органа, дозволяя себе только их повторение и развитие» [6]. Кто бы мог подумать, что такая картина развития российской периодики (явно гротескная) станет реальностью ленинско-сталинского режима. Но именно так и случилось. Серая, лишенная всякого интереса для нормального здравомыслящего человека пресса стала одной из главных опор для утопической кровавой диктатуры. Но тем не менее и такая печать, лишенная мысли, разнообразия, ярких фактов, стала в руках Н. В. Липатовой и хорошим источником, и действенным инструментом в лепке бюстов советских руководителей разного ранга. В итоге она успешно решила поставленную задачу — провести демонстрацию типологизированного образа лидера-революционера, большевика первой трети XX века (с. 13).

Интерес к творцам и созидателям советской власти заметно вырос в начале XXI века. В особенности повезло И. В. Сталину и его ближайшему окружению [7]. Несколько уменьшилось, но не пропало совсем внимание к В. И. Ленину и другим организаторам Октябрьского вооруженного восстания [8]. Но нельзя не посетовать на низкий уровень (а то и на полное отсутствие такового) большей части этих изданий. В значительной степени авторы их исходят не из суммы фактов и событий, а из слепого поклонения герою своей книги и ненависти к тем, кто шагал не в ногу с ним. Чего стоят многочисленные сборники лубочного характера, в которых собраны легенды о беспримерной доброте, проницательности и феноменальных талантах «гения всех времен и народов». А сколько появилось фолиантов, в которых утверждается, что самыми светлыми умами человечества являлись три титана — В. И. Ленин, И. В. Сталин и Л. П. Берия! «Как же так, — недоумевает часть читающей публики, — а кто же виновен в массовых беззаконных репрессиях?» «Да не было никаких карательных акций, — отвечают поклонники названных великих вождей, — а проводилась необходимая акция, направленная на очистку страны от гнусной пятой колонны. Вот только не успели свершить все свои великие деяния Владимир Ильич, Иосиф Виссарионович и Лаврентий Павлович, потому как их отравили не то жидо-масоны во главе с Троцким, не то американские империалисты, заключившие союз с Н. С. Хрущевым».

До сих пор значительная часть населения нашей страны не может уразуметь, какими же были вожди нашей страны — добрыми гениями или злодеями. Также неясно, где сейчас обитают души умерших руководителей областного и районного масштаба — в раю или в аду? А может, в Валгалле или Джаннате вместе с праведниками-мусульманами? Либо, подобно Танталу и Сизифу, несут вечную кару за свои чудовищные преступления в мрачном царстве Аида? Например, непонятно, являлся ли секретарь Симбирского губкома РКП(б) И. М. Варейкис сообщником Сталина или его противником. И вообще, кто ответит на вопрос, облагодетельствовал ли он родной край или нанес ему вред. Тем более что постепенно до нас доходит удручающая истина: так называемые «борцы за народное счастье» и «люди из легенды» были сплошь и рядом публикой малограмотной, дилетантами в области государственного строительства. Тогда что же помогало им длительное время уверенно занимать высокие посты? Ведь это требовало от чиновников высокого уровня знаний и профессионализма. Верной опорой серой номенклатуры, считает Н. В. Липатова, стала советская пресса. Она создавала комфортную обстановку для бюрократии: «Постоянное подчеркивание весомости власти, ее значимости и символичности, восторженности и эмоциональности становится одним из способов ведения дел, проникает в деловой жанр, превращаясь в обязательный атрибут печатного материала… Пропагандируя успехи советского строя, большевистские газеты описывали экономические провалы и социальный кризис на своих военных и политических противников, стремились создать миф о преобразующей силе Октябрьской революции и прогрессивной деятельности советского правительства» (с. 22, 25).

При наличии железного занавеса (в СССР граждане были лишены возможности чтения иностранных газет) и полного отсутствия оппозиционной прессы коммунистическая периодика оказывала мощное воздействие на все слои населения, формируя у них позитивный образ советского руководителя. В печати, констатирует автор рецензируемой книги, осуществлялась последовательная работа с читательской аудиторией: ей подсказывались «ответы на актуальные политические вопросы, предлагая свои правила поведения, указывая на врагов и союзников. Целью всего массива общественно-политической литературы было обозначить присутствие власти, сформировать положительный образ новой власти» (с. 26).

