Лингвистические исследования в научной экспедиции в Сибирь (1719-1727): Д. Г. Мессершмидт и Ф. И. Страленберг

Bondar L. D. Linguistic Research in the Scientific Expedition to Siberia (1719–1727): D. G. Messerschmidt and Ph. J. Strahlenberg. Vestnik NSU. Series: History and Philology , 2022, vol. 21, no. 8: History, pp. 44–66. (in Russ.) DOI 10.25205/1818-7919-2022-21-8-44-66

Лингвистика является, пожалуй, единственной областью научных занятий двух коллег и сотоварищей по сибирскому путешествию Даниэля Готлиба Мессершмидта (Daniel Gottlieb Messerschmidt; 1685–1735) и Филиппа Иоганна (Табберта) Страленберга (Philipp Iohan (Tabbert) von Strahlenberg; 1676–1747), в которой историки науки отводят одни – одному, другие – другому роль первопроходца в изучении языков сибирских народов и в вопросах становления сравнительного языкознания. Д. Г. Мессершмидт, немецкий врач на русской службе, посланный Петром I в Сибирь для первого научного изучения этой земли, и Ф. И. Страленберг, шведский капитан, отправленный в эти же края в числе прочих пленных, захваченных под Полтавой, встретились в Тобольске и стали не только друзьями, но и единомышленниками – как в духовной 1, так и в научной сфере. Прибыв в Тобольск в конце декабря 1719 г., Д. Г. Мессершмидт познакомился там с организатором и руководителем школы, в которой воспитывались дети пленных шведов, Куртом Фридрихом фон Вреехом (Curt Friedrich von Wreech) и кругом его единомышленников – шведских пленных, которые, по сути, сформировали научный кружок, занимавшийся изучением местной природы, населения, языков и нравов тех народов, которые жили или проезжали через сибирскую столицу [Новлянская, 1970, с. 21–22; Черказьянова, 2001].

Когда 1 марта 1721 г. Д. Г. Мессершмидт выехал из Тобольска на восток в длительную экспедицию, в числе прочих его сопровождал Ф. И. Страленберг, ставший ближайшим соратником ученого. Именно Ф. И. Страленберг до момента расставания с Д. Г. Мессершмид-том 28 мая 1722 г. 2 вел путевой дневник экспедиции, являющийся настоящим тезаурусом наших знаний об этом первом сибирском научном предприятии. Из Сибири и Ф. И. Стрален-берг, и Д. Г. Мессершмидт вернулись с бесценным багажом новых сведений, однако судьба этих научных материалов оказалась различной: шведский путешественник вскоре после возвращения на родину опубликовал в Стокгольме (1730 г.) быстро ставшую известной книгу с описанием Сибири (Strahlenberg, 1730); бесценное же научное наследие Д. Г. Мессершмид-та в течение более 200 лет оставалось известным только очень узкому кругу ученых, знакомых с его рукописными бумагами, хранящимися сегодня в личном фонде Д. Г. Мессершмид-та (фонд 98) в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН (СПбФ АРАН). Именно эти материалы в сопоставлении с опубликованной в Стокгольме книгой дают основания для суждений о степени участия одного и другого путешественника в лингвистических исследованиях, проводившихся в Сибири в начале XVIII в.

Долгое время в литературе по истории лингвистики именно Ф. И. Страленберга, благодаря публикации его книги, называли в числе пионеров сравнительного языкознания и в качестве первого исследователя языков ряда сибирских народов. Лингвистический материал представлен в книге 1730 г. двумя блоками: это калмыцко-монгольский словарь (Strahlen-berg, 1730, S. 137–156), а также приложение – таблица «Gentium boreo-orientalium vulgo tatarorum harmonia linguarum» («Гармония языков северо-восточных народов, обыкновенно называемых татарами») 3 с пояснениями в самой книге (Ibid., S. 31–55). Дополнительное внимание языковедов привлек к себе французский перевод книги 1757 г. 4 за счет приложения «Ammaire de la langue des Tartares Mungales ou Munguls, connus autrefois sous le nom de Mogols, traduite d’un Manuscript Arabe, par Mr. Thevenot», хотя переводчик и позволил себе сокращение этимологических выкладок Ф. И. Страленберга и опустил непонятный для него языковой материал 5.

