Лебедь и его образ в традиционной культуре хакасов (конец XIX - середина XX века)

Птицы занимают важное место в культуре многих народов мира. Орнитоморфные образы широко представлены как в ее материальной, так и духовной сферах. Пернатые являются одними из ключевых персонажей в народном искусстве, религиозно-мифологических представлениях, обрядовой практике, фольклоре и пр. В мифологическом сознании птицы наделяются разнообразными функциями. Нередко они выступают в качестве демиургов либо их помощников, тотемов, олицетворения души человека, воплощения всевозможных божеств и духов, культурных героев, ездовых животных, вестников и т.д. Одним из таковых является лебедь. Во многих культурах эта птица имеет сакральный статус и в отношении нее есть множество специальных обрядов. Не стали исключением и хакасы. Необходимо отметить, что в хакасской этнографии образ лебедя малоизучен. Цель данной статьи – охарактеризовать традиционные представления хакасов о лебеде.

Природный ландшафт Хакасии выделяется своей неповторимостью и разнообразием. Высокогорная тайга и возвышенности, переходящие в обширные лесостепи и степи, многочисленные реки и озера, встречающиеся на всей ее территории – все это неизбежно привлекает сюда мигрирующих животных и птиц, в том числе и лебедей. В весенне-осенний миграционный период указанная птица обычно останавливается в степной зоне этого региона, чтобы отдохнуть и восстановить силы после длительного перелета. Данный этап их жизни вместе со всеми жителями региона имел возможность наблюдать и енисейский губернатор А.С. Степанов, отмечавший, что «нередко случается видеть, как стая величественных лебедей носится на раздольных волнах Енисея» [1835, с. 95]. Как известно, лебеди предпочитают селиться в водно-болотных угодьях, где имеются водоемы с берегами, заросшими камышом и тростником. Их пребывание в Хакасии обычно имеет непродолжительный период, хотя некоторые из них все же остаются здесь на гнездование. Длительное и внимательное наблюдение хакасов за лебедем, тщательное изучение его повадок и иных особенностей его биологии способствовали накоплению народных знаний о нем и формированию миро-864

воззренческих установок и обрядовой практики по отношению к этой птице.

Хакасы называют лебедя хуу [Хакасско-русский…, 2006, с. 870]. Согласно исследованиям лингвистов указанная лексема соответствует общетюркскому kogy – ‘лебедь’ и исторически восходит к древнетюркскому Quyu [Сравнительноисторическая…, 1997, с. 171; Древнетюркский…, 1969, с. 464]. Среди тюркологов отсутствует единое мнение по вопросу этимологии рассматриваемого термина. Одни из них придерживаются гипотезы о происхождении данной номинации из звукоподражательной практики, а именно – из лебединого курлыканья. Другие же убеждены, что основополагающей причиной конкретного обозначения птицы все же явился соответствующий цвет ее оперенья – кугу (хак. хуу ) – ‘светло-серый, бледный, белый’ [Базарова, 1975, с. 12–13; Чебодаева, 2019, с. 180]. Тюрколог Б.И. Татаринцев, изучая этот вопрос, приходит к выводу, что «звукоподражательный элемент здесь также может быть реальностью, хотя он определенно не первичен, а мог возникнуть, в частности, как результат соответствующего переосмысления первоначального наименования в народно-подражательном духе» [2004, с. 327]. На наш взгляд, наиболее приемлемой является вторая точка зрения. Полагаем, что характерный цвет лебедя уже априори обусловил его наименование. В подтверждении данной мысли следует привести факт того, что в некоторых тюркских языках орнитоним лебедь, помимо уже сказанного, имеет отличное по форме, но идентичное по значению название. И оно недвусмысленно указывает на соответствующее цветообозначение – « ак куш » – букв. ‘белая птица’ [Ибрагимов, 1974, с. 37]. Добавим и то, что и в русском языке все первопризнаки концепта лебедь сводятся к колоративному признаку ‘белый’ [Бекмурзаева, 2022, с. 58].

