Культурная идентичность в современной России: поиск новых моделей

В ряду многочисленных проблем, обусловленных экономическими и социально-политическими трансформациями российского общества, с особенной тревогой в последнее десятилетие обсуждается проблема идентичности, как нации в целом, так и локальных сообществ, и отдельной личности.

Специфика вхождения России в глобаль- ное пространство, сложности этнокультурного самоопределения составляющих ее народов, снижение идентификационных возможностей отечественной гуманитарной культуры, разрушение системы духовного самовосп-роизводства общества и мировоззренческий вакуум, в котором оно оказалось в последние десятилетия, а также отсутствие общенацио-

1997-0803 ВЕСТНИК МГУКИ

3 (41) май-июнь 2011 43-48

нального проекта, способного консолидировать российский социум как политическую и культурную общность, заставили говорить о кризисе российской идентичности.

Кризис этнокультурной идентичности с полным основанием можно рассматривать как общемировой тренд современности. С разной степенью интенсивности и в самых разных эмпирически наблюдаемых формах он обнаруживает себя во всем мире. Основной его приметой называют ослабление и даже утрату связи индивида с собственной культурой и этнонациональным образованием и формирование «глобального человека».

Анализируя причины данного явления, следует прежде всего вспомнить о том, что целостность этнокультурного сообщества, за пределами которого общность как таковая перестает существовать, обеспечивается и фиксируется границами культурного пространства, разделяемого субъектами социального образования. Разным историческим этапам развития социальной общности свойственен различный уровень культурной целостности: если предельная целостность и устойчивость социальных общностей традиционного типа обеспечивалась этнической культурой, то в социальной общности современного индустриального и постиндустриального типа эту функцию реализует, преимущественно, национальная культура.

Именно национальная форма этнокультурной идентичности доминировала в структуре социального самоопределения большинства европейских народов на протяжении, по меньшей мере, двух последних столетий. О ее кризисе в рамках научной и публицистической риторики заговорили в связи с глобализационными процессами, которые, в числе прочего, жестко обозначили новые «правила игры» в организации мирового пространства. В современном мире, прежде жестко разделенном границами по национально-государственному принципу, утрачивает силу императив «одна нация – одно государство», некогда провозглашенный Наполеоном и требующий совмещения политических и этнокультурных границ (5, с. 39–41).

Процесс глобализации значительно ограничил влияние наций (национальных государств и национальных культур), которые становятся все менее адекватными глобальному мировому порядку (6, с. 132), утрачивают статус как «единиц выживания» (Н. Элиас), так и «главных действующих лиц глобальных событий» (14, с. 34), уступая эти функции военнополитическим блокам, экономическим союзам, сетевым организациям и т.д. Следствием отмеченной тенденции становится видимое снижение значимости национальных оснований в структуре социальной идентичности индивида (7).

В России кризис национальной идентичности обрел специфические черты и особую остроту, что обусловлено своеобразием культурно-исторического и социально-политического развития страны. Прежде всего нужно отметить в связи с этим, что формирование общенациональной российской культуры, а соответственно, и национальной формы идентичности в России произошло достаточно поздно, не ранее конца XVIII – середины XIX века, и вплоть до конца имперского периода национальная форма идентичности носила «факультативный» характер для населения по сравнению с иными основаниями и формами социально-групповой солидарности, такими как кровно-родственная, локальная (волостная), конфессиональная, сословная и др. (11).

Советский период отечественной истории также не способствовал формированию собственно российской национальной идентичности, поскольку у народов, населяющих Россию (в том числе, русского), на протяжении десятилетий доминировало осознание принадлежности к многонациональной общности «советский народ», в то время как само-идентификат «россиянин» был, практически, не востребован.

Это обстоятельство вносит особый драматизм в российский сценарий кризиса идентичности, проявившегося на фоне не просто ослабления авторитета национального госу- дарства, а разрушения и поражения такой супердержавы, каким был Советский Союз, и последовавшего за этим «парада суверенитетов», причем не только бывших советских республик, но и народов, населяющих Россию.

Формирование идентичности новой России было адекватным социальным и экономическим вызовам постсоветской эпохи, которые также не способствовали укреплению национального единства населения Российской Федерации: расслоение общества по экономическому признаку, формирование на рыхлом этнокультурном фоне «культуры бедных» и «культуры богатых», поколенческий разрыв, проявившийся в заметной деформации традиционной системы ценностей, – все эти процессы с неизбежностью стимулировали процессы дифференциации общества и фрагментацию идентичности россиян.