Труд Ф. И. Страленберга привлекал постоянное внимание историков науки, лингвистов и этнографов. Еще в 1815 г. Ф. П. Аделунг, помещая в своей работе очерк о состоянии лингвистики в Российской империи до П. С. Палласа, в качестве второй (по хронологии) значимой для сравнительного языкознания фигуры называл Ф. И. Страленберга [Adelung, 1815, S. 6–8]. Вслед за ним и П. П. Пекарский отметил значение работы Ф. И. Страленберга: «Названное сочинение Штраленберга в свое время пользовалось известностью и действительно того заслуживало по множеству сведений, которые помещены были там в первый раз о странах, почти неизвестных тогда в Европе» [Пекарский, 1862, с. 353].

В ХХ в. имя Ф. И. Страленберга стабильно оказывалось в числе исследователей-путешественников, опубликовавших первые упоминания о «татарских» народах, под которыми тогда понимали неиндоевропейские народы восточных частей Российской империи и Средней Азии. Уже Н. Ф. Катанов отметил значение языкового материала Ф. И. Страленберга как важного свидетельства о народах, не существовавших к началу ХХ в. в качестве самостоятельных этнических образований [Катанов, 1903, с. 5]. Г. В. Ксенофонтов посвятил Ф. И. Страленбергу отдельный раздел и включил его (наряду с немецким купцом Э. И. Иде-сом (1657–1708) и участниками Второй Камчатской экспедиции Г. Ф. Миллером и И. Э. Фишером) в число первых исследователей, писавших о якутах и определивших их южное происхождение; книгу Ф. И. Страленберга, вышедшую раньше академических изданий о восточных территориях России, он назвал «окном Сибири», а автора наградил эпитетом «отец научной якутологии», даже несмотря на небольшой объем языкового материала и несовершенство «транскрипции туземных слов, очень далекой от научной точности, а также и неумение унифицировать при сравнении грамматические формы» [Ксенофонтов, 1934, с. 14–22]. О Ф. И. Страленберге писали как о первом исследователе удмуртского языка [Теп-ляшина, 1965, с. 25–29], как о первом европейском авторе, сообщившем сведения о матор-ском языке [Helimski, 1997, S. 36] и о калмыках [Doerfer, 1965; Krueger, 1975].

Однако наибольшую славу шведский капитан снискал благодаря предложенным им в книге выводам о родстве ряда народов на основе обнаруженной близости языков. Работой Ф. И. Страленберга пользовался еще Ю. Клапрот [Klaproth, 1823], а шведский путешественник считался, начиная с О. Доннера [Donner, 1901, S. 128–129], первым систематиком неиндоевропейских языков северо-восточной Евразии; Р. О. Якобсон охарактеризовал его как основателя сравнительного языкознания [Wikander, 1976. S. 227]. Обзор работ до 1997 г., поддерживающих тезис О. Доннера, дан в статье А. Манастера Рамера и П. Сидвелла [Manaster Ramer, Sidwell, 1997, р. 140–143]. К названным в этой работе авторам необходимо добавить еще несколько имен, в частности H. Н. Поппе, утверждавшего на I Всесоюзном тюркологическом съезде (1926 г., Баку): «Начало урало-алтайскому языкознанию, из которого впоследствии выросло алтайское сравнительное языкознание, относится к XVIII ст. Основание ему было положено выходом в свет замечательного для своего времени труда Strahlen-berg’а, сделавшего много ценных наблюдений над языками целого ряда народностей. <...> Труд этот замечателен, прежде всего, как первая попытка обосновать родство уралоалтайских языков. <...> Страленберг выдвинул урало-алтайскую проблему и в этом – его заслуга» [Первый Всесоюзный тюркологический съезд, 1926, c. 105].