В традиционном сознании хакасов белое оперенье лебедя, как и в целом белый цвет, устойчиво ассоциируется с понятием чистоты, сакральности и причастности к верхнему миру. В народе бытует убеждение, сформированное в результате многовековых наблюдений за образом жизни лебедя, что ему, как и некоторым другим водоплавающим птицам, подвластны три стихии: воздух, земля и вода.

Добавим и то, что на фоне остальных пернатых он выделяется яркой красотой и изяществом. Очевидно, что совокупность всех этих зоологических особенностей, в том числе и чрезвычайно привлекательные внешние данные, способствовали сакрализации образа этой птицы. Поэтому совершенно не случайно то, что финский исследователь М.А. Кастрен, в процессе изучения верований хакасов, обратил внимание на сакральный статус этого видного представителя орнитофауны. Ученый сообщал о том, что «вместе со многими народами они чтут змею и медведя, почитают также священными и разных птиц, и из них больше всех лебедя» [Ка-стрен, 1999, с. 221].

В традиционных представлениях хакасов лебедь устойчиво ассоциировался с небом и во сприни-мался в качестве небесного существа. В фольклоре представлен сюжет, согласно которому герой попадает в верхний мир именно благодаря этой птице. Представим соответствующий отрывок: «Так как я не выпускал лебедя. Лебедь поднял меня и полетел. Полетевши, он залетел на небо. Когда я поднялся на небо, там так же, как и на этой земле» [Катанов, 1907, с. 380].

В мифологическом сознании народа тесная связь лебедя с небом не ограничивается лишь подвластностью ему воздушной стихии, выражаемой в возможности длительных и свободных полетов в ней. Нередко образ этого пернатого отождествляется еще и с главными небесными светилами. Подобного рода воззрения получили отражение в следующей загадке: « кöк талайның ÿстÿнде iкi хуу хус сÿрiс чöрче, чир дее чидiс полбинҷалар ( кÿн, ай )» – ‘на синем море плавают два лебедя, никак не могут догнать друг друга (солнце и луна)’ [Мудрое…, 1976, с. 120]. Реликты подобных представлений выявляются и в хакасской эпике. Так, в одном из героических сказаний дочери царя солнца Кӱн Хан ’ а носят соответствующие имена – Ай Apығ – ‘Чистая Луна’, Кӱн Арығ – ‘Чистое Солнце’ и Хан Арығ – ‘Чистая Царица’. По сюжету они периодически перевоплощаются в лебедей, чтобы посетить землю и искупаться в молочном/золотом озере [Хан по-зырах…, 1969, с. 22–43]. Согласно мифам, именно благодаря деве-лебедю среди хакасов распространился свадебный обычай айға-кӱнге пазыртханы – поклонение солнцу и луне [Бутанаев, Бутанаева, 2008, с. 106].

В народе была распространена вера в то, что сам полет лебедя как сакрального существа оказывал позитивное магическое воздействие на все окружающее пространство. Он не только освящает небеса, делает их наиболее яркими и одухотворенными, но и несет живым существам благоденствие и процветание. И поэтому в мифопоэтической традиции хакасов совершенно не случайно дается описание того, что в процессе воздушного перемещения этой птицы само небо предстает уже в абсолютно ином виде – оно кристально чистое и светлое:

«Алтын хууның чарығына Аран-чула ах хуланның Ала харағы чалтантыр.

Ханат саап, оң ханады Отыс тахпах ырлап парир. Ханат саап, сол ханады Читон кӧг кӧглеп парир. Кӧглеп париған кӧӧне Ханаттыг хус кӧӧленiп, Хуу сӱрiп, ханат тудып алған Турып, чат хончадырлар, Чир ÿстÿндегi харсахтығ аң Ырлап париған ырына, Кӧӧленiп, ылғап халчадыр».

‘От света золотого лебедя

У аран-чула белого жеребенка Серые глаза ослепли.

