"Латиняне" на Мангупе. Уникальный западноевропейский крест-энколпиониз раскопок княжеского дворца Мангупского городища: проблемы атрибуции и датировки

DOI:

Цитирование. Науменко В. Е. «Латиняне» на Мангупе. Уникальный западноевропейский крест-энкол-пион из раскопок княжеского дворца Мангупского городища: проблемы атрибуции и датировки // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4, История. Регионоведение. Международные отношения. – 2020. – Т. 25, № 6. – С. 100–115. – DOI:

Введение. Начиная с 2006 г. одним из основных объектов археологических исследований Мангупского городища, крупнейшей средневековой крепости Юго-Западного Крыма, является ее княжеский дворец, расположенный в центральной части Мангупс-кого плато (рис. 1). За эти годы на площади раскопа более 2 800 кв. м изучены, вероятно, все основные архитектурно-археологические комплексы дворцового ансамбля и сформирована необходимая источниковая база для решения многих вопросов его истории (об истории изучения дворца см.: [14, с. 388–396; 18, с. 139–142]).

К числу наиболее важных результатов этих исследований относятся прежде всего заключение об узкой (в пределах 1425– 1475 гг.) хронологии собственно резиденции правителей княжества Феодоро на Мангупе [18, с. 144] и новая концепция композиционно-планировочного решения дворца [19, с. 64–69]. Еще одним важным итогом работ является открытие на его площади нескольких ярусов застройки додворцового и постдворцового времени. Таким образом, дворец принадлежит к числу немногих археологических объектов Мангупа, в стратиграфии которых представлены материальные свидетельства всех основных периодов истории городища – от ранневизантийского до османского времени [17, с. 54–58].

На сегодняшний день, помимо завершения полевой стадии изучения Мангупского дворца, важнейшим направлением его дальнейших исследований является кропотливая работа по систематизации, атрибуции и вве- дению в научный оборот массива полученных материальных источников [10; 12–14; 22–24; 38]. Именно здесь содержится основной ресурс информации для интерпретации многих процессов, происходивших на городище и в целом на территории Горного Крыма в эпоху Средневековья. При этом важно отметить, что степень информативности тех или иных категорий вещественных источников далеко не всегда напрямую связана с их массовостью, как в случае, например, с керамическими материалами. Зачастую даже отдельные находки из группы «small finds» могут стать основанием для рассмотрения новых или до сих пор слабо изученных сюжетов в истории Ман-гупского городища.

Примером такой находки из раскопок Мангупского дворца, несомненно, является уникальный серебряный крест-энколпион западноевропейского типа, не имеющий аналогов среди материалов многолетних раскопок городища и избранный нами в качестве предмета настоящего исследования. Как показывает его анализ, данный предмет личного благочестия, скорее всего, служит редким свидетельством присутствия в третьей четверти XV в. среди населения столицы княжества Феодоро выходцев из Северной Италии, вероятно представителей католического духовенства. Интерес к этой находке обусловлен еще и тем, что она явно диссонирует с общевизантийским характером материальной культуры городища в интересующий нас период времени, сохранявшим по-прежнему, несмотря на формирование c начала XIII в. новой политической карты полуострова, традиционные церковно-политические и торгово-экономические связи с Константинополем и другими крупными городскими центрами Византийской империи.

Методы. Проведенное исследование носит комплексный характер. При описании кре-ста-энколпиона использованы традиционные методы искусствоведческого анализа, для определения материала изделия – данные рентгенофлюоресцентных исследований. Атрибуция находки, с учетом ее обнаружения в верхнем культурном горизонте Мангупского дворца в качестве «переотложенного» археологического материала, выполнена главным образом на основе общепринятого в археологической науке метода аналогий. Напротив, анализ исторического контекста памятника потребовал сопоставления известных данных археологических и нарративных источников по истории Ман-гупа XV в., в том числе имеющихся сведений о контактах политической элиты Генуэзской Газарии и княжества Феодоро.

Описание. Интересующая нас находка обнаружена в 2019 г. при выборке верхнего (дернового) слоя на западном участке исследований дворца, на площади археологического квадрата № 46 (рис. 1). Она представляет собой равноконечный литой серебряный крест-энколпион с плакировкой желтым металлом (золотом) и треугольными завершениями на концах, которые повторяют стилизованную форму цветочных бутонов (рис. 2) ². Обе створки энколпиона, очевидно, являются отливками одной литейной формы, они скреплены четырьмя цилиндрическими заклепками-гвоздиками в центре треугольных выступов на концах креста. После отливки изображения на обеих сторонах изделия подверглись незначительной гравировке контурных линий. Общие размеры креста - 4,25 х 2,93 см, толщина - 1,10 см; толщина лицевой и оборотной створок – 0,40–0,67 и 0,19–0,43 см соответственно, диаметр отверстий заклепок – 0,17 см.