К перечисленным обстоятельствам осталось добавить аморфное состояние современной отечественной культуры, распад ее ценностно-символического ядра, обусловленные тем, что в течении ХХ века в России трижды происходила радикальная смена культурносимволического кода и оснований социальной солидарности и единства: от системы ценностей, основанной на идеалах православия – к идеалам и ценностям коммунистической идеологии и культуры социализма и затем – к эфемерным принципам свободы и демократии. В условиях отсутствия национальной идеи, концепции цивилизационного и социально-экономического развития государства, но при наличии гласности и свободы слова эти новые для России идеалы, предложенные властью реформаторов, обрели формы культурного плюрализма и нравственного релятивизма, указывающих на глубокий мировоззренческий кризис в обществе, на отсутствие единого, разделяемого всеми ее гражданами культурно-символического кода, а соответственно, и на отсутствие культурных оснований социальной консолидации и идентичности.

Таким образом, культурный плюрализм, который, по оценкам некоторых экспертов, является стимулом для развития либеральной государственности и толерантности в странах Европы, в России стал дополнительным фактором реакции распада в обществе (8), а соответственно, и кризиса идентичности.

Необходимо отметить, что утверждение идей культурного плюрализма, дифференциация и фрагментация социума, а также нарастающая индивидуализация личности – общемировые тенденции, отражающие объективную направленность культурно-исторического процесса. Однако это не означает, что потребность в идентичности и социальной принадлежности в условиях тотальной деконструкции общества становится менее значимой.

Наоборот, потребность подобного рода, как отмечают аналитики современной социокультурной ситуации, становится почти тотальной. Так, по наблюдениям Мигеля Кастельса, в те моменты истории, для которых характерны широкое распространение социальных деконструкций, делегитимизация институтов, угасание крупных общественных движений и эфемерность культурных проявлений, идентичность становится главным, а иногда и единственным источником смыслов. «Люди все чаще организуют свои смыслы не вокруг того, что они делают, но на основе того, кем они являются, или своих представлений о том, кем они являются» (9).

Поэтому кризис этнокультурной идентичности в современной России отнюдь не означает ее деградацию и тотальное разрушение. Скорее, он свидетельствует о сложных трансформациях данного феномена, происходящих под влиянием глобализационных процессов. Суть этих трансформаций – в изменении доминирующих оснований в структуре этнокультурной идентичности, результатом чего становится усложнение ее контуров и расширение границ (о структурных трансформациях идентичности и динамке ее исторических форм см.: 10).

Стремление к обретению новой этнокультурной идентичности оформилось в российском обществе в две определяющие данный процесс тенденции, по существу совпадающие

с общемировыми процессами: с одной стороны, в сторону расширения ее границ и формирования нового наднационального (цивилизационного) уровня в ее структуре; а с другой – в сторону локализации границ и актуализации локальных, партикулярных оснований идентичности.

На российской «почве» эти тенденции развиваются, по существу, в русле традиционного для отечественной культуры и самосознания противоречия между желанием утвердиться как органичной части западной (точнее, западноевропейской) цивилизации, с одной стороны, и стремлением обосновать преимущество и самобытность российского пути и российской культуры – с другой.

Анализируя первую тенденцию, важно учитывать, что опыт вхождения России в глобальное пространство уникален, отличен от большинства западных стран. Для нашей страны этот процесс не был поступательным и органичным: после окончания «холодной войны» и падения «железного занавеса» Россия, переставшая быть мощным единым государством, в ее новом государственном статусе оказалась «вброшенной» в глобализирующееся мировое пространство, где ей только еще предстояло осознать свой новый статус, сформировать новый образ и обрести новую цивилизационную и геополитическую идентичность.

Сегодня уже очевидно, что в поисках наднациональной, цивилизационно-культурной идентичности Россия тяготеет к западноевропейской модели, во многом под влиянием объединения Европы и расширения Европейского союза на восток. Несмотря на всю сложность и противоречивость представлений о «европейской идентичности», они постепенно утверждаются в самой Европе, стимулируя вопрос о принадлежности России к «большой Европе» и европейской идентичности россиян.

Этот вопрос возник не сегодня, и в прошлом неоднократно решался в пользу «европейскости» России. В частности, анализируя последствия внешней политики Петра I, ее важнейшим позитивным результатом известный русский мыслитель Г.П. Федотов считал именно формирование европейской идентичности России. Философ писал: «Петровская реформа действительно вывела Россию на мировые просторы, поставив ее на перекрестке всех великих культур Запада, и создала породу русских европейцев» (12, с. 178).

Другой русский философ, один из наиболее последовательных защитников культурной самобытности К.Н. Леонтьев также вынужден был признать сильнейшее европейское влияние на российскую культуру: «Вера у нас греческая издавна; государственность со времен Петра почти немецкая <...>; общественность французская, наука до сих пор общеевропейского духа. Своего у нас почти только один национальный темперамент, чисто психический строй» (4, с. 350).

Однако о формировании европейской идентичности россиян пока можно говорить лишь как о тенденции, хотя бы в силу ряда причин, в числе которых и тот факт, что Европейский союз и европейское сообщество пока не стремятся включить в свой состав Россию. Это свидетельствует о том, что современные (наднациональные, транснациональные) формы идентичности приобретают выражено конвенциональный характер, что в целом усложняет проблему идентичности в современном мире.