Крыльями взмахнул, его правое крыло Тридцать тахпахов поет, Опять крыльями взмахнул, его левое крыло Семьдесят мелодий играет.

Крылатые птицы, в исполняемую им мелодию влюбившись,

За лебедем погнавшись, от восторга замирая, отстают.

Со всей земли когтистые звери, В его песню влюбившись, плача, остаются’.

[Ай Мирген…, 2018, с. 275–276] (Перевод автора).

«Сах ол туста ах пулуттар ӱстӱнең

Ах айастың алтынаң

Ах хуу табызы

Оң хулағында сыңыри тӱскен Аалып-чахсының.

Ах хардаң арығ азыр ханатнаң Анымҷох пирiп ӧӧртiнең Ах айаста чiде халған ах хуу хус».

‘В то время выше белых облаков

[И] ниже белого неба

Белого лебедя [прощальный] крик

В правом ухе раздался

• [У] лучшего из богатырей.

Двумя крылами [что] белого снега белее Прощание [свое] послав с высоты

В белом небе исчезла птица белый лебедь’.

[Хан-Тонис…, 2007, с. 291] (Перевод автора).

Следует добавить, что ассоциация лебедя с небесной благодатью встречалась и среди других сибирских народов. В частности, буряты полагали, что белая лебедь Хун шубун на своих крыльях приносит счастье, богатство и процветание верующим [Дашиева, 2021, с. 97].

В мировоззрении хакасов образ лебедя, как правило, ассоциируется с женским началом, и при этом он часто отожде ствляется с идеей материнства. Представления о высшей силе, манифестируемой в образе лебедя, чрезвычайно сближает эту птицу с образом известной и весьма почитаемой хакасами и другими тюркскими народами богини-небо-жительницы Умай ( Ымай ине/iye ). В традиционных воззрениях народа она выступает в роли божества плодородия и защитницы материнства и детства. Верили, что с целью свершения благодеяний она словно птица спускается с небес. Ее представляли в виде красивой белокожей женщины со светлыми волосами. В этой связи представляется вполне убедительной мысль тюрколога М.И. Боргоякова об изначальной природе богини Умай , представляемой в орнитоморфном образе, и ее последующей эволюции. Согласно его исследованию, образ рассматриваемого божества восходит к водоплавающей птице, очевидно, к лебедю. Ученый сделал вывод о том, что «в тюркоязычном мире он продолжал бытовать в образе хума/хумай, хубай/к, убай/к, уба/к, уман/коман/ хуу/к, уу со значением ‘мифическая или сказочная птица’, а также ‘лебедь’, ‘лебедь-девица’. С другой стороны, в последующем развитии этот образ превратился в Умай (Ымай, Май-Ине) ‘Мать-Умай’» [Боргояков, 1984, с. 139]. К сказанному добавим, что в тюркских языках слово хубай/куба имеет значение лебедь и в своей основе опять-таки восходит к цвето-обозначению этого пернатого – «бледный, светлый» [Сравнительно-историческая…, 1997, с. 172]. Признаки былой орнитоморфности богини Ымай/Умай обнаруживаются и в шаманских молитвенных обращениях к ней, записанных у северных алтайцев, в частности, у кумандинцев:

«Ак аjастан, кайн, тÿш Умай-эне, куш-эне!»

‘С ясного неба, паря, спустись, Мать Умай, птица-мать!’

[Потапов, 1973, с. 276].