Необходимо отметить небольшое несовпадение при стыковке створок энколпиона, видимое на обороте его горизонтальной оси. Трудно сказать, является ли оно обычным дефектом процесса отливки или речь идет о позднейшей сборке нашего креста из створок различных, уже вышедших из употребления энколпионов.

Верхний конец лицевой створки креста завершается овальным плоским выступом с отверстием для кольца, округлого в сечении, для подвешивания, очевидно, нагрудной цепи. Кольцо отлито из серебра такого же элементного состава, как и энколпион; его диаметр – 1,25 см, толщина – 0,18 см. В целом крест имеет хорошую сохранность, за исключением деформации его нижней части, где утрачена часть заклепки, и общей потертости рельефных деталей.

На лицевой стороне креста представлена сцена Распятия, выполненная в западнохристианской традиции: тело Иисуса Христа, несколько сползая вдоль основного ствола креста, резко повернуто влево, голова опущена ниже рук и наклонена к левому плечу. На обороте энколпиона – изображение Богоматери Одигитрии с младенцем на левой руке и склоненной к нему головой (так называемая сцена Умиления). Черты лица и детали одежды изображенных на обеих сторонах креста из-за потертости практически не видны. Также слабо просматривается сюжет орнамента на плоских поверхностях энколпиона. Скорее всего, речь идет о декоре растительного характера – стилизованных изображениях цветочных бутонов на концах креста и линиях побегов растений между ними.

Анализ. Данный раздел включает наблюдения в отношении атрибуции, датировки и исторического контекста находки. С учетом широких возможностей для ее интерпретации мы склонны рассматривать выводы исследования как предварительные, требующие своего продолжения, в том числе на основе новых археологических материалов.

Несмотря на незавершенность металлографических исследований, сомневаться в принадлежности изделия к особой категории предметов личного христианского благочестия – нательным крестам-энколпионам – не приходится 3. Данный разряд христианских древностей хорошо известен в литературе благодаря многочисленным публикациям таких находок из раскопок византийских памятников, а также общим сводам «византийских» (в широком смысле) энколпионов IX–XIV вв. с территории Византии, Древней Руси, Балкано-Дунайского и Карпато-Днестровского регионов, изданным Г.Ф. Корзухиной и

А.А. Песковой [30], Б. Питаракис [47], Л. Дончевой-Петковой [21] и С. Рябцевой [48]. Не вдаваясь в детали сложившихся представлений о терминологии, центрах производства, типологии и иконографии крестов-реликвариев (см. об этом: [40]), подчеркнем важный для нашего исследования вывод об их назначении: энколпионы, несмотря на свою многочисленность и морфологически-иконографи-ческие стандарты, практически всегда являются неординарными находками для любого археологического памятника или местности и относятся к числу предметов личного благочестия действовавших здесь представителей христианского духовенства.

Кресты-энколпионы также хорошо известны на памятниках средневековой Таврики, начиная от Херсона, что неудивительно с учетом его особой роли в церковно-политической истории региона [37, с. 236–245, 518–528, № 186–202], и практически на всех крупных городских центрах полуострова, где сохранились следы жизнедеятельности местных христианских общин (наиболее полные сводки находок см.: [15; 34, с. 165–171]; неучтенные либо опубликованные позднее кресты-моще-вики см.: [4, с. 103, рис. 190; 5, с. 9, ил. 2, 3 , ил. 3; 43, с. 117, рис. 37; 46; 35, с. 103–109, рис. 1, 2 , рис. 2, 1 , 3 – 4 ]). Подавляющее большинство таких крестов датируются исследователями в широких пределах – от IX–X до XIII–XIV веков. Однако эта хронология не выглядит совершенной. Энколпионы продолжали использоваться в Таврике и позднее, о чем свидетельствуют их находки в слое пожара третьей четверти XV в. при раскопках храма у подножия г. Килиса-Кая [35, с. 104, 109] и в слоях разрушения двух поздних квартальных церквей XV–XVI вв. Мангупского городища, посвященных св. Константину [15, с. 356–357, рис. 2, 1 , 3 ] и св. Георгию [16, с. 66, ил. 30].