Липатова Н. В. обстоятельно раскрывает приемы большевистской прессы, сумевшей в кратчайший срок превратить обычных руководителей, не хватавших звезд с неба, в титанов мысли, героев, смельчаков, способных привести страну, край, район к беспримерным успехам. Так, коммунисту, комсомольцу, пионеру обязательно для контраста подбиралась мелкая, грязная, гнусная фигура классового врага. «Образу героя, — верно рассуждает она, — просто необходима противоположность для утверждения собственного «я». Черное и белое, свет и тьма — символы-антиподы, немыслимые друг без друга, оттеняющие друг друга. Чем мрачнее тьма, тем ярче и притягательнее свет. В социальном контексте ситуация аналогичная: в оппозициях «кулак-бедняк», «рабочий-буржуй», «революционер-контрреволюционер», «славный герой сказки А. Гайдара Мальчиш-Кибальчиш и подлый Мальчиш-Плохиш, герои его же повести «Тимур и его команда» тимуровцы и квакин-цы — каждый из этих персонажей, стоящий в паре первым, использует своего антипода для подтверждения собственной позитивности, праведности и т. д. Дуалистическое противопоставление дает возможность возвысить того персонажа, который изначально задумывается как положительный герой, как тот, кто несет свет. Такое противопоставление позволяет ярче проявить фигуру героя и победителя» (с. 66).

Большевистские идеологи-журналисты, оглядываясь на дореволюционную Россию, вспоминали лермонтовского «Героя нашего времени». Они сознавали, что населению социалистического государства тоже нужны свои кумиры. Только эти фигуры не должны напоминать Онегина, Печорина, Бельтова, Рудина (с их необыкновенной начитанностью, сложной психологией и знанием иностранных языков). Герой советского времени (летчик, спортсмен, стахановец и, конечно, руководитель) рисовался, согласно компетентной версии Н. В. Липатовой, в наших газетах «простым, понятным, чтобы копировать его можно было без лишних душевных затрат, направленных на самосовершенствование и развитие самосознания. Ибо и то и другое в итоге могло обернуться взглядами, альтернативными взглядам, утверждавшимся пропагандистами новой власти» (с. 71).

В советской прессе отсутствовали какие-либо материалы, хотя бы отдаленно намекающие на возможность разницы мнений даже по второстепенному вопросу. Мы уже не говорим о публикации статей дискуссионного характера. Более того, никогда не использовалась такая форма высказывания полярных взглядов, как опровержение. Это давало возможность советскому руководителю использовать против своего противника (это почти всегда был носитель буржуазных взглядов) недопустимые стилистические приемы разоблачения и обвинения. Н. В. Липатова предоставляет на этот счет убедительные аргументы. Она сообщает о том, что в печати получили широкое распространение такие способы компрометации оппонента, как «подмена доказательства суждением» и «публичное высмеивание и унижение»: «Негативное суждение о сопернике, заменяющее доказательство, превратилось в своеобразную скрепу всех текстов о тех, кого большевики считали «чуждым элементом, своими антиподами» (с. 72).

Учебным пособием по применению чудовищных обвинений, не подкрепленных никакими аргументами и фактами, является сталинская «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)». Вот как характеризовались в ней соперники гения всех времен и народов:

«Бухаринцы и троцкисты… составляли одну общую банду врагов народа. Эти подонки человеческого рода… состояли в заговоре против Ленина, против партии, против Советского государства уже с первых дней Октябрьской социалистической революции… Заговор против Ленина и сговор с «левыми эсерами» об аресте и убийстве Ленина, Сталина, Свердлова весной 1918 года; злодейский выстрел в Ленина и ранение его летом 1918 года; выдача государственных тайн и снабжение шпионскими сведениями иностранных разведок; злодейское убийство Кирова; вредительство, диверсии, взрывы; злодейское убийство Менжинского, Куйбышева, Горького — все эти и подобные им злодеяния, оказывается, проводились на протяжении двадцати лет при участии и руководстве Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова и их прихвостней — по заданиям иностранных разведок» [9]. Все эти обвинения (без всяких доказательств) советские газеты без конца печатали на протяжении десятков лет.

Практически все советские руководители имели неограниченное право и возможности оскорблять как угодно всех оппонентов. Это делали на страницах центральных газет и Ленин, и Сталин, и Хрущев. С них брала пример номенклатура на местах. Вот, например, какими эпитетами наградил секретарь Симбирского губкома И. Варейкис местного беспартийного лектора Никольского, прочитавшего доклад «Идеал жизни», в котором отважился занять идеалистическую платформу: убогий слепец, филистер-эклектик, пигмей из рода Амуров, проповедник итальянской церкви, невежа, прикрывший свое ничтожество фиговым листком, жалкая пародия на философа, философский простофиля, схоластик, интеллигент-одиночка, нелепость с горячей головой, раб мещанской метафизики, носитель бредовых идей [10].