Исследования Л.П. Потапова показали, что среди тюркских народов культ данной богини получил широкое распространение с древнетюркского времени. В этот период Умай наряду с такими верховными божествами, как Тенгри и Йер-Суб выступала в качестве верховной покровительницы воинов и участников военных походов [Там же, с. 269]. Представления о богине Умай, как о носительнице священной благодати и одновременно – непримиримой воительнице, в дальнейшем подверглись трансформации. Вместе с тем, реликты архаических воззрений сохранились в эпическом творчестве хакасов. На наш взгляд, один из аспектов многогранного образа Умай проявляется в образе героической женщины или девы-богатырки, принимающей облик лебедя. Во многих богатырских сказаниях функцию чудесных помощниц и мудрых советчиц героя обычно выполняют его мать или родные сестры. И в самый критический для него момент они, перевоплотившись в лебедей, приходят на помощь – исцеляют, спасают от неминуемой смерти или даже оживляют богатыря [Овичев, 1905, с. 8; Унгвицкая, Майногашева, 1972, с. 130; Субракова, 2007, с. 65]. В отдельных эпических произведениях встречается сюжет, по которому главным героиням для свершения ратных дел предопределено свыше оборачиваться в лебедя. К числу таких персонажей относится дева-богатырка по имени Хызыл Ту лгу - ‘Красная Лисица’:

«Иб ээзi ипчi Хара Торғы Алты пастығ ах сундуғын Сала маӊзыри аза тартхан Харысча халыны, киҷiм улиинҷа Хағас пiчiктi ол хығырча.

Алтон листтi асханда Анда полтыр пазылғаны. Аттығ чӧрерге чаялбиндыр Ал-позы ол хысха.

Хуу кибi полтыр Хыс кiзi аны кизiп, Учух чӧрер полтыр. Ады адалып пазылтыр: Тӱбен чонныӊ пазы, Тӱлгӱ Хызыл полтыр. Хуу киптiг хыс позы Хан тигiрҷе учуғар полтыр» Тÿлгÿ-Хызыл хуу кибiн кизiп, Тиксi тигiрҷе учух-парча».

‘[Этого] дома хозяйка женщина

[по имени] Хара Торгы

С шестью отделениями [свой] белый сундук В спешке [великой] дернув [за ручку] открыла. [В] пядень толщиной, [и] размером [с] чепрак Бумажное письмо она читает.

[Лишь] шестидесятый лист открыв – [Увидела она, что] запись там была.

[Что для] езды [на] лошади [она] не создана Лично эта дева.

[Из] лебединого [пера] одежда [ее] была– Деве [этой] надев ее,

[По небу] летать суждено.

[И] имя [ее] написали [там]: Многочисленного народа глава, Тюлгю Хызыл, оказывается [она].

[В] одежде [из] лебединого [пера], дева [она] [По] царственному небу летать предназначена [она] <…> Тюлгю Хызыл [свою] одежду лебедя надев, [По] всему [бескрайнему] небу летает’.

[Хызыл Тÿлгÿ…, 1951, с. 129, 132] (Перевод автора).

Среди некоторых тюрко-монгольских народов Сибири были распространены представления о лебеде как о тотемном животном. Так, например, челканцы – одна из групп северных алтайцев, проживающие в долине р. Лебедь, традиционно называют себя « куу-кижи » – ‘лебеди-люди’ и считают себя потомками «белого лебедя» [Шерстова, 1984, с. 142]. Отдельные бурятские этнические группы, главным образом хори-буряты и хонгодоры также воспринимают лебедя в качестве своего тотема [Бадмаев, 2020, с. 108]. Подобных же тотемистических воззрений придерживались и некоторые якутские рода [Золотарев, 1934, с. 33]. Заметим, что в основу тотемистических верований лег известный мифологический сюжет о метаморфозе лебедя в девицу и наоборот. Согласно сюжету, лебедь снимает свою волшебную птичью одежду на берегу озе-ра/моря и, преобразившись в девицу, отправляется купаться. Молодой богатырь похищает ее одежду. Девица не имеет возможности вернуть свой прежний облик, вынужденно становится супругой героя и дает жизнь роду [Лебедь, 1988, с. 40].

У хакасов не были зафиксированы представления о лебеде, как тотемном животном какого-то конкретного сӧӧк’а – рода. Вместе с тем указанный мифологический сюжет о брачном союзе человека и лебедя широко распространен в их фольклоре. Он довольно часто встречается и в эпических произведениях. Так, в одном из них имеется следующее повествование:

«Алып тӧреен Хан Мирген От арали чыл парып, Алтын кӧлнiӊ азаандағы Суға кiрчеткен хыстыӊ Хуу кибiн алып алды, Азах ӱстӱне турыбысты.