Казалось бы, источниковая база исследования выглядит достаточной для точной атрибуции любых новых материалов, тем не менее при изучении энколпиона из раскопок Мангупского дворца мы столкнулись с определенной проблемой – отсутствием прямых или даже близких ему аналогий среди опубликованного массива крестов-мощевиков на памятниках средневекового Крыма и других регионов византийского православия. Ее решение выглядит несколько неожиданным. По форме, орнаментации и иконографии изображений чрезвычайно близкими нашей находке оказывается небольшая группа «латинских» литых серебряных нательных крестов конца XIV–XV вв., обнаруженных в разное время на памятниках южнобережного Крыма, которые в этот период входили в состав так называемой Генуэзской Газарии – особого политического образования, включавшего все территориальные владения Генуи в Крыму и в Северном Причерноморье (подробнее о термине см.: [8]).

Рассматриваемая группа «латинских» крестов-тельников состоит всего из четырех предметов. Первые два креста, отлитые в одной форме, с трехлопастными завершениями концов, украшенных цветочными бутонами или пальметтами, и различными комбинациями деталей сцен Распятия и Богоматери Одигитрии (с младенцем на правой руке) при монтаже, происходят из Ай-Васильского клада, обнаруженного еще в 1901 г. на территории Ялты. Клад включал также 61 серебряную монету, в том числе 43 генуэзско-татарских аспра, четыре акче крымского хана Хад-жи-Гирея (1441–1466) и дирхем одного из ранних правителей Большой Орды хана Махмуда (1459–1465), серебряную чашу, медное блюдо, фрагмент серебряной цепи и три серебряных перстня, щиток одного из которых представлял собой напаянный дукат венецианского дожа Томмазо Мочениго (1413–1423) [25; 31, с. 256–259, рис. 9] (о хане Махмуде см.: [42, с. 189–190]). По замечанию М.Г. Кра-маровского, наиболее поздняя монета из клада – дирхем хана Махмуда – позволяет датировать его около 1465 г. или второй третью XV в. [31, с. 257].

Третий «латинский» нательный крест был найден в 1995 г. в ходе раскопок христианского монастырского комплекса X–XVI вв. на юго-восточном склоне г. Аю-Даг, в бухте Па-наир [1, с. 19–20, рис. 97–98; 3, с. 14–15, рис. 5– 6]. Точный стратиграфический контекст находки в опубликованных материалах исследований отсутствует. По наблюдениям автора раскопок, крест происходит из культурного слоя на участке к северу от монастырской ограды (так называемое помещение № 7), где во второй половине XIV–XVI вв. функционировал некрополь монастыря. По аналогии с крестами из Ай-Васильского клада находка датирована концом XIV–XV вв. [1, с. 19–20]. Со своей стороны заметим, что морфология аю-дагского креста, особенно в части оформления его концов, иконография изображений, прежде всего сцены Распятия, позолоченность фигуры Богоматери являются наиболее близкими энколпиону из раскопок Мангупского дворца. Пожалуй, единственным серьезным отличием между ними выступает фоновый орнамент в виде сетчатой штриховки на обеих сторонах креста из Аю-Дага, отсутствующий на мангупской находке.

Наконец, последний литой нательный крест интересующей нас группы предметов личного благочестия с «латинскими» чертами происходит из раскопок 2005 г. генуэзской крепости Чембало. Здесь он был обнаружен в нижних слоях заполнения воротной башни № 2 (слои № 11–12), которые по сопутствующему материалу датируются, скорее всего, первой третью XV вв. [2, с. 14–16, рис. 84, 88]. На лицевой стороне креста-тельника – стилизованное изображение сцены Распятия в западнохристианской традиции; свободная поверхность покрыта сетчатой штриховкой в технике гравировки. Оборот изделия – гладкий.

Анализируя перечисленные предметы личного благочестия, нельзя не обратить внимания на их поразительное, до деталей, сходство с мангупской находкой по всем основным признакам – морфологическим (равноконечные кресты с трехлопастными или близкими к ним треугольными концами), иконографическим (западнохристианская трактовка сцен Распятия Иисуса Христа и Умиления в образе Богоматери Одигитрии), технологическим (серебряное литье с последующей гравировкой линий и изображений в высоком рельефе; использование техники плакировки золотом последних) и орнаментальным (стилизованные изображения цветочных бутонов или пальметт, побегов растений; использование фоновой сетчатой штриховки). Это, безусловно, свидетельствует об их общей («латинской») ремесленной традиции и едином центре изготовления.