Сила большевиков-руководителей заключалась, впрочем, не только в том, что они монополизировали прессу, в которой могли оклеветать кадетских, эсеровских, меньшевистских, анархиствующих журналистов, но и в том, что могли просто расправиться с ними. При этом они цинично использовали опыт, полученный в общении с царской фемидой. Н. В. Липатова подчеркивает, что коммунисты, затрудняясь в борьбе с образованными и талантливыми буржуазными агитаторами и пропагандистами, нашли простой выход: «Большевики-подпольщики, в чьей судьбе были тюрьмы, каторга и т. д., как никто испытали на себе систему запретов и ее слабые стороны. Когда они были по ту сторону власти, они искали обходные пути, теперь же именно они сами оказались у власти и постарались ликвидировать ее изъяны. Отсюда еще более суровые запреты. В тюрьмах отменили одиночки и раздельное содержание политических преступников и уголовников, чтобы не давать возможность появиться «политическим тюремным университетам» и новым захватывающим идейным текстам. Ведь все наиболее весомые тексты русские революционеры, начиная с народников, создали либо в тюрьме, либо в ссылке. Большевики как никто понимали силу агитации, поэтому, сознавая свою слабость, старались избавиться от соперников» (с. 93).

Размышляя о причинах победы красных над белыми в гражданской войне, Н. В. Липатова приходит к парадоксальному, но очень верному выводу. Как будто никто не может оспорить известный постулат: «Знание — сила!» Однако именно поверхностное представление о мире извечно рождало фанатиков утопических идей, плодило поклонников тех вождей, которые предлагали самые простые способы решения сложных социальных проблем. Автор рецензируемой книги дает глубокий анализ работы большевистской системы политпросвещения, готовившей провинциальных руководителей с кругозором газетного лозунгового мышления: их отличительной чертой была «искренняя вера в идеи коммунизма, которая уживалась с обычными житейскими заботами, бюрократическими проволочками, стремлением улучшить свое материальное положение путем продвижения по служебной лестнице. Все это никоим образом не меняло почти слепого, религиозного по своей сути отношения к новой идеологии. С помощью политики ликбеза и всеобщей начальной политической грамоты (всеобщее начальное образование появится в СССР только в 1931 году) власти удалось сформировать единообразное представление о существующем государственном устройстве. С некоторой долей допущения это можно назвать формированием альтернативной гражданской религии… Социализм и коммунизм были не просто идеями, они были идеями религиозными… Коммунистическая религия представляла собой систему окончательных мотиваций, наполняющих жизнь смыслом, ради которого человек готов приносить любые жертвы» (с. 97, 99).

Неоспоримо звучит вывод Н. В. Липатовой о том, что в ходе обучения на курсах по ликвидации безграмотности, в партийных школах, марксистско-ленинских кружках будущие советские руководители провинциального уровня по- лучали «набор простых формул, примитивных, но эффективных, основанных на критике и осуждении прошлого царского режима… Благодаря этому нехитрому знанию некоторые если не ощущали себя миссионерами, то настойчиво именовались политически грамотными товарищами… Это обстоятельство превращало полуграмотную, но политически подкованную молодежь в верных стражей нового советского строя» (с. 104).

В рецензируемом издании приводятся впечатляющие факты, объяснявшие многое. Оказывается, что в Ульяновской городской партийной организации в 1925 году из 33 секретарей ячеек лишь двое имели среднее образование, остальные только низшее. В составе горкома ВКП(б), насчитывавшем 34 человека, ни один не обладал вузовским дипломом, а закончили средние учебные заведения только 8. Увы, отсутствие общего образования и специальных знаний им оставалось компенсировать только политическим апломбом.

Развивая грустную тему о низком уровне образования советских руководителей, Н. В. Липатова сообщает нам такие статистические данные, которые могут погрузить читателя в состояние печали и исторической безысходности: «Около 30 % активных участников революционного движения погибли в Гражданскую войну — были убиты, умерли от ранений, тифа и туберкулеза и расстреляны. Еще треть попала под маховик репрессий 1930-х годов. Примечательно, что у погибших и репрессированных депутатов уровень образования был выше, чем у уцелевших» (с. 140). Посредственности же выживали успешнее.

Как известно, сейчас политики с удовольствием обвиняют друг друга в применении «двойного стандарта». Н. В. Липатова справедливо отмечает, что такой подход в оценке поведения противника был в ходу среди руководителей фракций в Советах еще в 1917 году: «Так, срыв митинга эсеров или меньшевиков вызывал у большевиков бурю восторгов, когда же «эсеровская мразь стаскивала ораторов-большевиков с трибуны», такое поведение членами РСДРП(б) безоговорочно осуждалось» (с. 141). Что же, скажем мы словами М. Ю. Лермонтова, «все люди таковы, даже самые добрые, самые умные!» [11].