Хыстар, Хан Миргеннi кӧрбинеӊ, Кӧлдеӊ сығара ойласханнар, Iкi хызы, хуу киптерiн кизiп, Учуғыбысханнар.

Ӱзiнҷi хызы кӧлдеӊ сых килген, Хуу кибiнзер парза, орында чоғыл. Хан Мирген алып кiзi,

Хуу киптi тудынып, чӱгӱр парир. Ол хыс, хысхырып ала, Ай соонаӊох ойлапчадыр:

– Хуу кибiмнi хайдар апаризыӊ? – тiп, Алып тӧреен Хан Мирген,

Хан позырах адыныӊ хырина парып, Хуу киптi тудын салған турчадыр.

Ол хыс андох чит килген, Хуу кибiн кiлепчедiр, Хан Мирген пирбинчедiр. Хан Мирген чоохтапчадыр: – Минiӊ ипчiм полар ползаӊ, Хуу кибiӊ анаӊ пирем».

‘Богатырем рожденный Хан Мирген Среди травы ползком пробравшись, [У] нижнего края [этого] золотого озера [У] девы, входившей в воду,

Лебяжью одежду [крадучись] забрал, [И тут же] на ноги поднялся.

Девы [его] Хан Миргена, проглядевшие, [Из] озера [в страхе] выбегали, Две девы, лебяжьи одежды, одев, Улетели.

[А] третья дева [из] озера выйдя,

[К] лебяжьей одежде [своей] подойдя, [на] месте [ее] не застала.

Хан Мирген богатырь, Лебяжью одежду схватив, убегает. Та дева, крича [ему] вслед, За ним [же] бежит:

– Лебяжью одежду [мою] куда [ты] несешь? – говорит, Богатырем рожденный Хан Мирген,

[К своему] кроваво-рыжему коню подбежав, Лебяжью одежду держа [так и], стоит.

[И] та дева туда же подбежала, Лебяжью одежду [свою] просит отдать, Хан Мирген [же, одеяние ее] не отдает. [И мало того], Хан Мирген говорит:

– Моей женой если станешь, Лебяжью одежду тогда отдам’.

[Хан позырах…, 1969, с. 26–27] (Перевод автора).

Ввиду сакральной природы лебедя охота на него запрещалась [Кузнецова, Кулаков, 1898, с. 192]. Так, например, Н.Ф. Катанов сообщал, что «бельтирское племя не стреляет лебедя – это грешно» [1897, с. 60]. Следует заметить, что табу на промысел этой птицы среди хакасов, помимо того, объяснялся еще и тем, что она относилась к категории « харғысчыл хус » – ‘проклинающих птиц’. В народе про нее говорили: « хуу хус – толығлығ хус, харғысчыл хус » – ‘лебедь – птица проклинающая, требующая жертву’ [Бута-наев, 1999, с. 197]. Согласно народной классификации в группу « харғысчыл хус » помимо лебедя входили такие пернатые, как: фламинго, дрофа, журавль и некоторые другие. При этом все они, несмотря на видовое разнообразие, из-за обозначенной способности имели общее наименование « хуулар » – ‘лебеди’ [Бутанаев, 2003, с. 74]. Мотив традиционного проклятья, косвенно связанный с образом лебедя, встречается и в эпиче ском творчестве:

«Хас килгенҷе – харала хурупчат, Хуу килгенҷе – хубара хурупчат!»

[До] прилета гусей – [до] черноты засохни, [До] прилета лебедей – [до] белизны засохни!’

[Ай Мирген…, 1959, с. 51] (Перевод автора).

