Культура материнства и ее трансформация в условиях глобализации

В данной статье мы обращаемся к такой составляющей традиционной культуры, как материнство. Не вызывает сомнений, что именно этот социобиологический институт во многом определяет то, в каком состоянии находится традиционная культура. Как с точки зрения истории, так с позиции этнографии и культурологии, материнство является важнейшим механизмом воспроизводства не только конкретного человека, но и культуры в целом.

Так, американский исследователь Э. Эриксон отметил наличие в каждой культуре особого стиля материнства (mothering), который всегда принимается матерью за единственно правильный, но, в конечном счете, определяется ожиданиями социума в отношении своего будущего члена. Он представляет собой систему воспитания, являющуюся результатом длительной эволюции, запечатлевшей историю общества, ориенти- рованную на включение индивида в данную группу, на выработку присущего ей типа мировосприятия и поведения [12]. Важнейшую культурно генетическую роль материнства отмечала и отечественная исследовательница В. П. Рамих [9].

Нынешняя ситуация, когда министр труда Максим Топилин сообщает, что «в прошедшем году в стране родилось 1 млн 947 тыс. детишек, такого количества рождений не было еще в истории России» [6, с. 1], казалось бы, обнадеживает. Тем более, что подобная тенденция наблюдается уже в течение трех лет. Однако факты рождения детей ещё не говорят о воспроизводстве культуры. Материнство, не смотря на свою биологическую основу, как доказывают исследователи и исторический опыт, под действием политического, социального и технико-медицинского факторов, подвержено сильным изменениям. Это привело к тому, что материнство, как важнейший механизм трансляции традиционной культуры, больше не выполняет этой роли.

Медикализация родового процесса, уменьшение количество рождений, повышение возраста последних родов, произошедшие в ХХ в., безусловно вызвали позитивные сдвиги в области снижения младенческой и материнской смертности, травматизма. Однако этот процесс имел и ряд негативных последствий. Первым из них стало уничтожением механизмов естественного воспроизводства материнства. Важную роль в этой связи играла практика множественного или параллельного ухода, широко бытовавшая в больших неразделенных семьях. Естественно, в связи с вытеснением этого типа семьи малой парной, передача народного опыта становилась более затруднительной.

Традиционная система воспитания в большой трехпоколенной семье обеспечивала высокую степень психологической готовности девушки к материнству. Как свидетельствуют исследователи, большинство обрядов, фиксируемых в славянской среде Северного Кавказа и связанных с первичной социализацией девочек, были направлены на подготовку к исполнению половых ролей [2, с. 130], выработку у них соответствующих феминных стереотипов, а также практических материнских умений.

Не менее важным стало изменение в месте и форме проведения родового акта. Если до установления советского государства в подавляющем большинстве случаев роды проходили на дому, то важнейшим направлением политики «охраны матимлада» стало создание роддомов и предоставление акушерской помощи. Большие материальные и пропагандистские средства были брошены на вытеснение из местных обществ важнейших фигур – повитух, замену их профессиональными медиками. Примечательно, что в славянских обществах, в том числе и на Северном Кавказе, обязанности повитухи не ограничивались только родовспоможением. Они оказывали в первые дни определенную помощь роженице в быту, и в этом их роль значительно отличалась от профессиональных медиков.

Оценки эффективности их деятельности часто весьма противоречивы. Часть авторов прямо говорят о том, что применяемые повивальными бабками приемы «иногда бывают так губительны для родильниц, что нужно удивляться, как бедные женщины еще остаются живы» [10, с. 27]. Встречаются и более сдержанные оценки: «Приемы таких бабок не всегда рациональны, и только самые опытные предоставляют дело природе, а другие, и притом большинство, стараются помочь родам… разумеется, при таких приемах ухаживания часто происходят или смерть родильницы, или постоянные боли живота» [4, с. 128]. Отмечаются и прямые одобрительные свидетельства, которые помощь бабок-повитух ставят выше, чем услуги акушерок. Очевидцы отмечали, что «от их грубых приемов больные через несколько дней встают с постели... и не страдают ничем после родов» [3].

Не умаляя роли акушерок в повышении качества услуг, оказываемых роженицам, необходимо отметить следующие последствия. Изменилось не только место родов (раньше в славянской среде – чаще всего баня, реже хлев или овин), но и положение, и роль женщины в родовом акте. Произошло вытеснение вертикального (более физиологичного) положения в родах, практикуемого традиционными обществами, горизонтальным – в обществах индустриального типа. Как доказывают исследователи, в этом случае не только физически меняется положение женщины, но и струк- турно: горизонтальное положение облегчает внешний контроль процесса специалистом, превращая роженицу из субъекта деятельности в объект манипуляций [5, с. 28].