Возможно, именно сложности цивилизационного и геополитического самоопределения России стимулировали актуализацию традиционных элементов культуры в структуре оснований российской идентичности.

Как свидетельствуют процессы, разворачивающиеся во всем мире, глобализация культурного пространства сопровождается возрождением, расцветом локальных культур, а соответственно, и актуализацией локальных идентичностей (этнических, региональных, местных). Мы уже отмечали, что на фоне государственно-политического кризиса середины 1980-х – начала 1990-х годов для большинства российских народов осознание принадлежности к определенной локальной группе

стало гораздо более важным и надежным средством социальной адаптации, чем национально-государственная принадлежность.

В целом, это явление характерно для большинства народов мира. Один из наиболее авторитетных современных исследователей этнонациональных процессов Эрик Хобсбаум, объясняя данный феномен, пишет: «Люди ищут группы, к которым они могли бы принадлежать устойчиво и долго, в мире, где все движется и перемещается, и ничто не является надежным» (15).

Однако в России эта тенденция также обрела специфические черты. С одной стороны, это гипертрофированная центростремитель-ность процессов денационализации и этниза-ции российских народов, которая проявилась в заметной активизации этнического самосознания и резком увеличении числа этнических общностей, зафиксированном в ходе переписей населения.

С другой стороны, время показало, что подобный всплеск этнического самосознания не принес желаемого результата, поскольку был обусловлен не столько возвратом к базовым культурным ценностям этнических сообществ, сколько желанием народов как можно скорее установить границы, отгородиться друг от друга. Это связано с тем, что этот процесс был в значительной степени инициирован этнонациональными элитами, что позволяет говорить о чрезмерной идеологичности российской версии «этнического ренессанса», в процессе которого «этнический фактор политизировался и стал инструментом борьбы за власть, <...> где политические партии и движения, опирающиеся на идеологию этноцентризма, становятся инструментом экономического передела в рамках определенных регионов» (3, с. 33–34) .

Все эти обстоятельства позволяют утверждать, что подобные формы этнического самоопределения не способствовали утверждению новой идентичности в России, поскольку идентичность предполагает не только осознание и манифестацию принадлежности к определенной этнокультурной общности, но и от- ражает процессы глубинного эмоционального, почти сакрального переживания такого единства, как в актуальном, так и в историческом контекстах.

Сложности этнического самоопределения стимулировали в обществе поиск новых идентификационных и консолидирующих оснований. В последнее десятилетие внимание исследователей было обращено на феномен региона как «единицу выживания» и, соответственно, на новые актуальные формы культурной идентичности – региональную, локальную, местную, которые формируются в контексте ценностно-символического пространства культурной среды региона, территориального (локального) образования.

Причинами возрождения региональной/ локальной идентичности стали, по мнению отечественных этносоциологов, особенности социально-политического реформирования постсоветской России, развитием федеративных отношений, которые отчасти явились уступкой центра национальным элитам республик в условиях серьезного кризиса соли-даристских ценностей (1, с. 23).

Однако не менее важной причиной актуализации локальных идентичностей стала потребность в глубинных ценностных основаниях самоопределения современного человека, вынужденного «жить глобально». В связи с этим нам представляется чрезвычайно важным вывод, к которому приходит Н.Н. Федотова, заметив, что люди, которые вынуждены «жить глобально», нередко сакрализуют свой локальный опыт. А пласт сакрального в идентичности личности в условиях глобализации определен именно локально. Именно сакральное характеризует наиболее личное, глубоко укорененное в человеке. Это сфера, где человек соотносит себя с фундаментальными ценностями, со смыслополаганием и дорогими сердцу источниками своего становления (13). «Именно в этом смысле, – заключает автор концепции, – локальная идентичность может быть рассмотрена как вид сакрального, сохраняющегося при всех возможных изменениях» (13).

Таким образом, можно заключить, что культура локальных сообществ (этническая, региональная/локальная) содержит в себе мощный идентификационный ресурс, сущность которого заключается:

– в обеспечении индивида базовыми, фундаментальными культурными ориентирами, заложенными в социальном опыте его народа и основанными на местной традиции, если согласиться с мнением, что региональ-ная/локальная культура, имеет «тесные генетические связи с так называемой “материнской” (национальной) культурой, несущей в себе как ее общие черты и закономерности развития, так и собственные уникальные особенности» (2, с. 112);

– в реализации важнейшей потребности человека в укорененности и принадлежности к традиции через сознание и сакральное переживание единства с некой значимой для него общностью («и я этой силы частица»);

– в обеспечении индивидов самобытными образами идентичности, этнически окрашенными способами манифестации уникальности и самобытности культуры, от имени которой он выступает, что в условиях глобализации и стандартизации культуры равнозначно заявлению «я – есть!».