Имя Ф. И. Страленберга как первого автора, приведшего доказательства родства финноугорской языковой семьи, прозвучало в работе 1864 г. основоположников венгерского фин-но-угроведения А. Регули и П. Ханфалви (цит. по: [Hämälainen, 1937–1938, S. 35]); это же мнение высказал Е. Н. Сетэлэ [Setälä, 1892, S. 257]. А. Хэмэляйнен рассматривал как достижение для того времени попытку И. Ф. Страленберга дать классификацию народов Сибири на основе сравнения из языков; И. Ф. Страленберг, как подчеркивал А. Хэмэляйнен, первым указал на взаимосвязь отдельных языковых групп, собрал в одну группу мало известные тогда языки, названные впоследствии урало-алтайскими, и первым установил единство алтайских и финно-угорских языков [Hämälainen, 1937–1938, S. 34, 50, 55]. И. С. Вдовин также признавал, что, «несмотря на все недочеты, классификация Страленберга, в которую вошли языки народностей Севера, была первым опытом обобщения знаний об этих языках» [Вдовин, 1954, c. 16].

Корректировку в представления исследователей внесла предпринятая в ГДР публикация экспедиционных дневников Д. Г. Мессершмидта (Messerschmidt, 1962–1977). Несмотря на известные недостатки издания, именно оно дало широкому кругу читателей достоверные сведения о наличии у Д. Г. Мессершмидта языковых материалов 6. До этого информация о них пересказывалась из работы в работу (в отечественной литературе вслед за П. П. Пекарским [1862, с. 350–351]), при этом авторы с архивным рукописным материалом Д. Г. Мес-сершмидта в большинстве своем знакомы не были. Так, С. К. Булич в очерке, посвященном истории отечественного языкознания, отмечая, что первые записи лингвистического материала начались при Петре I, в числе собирателей наравне с прочими (Г. Шобер, Ш. Ф. Патрон де Бодан) назвал «натуралиста и ориенталиста» Д. Г. Мессершмидта (повторяя далее сведения П. П. Пекарского, в том числе и о Страленберге, которого в статусе любителя также отнес к собирателям языкового материала) [Булич, 1904, с. 201–202]. Д. В. Бубрих тоже указал Д. Г. Мессершмидта в числе первых путешественников-собирателей, привозивших «кое-какие лингвистические сведения», и пересказал вслед за П. П. Пекарским сведения о собирательской деятельности немецкого путешественника [Бубрих, 1928, с. 81–82] 7.

Однако и сам П. П. Пекарский с рукописными материалами Д. Г. Мессершмидта, как кажется, не работал 8; он пишет лишь о том, что видел в Академии наук «список с официальных бумаг», которые Д. Г. Мессершмидт посылал из Сибири в Петербург и к местным вла- стям [Пекарский, 1862, с. 351–352] 9. В целом же, П. П. Пекарский пересказывает сведения П. С. Палласа и Ф. П. Аделунга. Именно эти авторы были первыми, кто писал о лингвистических занятиях Д. Г. Мессершмидта 10. Особенно много усилий для обнародования результатов первого исследователя Сибири сделал немецкий естествоиспытатель и в определенном смысле преемник Д. Г. Мессершмидта Петр Симон Паллас (Peter Simon Pallas; 1767–1810). П. С. Паллас отчетливо осознавал значимость наблюдений, сделанных его коллегой, и стремился открыть научным кругам имя «почти забытого и даже в свое время мало отмеченного мужа» [Pallas, 1782, S. 97–98]. С. П. Паллас изучил рукописное наследие Д. Г. Мессершмидта чрезвычайно внимательно; он опубликовал фрагменты путевого дневника [Ibid., S. 97–158] и был первым, кто писал об увлечении Д. Г. Мессершмидта в свободное от обработки материалов время стихосложением в духе неолатинской поэзии и о его духовных «медитациях» [Ibid., S. 98] 11. У Ф. П. Аделунга имя Д. Г. Мессершмидта также полноправно стоит в ряду языковедов первой половины XVIII в., работавших в Российской империи [Adelung, 1815, S. 8–9], и он знал о сохранившемся архиве немецкого ученого 12.