Вместе с тем, в традиционном хакасском обществе в ритуальных целях убийство этой птицы все же допускалось. Право на это действие давал обычай хуу ӱлгӱзi . Его суть сводилась к тому, что человек, подстреливший лебедя, отправлялся к состоятельным сородичам, чтобы получить за него подарок. При этом каждый лебедь в зависимости от вида, размера и красоты имел соответствующую символическую ценность. Хакасы выделяли три его вида: 1) ат хуузы (‘конский лебедь’) – за него дарили коня, 2) iнек хуузы (‘коровий лебедь’) – в обмен получали годовалого теленка, 3) хой ху-узы (‘овечий лебедь’) – за него давали овцу [Потапов, 1959, с. 24; Бутанаев, 1999, с. 197]. Можем предположить, что данным птицам соответствовали: лебедь-шипун (cygnus olor), лебедь-кликун (cygnus cygnus) и малый/тундровый лебедь (сygnus columbianus bewickii). Все эти пернатые в процессе циклических миграций посещают Хакасию. Заметим, что подобный обычай встречался и среди других народов Сибири, в т.ч. и у бурят [Бадмаев, 2020, с. 108].

Охота на лебедя регламентировалась определенными правилами, в основе которых лежали традиционные верования. Так, для того, чтобы минимизировать возможные негативные последствия от добычи сакральной птицы, охотник подбирал подходящее время. Так, например, по материалам Н. Попова, «осенью его нельзя стрелять, – случится несчастье; а весною и летом можно» [1884, с. 650]. Помимо того, при обнаружении лебединой пары рекомендовалось сразу подстрелить обоих. В противном случае, как полагали, уцелевшая птица предаст проклятью стрелка и его семью, отчего на них неминуемо обрушатся всевозможные несчастья и беды (ПМА). Не исключено, что именно эта идея, а не простое бахвальство меткостью легла в основу эпизода охоты эпического героя Тасха Матыра на лебедей:

«Тасха Матыр ухчазын хабынған. Iкi ух сыырсахти тудыбысхан Ӱзiнҷi уғын киске тастабысхан, Оӊ азағын тӧзене одыра тӱскен, Сол азағын чӱгӱрте тастабысхан. Кирбейте тартып позытханда, Чааҷах саплап, ух кӧглебiскен, Пастағы хууныӊ харах хаста ӱзе атабысхан, Ханат хағынып пазы суға тӱс парған.

Iкiнҷi хуузы сӧртеп тур килгенде, Iкiнҷi уғы кӧглебiскен, Мойнынаӊ кизе атхан.

Ӱзiнҷi хуузы ханат хағып турыбысханда Ӱзiнҷi уғы кӧглебiскен,

Ханадын хағып турабас, Кӧксiн орты тӱбiнеӊ ӱзе ат тӱзiрiбiскен».

‘Тасха Матыр лук схватил. Две стрелы вместе взяв Третью стрелу [ее] ушком (пятой) [на] тетиву наложил, [На] правое колено, опускаясь, присел, Левую ногу вперед выставил.

[До] предела натянул [он тетиву, и когда] спустил [ее], Лук забился [в руках, а] стрела запела, Первому лебедю [чуть] выше глаз [все] отстрелил, [Лебедь] крыльями забил, [а] голова

[его в] воду упала.

[Когда] вторая птица разбежалась [для] взлета, Вторая стрела запела,

Шею [ее] насквозь прострелил.

Третья птица [когда] поднявшись крыльями [своими] забила, Третья стрела запела,

[Пока] крыльями [лебедь] взмахивал Грудь [ее в] центре [у] основания насквозь прострелила’.

[Тасха Матыр, 1962, с. 44–45] (Перевод автора).