М.Г. Крамаровский, рассматривая находки крестов из Ай-Василя и Аю-Дага, пришел к справедливому выводу о том, что все они являются продукцией одной мастерской Каффы, в которой работал как стипендиарий фактории выходец из Северной Италии (Лигурии?). На это, по его мнению, указывают «латинский» стиль изделий и отсутствие прямых аналогий им среди подобных предметов личного благочестия в городах Латинской Рома-нии и в самой Италии [31, с. 257]. Еще одно важное заключение исследователя – принадлежность клада с крестами из Ай-Василя священнику находившегося там католического прихода, что свидетельствует о попытке усиления католической пропаганды среди местного, в основном православного, населения южнобережной Готии [31, с. 258–259].

С этой атрибуцией интересующей нас группы «латинских» крестов из Крыма, которая теперь расширяется за счет находок из Чембало и Мангупа, мы в целом согласны. В таком случае вряд ли можно говорить об их значительной хронологии. С учетом сти-пендиарного характера условий работы для приезжего мастера-ремесленника в Каффе, скорее всего, речь идет об одном или двух десятилетиях функционирования мастерской, не более. Короткий по времени накопления клад из Ай-Василя, как лучше всего датированный археологический комплекс с такими крестами, позволяет предметно говорить о периоде их выпуска – в пределах третьей четверти XV в., не позднее, так как завоевание Крыма Османской империей летом – осенью 1475 г. полностью разрушило систему политического управления и организации ремесла и торговли Генуэзской Газарии в регионе. Нужно также сказать, что эта датировка для «латинского» креста-энколпиона из раскопок Мангуп-ского дворца хорошо вписывается в стратиграфию памятника, в которой археологические комплексы и культурные напластования 1450– 1475 гг. достаточно выразительны [17, с. 57].

Несколько слов об историческом контексте находки применительно к истории Ман-гупского городища. Безусловно, она представляется неординарной, ввиду полного отсутствия каких-либо материальных свидетельств о католическом духовенстве на Мангупе в XV в. и крайней редкости таковых вообще для выходцев из Италии, и важной, в свете хорошо известных регулярных контактов админи- страции Генуэзской Газарии и политической верхушки княжества Феодоро в этот период. По сути, за многие годы раскопок памятника можно говорить, с разной степенью надежности, лишь о двух предметах итальянского происхождения, обнаруженных здесь. Уверенно к ним относится золотой перстень с родовым гербом генуэзской семьи Спинола, найденный в 1913 г. в одной из поздних могил на территории Большой трехнефной базилики [33, с. 298] (о перстне см.: [31, с. 245–251, рис. 1; 32]), предположительно – граффити геральдического характера на тыльной стороне надгробия с территории караимского кладбища в верховьях балки Табана-дере. Последнее состоит из двух изображений родовых гербов в виде щитов треугольной (с тремя штандартами) и подпрямоугольной (с разлинейкой вертикальными и косыми линиями) форм, между которыми помещены христограмма и схематическое изображение «вавилона» (?) с греческими буквами [29, с. 250–251, рис. 1]. Несмотря на неясный до конца стратиграфический контекст обеих находок, их соотнесение с историей Мангупа интересующего нас периода времени вполне допустимо.

Что же может означать находка «латинского» креста-энколпиона в культурном слое третьей четверти XV в. одного из центральных объектов городища, накануне османского вторжения в пределы княжества Феодоро?

В свое время М.Г. Крамаровский, пытаясь объяснить находку личного перстня одного из представителей генуэзской аристократической фамилии Спинола на Мангупе, погребенного на территории кафедрального собора Готской митрополии Константинопольского патриархата, пришел к выводу о возможности такого захоронения лишь в условиях экстремальной ситуации на городище, которая могла сложиться во время турецкой осады крепости летом – осенью 1475 года. Другой вариант его интерпретации – военный трофей [32, с. 386]. С учетом наших знаний об истории генуэзско-феодоритских отношений в XV в., по-прежнему во многом основанных на их интерпретации А.А. Васильевым [49, р. 201–264] (из более поздних исследований, расширяющих проблематику и круг источников, см.: [36; 26, с. 39–40, 51–52; 6, с. 417– 418; 20]) и явно уступающих, по проработке деталей, степени изученности контактов Фе-одоро с Трапезундской империей [41; 27, с. 416–417] или Молдавским княжеством [11], обе эти версии применительно в нашему эн-колпиону кажутся вполне обоснованными. Хотя случай с его трофейным происхождением, в первую очередь из-за простоты решения проблемы, представляется все-таки маловероятным. Тем не менее позволим себе назвать еще две возможные причины, объясняющие присутствие креста на памятнике для периода 1450–1475 годов.