Медикаментозное обезболивание при родах, впервые примененное в Советском Союзе, в дальнейшем нашло широкое применение, несмотря на риск повышения травматизма матери и плода. Однако в традиционных обществах именно роды, боль и способность её переносить были важными инициационными составляющими, которые позволяли женщине переходить в новую, более полноправную и престижную категорию.

Материнство в целом легитимизировало брак, было фактором, который повышал социальный статус женщины. Возвращение к этим традиционным ценностям постулируется в государственных доктринальных документах (Указ Президента Российской Федерации «Об основах государственной культурной политики» [11]; проект Стратегии развития воспитания в РФ на период до 2025 г. [7] и т. д.) Однако социальные реалии не позволяют в полной мере преодолеть негативные социальные стереотипы, сформировавшиеся в обществе на протяжении ХХ в. Позитивный образ женщины-матери, многодетности — как оптимальной социальной стратегии, как отмечает Н. Л. Пушкарева, формировался и поддерживался в российском обществе не десятилетиями, а в течение почти тысячелетия, посредством многочисленных агентов (церковь, община, государство) [8].

Интересен при этом тот факт, что некоторые негативные черты, отмечаемые в традиционной восточно-славянской модели материнского поведения со временем лишь укоренялись. К примеру, широко распространенный отказ от продолжительного грудного вскармливания. По данным статистики, около трети детей, рождаемых в Российской Федерации уже с полугода лишаются грудного вскармливания. Аналогичную ситуацию фиксировала этнографическая литература на Северном Кавказе в среде славянского населения в конце XIX в. (см.: [4] [10]). Объяснялась она чрезвычайной занятостью женщины-матери в домашнем производстве на фоне подъема зернового хозяйства. В 1920-х гг. в брошюрах и других агитационных материалах, выпускаемых отделом Охраны материнства и младенчества, отмечалась низкая младенческая смертность в регионах с мусульманскими традициями, где шариат обязывал мать кормить ребенка до 2-х лет.

Интересны также те трансформации, которые претерпевали отдельные материнские практики в различной социальной среде, и в частности, применение кормилиц. Данная практика, имевшая широкое распространение в высших сословиях, возникла из естественной причины – отсутствие молока у матери. Однако в дальнейшем общество значительно трансформировало формы и содержание процесса. В средневековой Европе кормиличный промысел был самым высоко оплачиваемым женским занятием [1, с. 275]. На Северном Кавказе, в среде горского населения, превратился в способ поддержания и расширения социальных связей посредством установления искусственного родства. При этом кормилица в княжеской семье могла заработать большой участок земли или отару овец, что было весьма существенно.

Характерно, что и в том и в другом случае, труд кормилиц чаще использовали представительницы высших сословий, перекладывая часть наиболее обременительных материнских обязанностей на плечи женщин более низкого происхождения. Этнографы утверждают, что в целом для славянской среды характерно отождествление доли, судьбы и материнского молока. В связи с этим в обществах, сохранивших традиционные устои, отмечалась крайняя неохота, с которой женщины брались за скармливание чужих детей [2, с. 177]. Поэтому расцвет этого занятия в качестве промысла отмечался в промышленно развитых районах, вблизи столиц.

Примечательно, что в дальнейшем врачи-гигиенисты в России конца XIX в. рассматривали кормиличный промысел как еще один важный и губительный путь передачи венерических заболеваний от представителей высших классов к низшим, а также из города – в деревню. Данное занятие подвергался жесткой критики со стороны публицистов всех категорий, а особенно марксистов. Ими, в частности, отмечалось, что следствием такого «промысла» было резкое снижение качества жизни и увеличению рисков для детей меща- нок или крестьянок, которые отказывали в грудном вскармливании собственным детям. (Ярчайшая иллюстрация – картина К. Б. Вени-га «Посещение кормилицей своего дитя»).

Таким образом, словно следуя прозвучавшему позднее девизу видного советского идеолога «женского вопроса» А. М. Коллонтай, привилегированные классы стремились снять с матерей – представительниц высших сословий «крест материнства», оставив им лишь безмятежную «улыбку материнства».

Как нам видится, логическое или генетическое развитие данная практика получила