Первым из исследователей, кто дал краткое описание данной обрядовой практики, был М.А. Кастрен. Он обратил внимание на то, что она имела широкое распространение среди хакасов. Ученый сообщал о том, что охотник, добывший лебедя, относил его в качестве подарка соседу. Тот обязан был принять его, уго стить го стя айраном – кисломолочным напитком и в качестве отдарка дать ему свою лучшую лошадь. В свою очередь новый владелец лебедя передаривал его ближайшему соседу. Причем обменивал его так же выгодно. Как отмечал исследователь: «Таким образом, лебедь переходил из юрты в юрту, пока придется, наконец, кому-нибудь поплатиться лучшим конем за полусгнившую птицу» [Кастрен, 1999, с. 221]. Другой автор – Н. Попов внес некоторые дополнения к сведениям об этом обычае. Он привел новые детали, связанные с внешним оформлением дарственной птицы, а также конкретизировал список отдариваемых объектов. Помимо того указал на обязательность проведения праздничного пиршества – хуу тойы в честь этого события. Так, в его материалах встречаем информацию о том, что «если бедняк убьет лебедя, то надевает ему на шею платок и везет дарить богатому татарину. Тот, принявши подарок, отдаривает конем, бычком, или бараном, а лебедя сохраняет до какого-нибудь праздника; – тогда созывает го стей и угощаете их лебединым мясом, как самым лакомым кушаньем» [Попов, 1884, с. 650].

Упоминание о рассматриваемой традиционной дарообменной практике с фиксацией перечня соответствующих объектов встречается и в этно- графических записях Н.Ф. Катанова: «В прежние времена были такие обычаи: если застрелить лебедя и, взявши (его и) вина с собой, поехать в го сти, давали лошадь; если застрелить кыскылака [фламинго] и (взявши его с собой) поехать сватать, то давали дочь; если драхву (тодак) и, взявши (ее и) вина с собой, поехать, то давали, кажется, теленка; если везти журавля, то давали стельку (для обуви)» [1897, с. 59–60]. Лаконичные сведения об этом культурном явлении у хакасов предоставил В. Серебряков. Он сообщал о том, что добычей лебедя занимались преимущественно пожилые мужчины. Внутренности птицы вынимались, после чего она была готова для дарообменных актов [Серебряков, 1928, с. 32].

Наиболее полное и детальное описание данного мировоззренческого феномена с учетом материалов предшественников представлено в работах Л.П. Потапова [1959] и В.Я. Бутанаева [2003, с. 74– 76]. Не имеет смысла приводить все новые сведения по этому вопросу, полученные в ходе полевых этнографических работ. Вместе с тем, большой интерес для нас вызывает выявленный Л.П. Потаповым факт участия определенного вида лебедя в свадебной обрядности. В народе он назывался « хыс хуу » – ‘девичий лебедь’. Когда привозили в гости лебедя с целью по сватать девушку, отказа никогда не было [Потапов, 1959, с. 28]. Ученый в ходе своего исследования пришел к мысли о том, что «хакасский обычай привозить убитого лебедя в го сти имеет древнее происхождение, возникшее в эпоху материнского рода на почве специфической формы кузенного брака и тотемистических представлений далеких исторических предков современных хакасов» [Там же, с. 30]. К сказанному следует добавить то, что в дарообменных ритуалах свадебного цикла лебедь наравне с фламинго был равноценен невесте и имел соответствующее семиотическое значение. Образ лебедя не только отожде ствлялся с невестой, ее сакральной сущностью, но и выступал ярким символом будущего благополучия семейной пары.

Таким образом, изложенный материал позволяет сделать вывод о том, что в традиционной культуре хакасов лебедь и его образ занимали важное место. Он входил в категорию наиболее почитаемых птиц и имел положительную коннотацию. Исходя из соответствующей орнитохроматической символики, лебедь воспринимался в качестве небесной птицы, связанной с солярно-лунарным культом и идеей благодати. В религиозно-мифологическом сознании народа он отождествлялся с женским началом и материнством, выступая в качестве олицетворения богини Умай. Являлся важнейшим элементом дарообмена в свадебной обрядности.

Исследование проведено в рамках проекта НИР ИАЭТ СО РАН № FWZG-2022-0001 «Этнокультурное многообразие и социальные процессы Сибири и Дальнего Востока XVII–XXI в.».