Бросив взгляд на поведение современных политических лидеров, Н. В. Липатова не без доли сожаления проводит параллель с образом действий депутатов в 1917 году: «Власть можно было удержать не столько за счет мудрого руководства, сколько сделав ставку на политиче- ские игры без правил. То, что в настоящий момент называется «черным пиаром», было нормой политической борьбы внутри Советов. В 1917 году, между февралем и октябрем, во многом сформировался особый характер будущей советской системы: она оказывалась жизнеспособной только при наличии препятствия, которое мешает изменить существующую ситуацию, ибо уже тогда большинство лидеров Советов оправдывало собственные неудачи не отсутствием опыта или знаний, а ссылками на чье-то вредительство, чью-то злую волю. В дальнейшем подобного рода объяснения провалов стали вполне обыденной вещью, превратились в проверенный способ сохранения власти. Удержаться в это время на гребне политической волны позволяли только безапелляционность, бескомпромиссность, жестокость и беспощадность к потенциальным соперникам (с. 150).

Украшает рассматриваемую монографию раздел «На излете имперского времени: сравнительный образ Александра Керенского и Михаила Горбачева». Н. В. Липатова нашла очень хорошую форму изложения своей научно-общественной позиции — доверительный, эмоциональный, откровенный и в итоге убедительный разговор с читателем. Казалось, что она явно отходит от поставленной темы. Многие могут задать вопрос: «Ну какой же А. Ф. Керенский советский руководитель?»

В рецензируемой монографии избрание подобного ракурса освещения деятельности лидеров разных эпох объясняется весьма просто и доказательно: «Возможно, читатель при первом приближении даже возмутится возможностью такого сравнения. Глава Временного правительства и первый и последний Президент СССР, с именем которого связано крушение советского режима, — как их обоих можно причислять к советским лидерам? Однако, во-первых, в книге речь идет об образах, а именно эти образы очень сильно повлияли на все особенности и типологию имиджа советского лидера. Во-вторых, А. Ф. Керенский входил в состав исполкома Петроградского Совета в 1917 году и долгое время был той фигурой, с которой сопоставлялись советские руководители» (с. 14).

И большинство населения, и значительная часть отечественных историков дали негативную оценку обоим политикам, клеймя их как неудачников, принесших неисчислимые бедствия своей стране. Иную позицию — объективную и взвешенную — заняла Н. В. Липатова. По нашему мнению, ей удалось предельно четко определить их роли в труднейшие времена для Рос- сии: «Общая трагедия Керенского и Горбачева состоит в том, что в отношении каждого из них сформировались стихийно образы слабого политика, предателя, изменника, труса и т. д., с помощью которых на каждого из них наложили крест персональной ответственности за беды целой страны. Из-за слабости или предательства могут меняться правители, проигрываться сражения и войны, но глубинные широкомасштабные изменения не совершаются по воле одной, пусть даже сильной личности (тем более по вине слабой исторической фигуры — а именно в слабости постоянно упрекали и Керенского, и Горбачева), если на то нет весомых оснований в самом обществе. В 1991 году целое поколение предпочло возложить ответственность на одного человека, повторив тем самым случившееся в 1917 году, когда Керенский уступил власть большевикам, после чего страну захлестнула Гражданская война… Ни Керенский, ни Горбачев не смогли полностью претворить в жизнь собственные программные заявления, обстоятельства оказались выше их политических сил. Оба периода демократизации, во время которых они руководили страной, были своеобразным люфтом между двумя этапами развития общества» (с. 201—203).

• 1.    Политический словарь. М., 1956. С. 296.

• 2.    Трофимов Ж. Отец Ильича. Саратов, 1981. С. 3.

• 3.    XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1939. С. 3, 132, 273 и др.

• 4.    Абрамов А. У кремлевской стены. М., 1979. С. 161.

• 5.    Зубов Н. Ф. Э. Дзержинский. Биография. М., 1963.

• 6.    Сочинения Козьмы Пруткова. М., 1996. С. 130—132.

• 7.    Жуков Ю. Иной Сталин. М., 2003; Прудникова Е., Колпакиади А. Двойной заговор. М., 2007; Карпов В. Генералиссимус. Кн. 1—2. М., 2011 и др.

• 8.    Бушуев М. Свет и тени: от Ленина до Путина. М., 2006; Трофимов Ж. Кривда и правда о Ленине. М., 2006 и др.

• 9.    История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1952. С. 331.

• 10.    Известия Симбирского Совета. 1919. 30 янв.

• 11.    Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени // Соч. Т. 4. М., 1958. С. 143.