Прежде всего, крест с вложениями, безусловно являвшийся личным атрибутом одежды католического священнослужителя, мог оказаться на Мангупе в результате прибытия в столицу княжества Феодоро неизвестного в источниках генуэзского посольства с целью учреждения здесь постоянной католической миссии (монастыря, прихода). Несмотря на отсутствие в настоящий момент каких-либо указаний на это в источниках, данная гипотеза нам не кажется невозможной с учетом активизации и разнообразия генуэзско-феодоритских контактов после гибели Византии в 1453 г. в условиях реального роста османской угрозы для Крыма с этого времени и общей слабой изученности истории католической церкви на полуострове в поздневизантийский период (некоторые общие сведения см.: [7, с. 32–34; 28]). Сложившиеся в историографии представления о том, что организационная деятельность католического духовенства по обустройству собственных епархий или приходов, как и миссионерство западнохристианских монашеских орденов (прежде всего францисканцев и доминиканцев), была ограничена политико-административными пределами Генуэзской Газарии и не затронула области Горного Крыма, могут быть серьезно скорректированы при появлении любого нового документа, как в случае с недавней публикацией Р. Хауталой письма Ладислава, главы францисканских миссий в Северном Причерноморье, свидетельствующего об основании им около 1287 г. церкви Св. Девы и соответствующей католической миссии в Кырк-Оре (Чу-фут-Кале; в тексте – Керквети) [44; 45, с. 72– 73] (об исторической географии Генуэзской Газарии см.: [9]).

Другой возможной причиной, по которой «латинский» крест-энколпион мог оказаться в культурном слое Мангупского княжеского дворца, является включение в состав генуэзского посольства в Феодоро католического священника. Для периода 1450–1475 гг. нам известно о множестве дипломатических контактов между Мангупом и Каффой, сведения о которых сохранили массарии – бухгалтерские книги казначейства последней. Наиболее интересны в связи с темой исследований упоминания о двух посольствах генуэзцев в столицу княжества Феодоро в 1455 и 1465 гг., а также о пребывании мангупского князя Исаака около 1471 г. в самой Каффе, завершившемся заключением мирного договора между государствами, которому, безусловно, предшествовало прибытие генуэзской дипломатической миссии на Мангуп (подробнее о них см.: [49, p. 231–233, 236–237; 36, с. 354– 358, 402; 20, с. 137–139]). Нам неизвестен полный состав этих итальянских посольств в Феодоро, однако присутствие в них представителей католического духовенства кажется вполне логичным.

Результаты. Обнаруженный в культурном слое Мангупского княжеского дворца крест-энколпион западноевропейского типа является важным историческим источником, позволяющим с учетом имеющихся письменных и археологических свидетельств вновь обратиться к изучению политических контактов Генуэзской Газарии и княжества Феодоро в XV в., а также характеру и направлениям католической экспансии на Крымском полуострове в это время.

Проведенный всесторонний анализ находки делает возможным соотнести ее с небольшой группой нательных литых серебряных крестов с «латинскими» чертами, которые, очевидно, выпускались в течение третьей четверти XV в. в одной из ремесленных мастерских Каффы. Их автором являлся мастер-стипен-диарий, скорее всего переселившийся в столицу Генуэзской Газарии из Северной Италии.

Среди множества причин, по которым данный энколпион как обязательный атрибут одежды католического священнослужителя мог оказаться на Мангупе, наиболее веро- ятными представляются следующие: неизвестное в источниках генуэзское посольство в столицу православного княжества Феодо-ро в период 1450–1475 гг. с целью учреждения здесь постоянной католической миссии (прихода, монастыря); присутствие католического священника в составе крупных посольств Каффы ко двору правителей Феодо-ро в 1455, 1465 или около 1471 гг.; участие генуэзцев, бежавших из Каффы после ее захвата османской армией, в последующей героической обороне Мангупской крепости летом – осенью 1475 года.