Так, уже в конце XVIII – начале XIX в. о Д. Г. Мессершмидте писали как о собирателе языкового материала; об этом вспомнили столетие спустя и вновь надолго забыли. В 1997 г. вопрос о Д. Г. Мессершмидте как языковеде был поднят в статье А. Манастера Рамера и П. Сидвелла [Manaster Ramer, Sidwell, 1997]. Авторы привели доказательства того, что Ф. И. Страленберг не был полностью самостоятелен в разработке классификации языков, представленной в его книге 1730 г. Тогда имя Д. Г. Мессершмидта в контексте лингвистических занятий не прозвучало, но чуть позднее поддержавший это мнение А. И. Терюков указал на роль немецкого путешественника в языковых исследованиях [Терюков, 2008] (ср.: [Bondar, Bischoff, 2013]). В статье А. Манастера Рамера и Л. Д. Бондарь 2018 г. было показано, что лингвистические занятия являлись одним из продуктивных направлений исследований Д. Г. Мессершмидта во время его экспедиции, и нельзя не признать участие немецкого ученого в сборе материала, опубликованного в итоге Ф. И. Страленбергом [Манастер Рамер, Бондарь, 2018].

Фактически одновременно с А. Манастером Рамером и П. Сидвеллом убежденность в том, что книга Ф. И. Страленберга не является результатом исследований только шведского путешественника, выразил В. В. Напольских. Автор упомянул ряд словников, записанных Д. Г. Мессершмидтом, уделяя особое внимание (в соответствии со своими исследовательскими интересами) удмуртскому словарю и подчеркивая: «Вероятно, это – первый словарь удмуртского языка, который по объему и качеству, безусловно, превосходит более поздние записи Страленберга, да и, пожалуй, Миллера и Палласа» [Напольских, 1998]. В. В. Наполь-ских охарактеризовал эту свою статью как предварительную публикацию, и через некоторое время (2001 г.) свет увидело первое издание заключительного фрагмента последнего тома экспедиционного дневника Д. Г. Мессершмидта (за декабрь 1726 г.) с переводом на русский язык. Значительную часть опубликованного текста занимает языковой материал: в виде оригинального текста удмуртского словника из дневника, его перевода на русский язык, а также составленного В. В. Напольских на основе всех дневниковых упоминаний комментированного удмуртского словаря [Напольских, 2001, c. 46–52, 92–98, 147–216].

В настоящее время благодаря введению в научный оборот новых материалов из архива Д. Г. Мессершмидта не вызывает сомнения факт постоянного обращения немецкого ученого к вопросам из области языкознания [Бондарь, Поникаровская, 2021; Зорин, 2021; Сизова, 2021а; 2021б; Сизова и др., 2022; Зорин, Иванов, 2022; Бондарь, Зорин, 2022], однако, чтобы понять степень участия Д. Г. Мессершмидта в сборе и обработке материала, изложенного в книге Ф. И. Страленберга, следует установить характер и особенности языковедческих интересов того и другого исследователя. Подробный обзор исследований научного творчества двух путешественников в области языкознания был дан, не в последнюю очередь, с целью показать, что выводы историков науки базируются практически полностью на опубликованных материалах, в то время как именно архивные фонды хранят документы с многочисленными свидетельствами по рассматриваемому вопросу.

В отношении Ф. И. Страленберга следует признать, что, кроме книги 1730 г., мы не располагаем никакими другими его лингвистическими материалами 13. Единственным документом, который сейчас может дать информацию об этих интересах Ф. И. Страленберга, является та часть экспедиционного дневника, которую он вел сам, т. е. с 1 марта 1721 по 28 мая 1722 г. 14 Именно здесь можно искать ответы на вопрос о степени участия членов экспедиции (Д. Г. Мессершмидта и Ф. И. Страленберга) в сборе и обработке лингвистического материала.

В этой части дневника имеется несколько словников с образцами языков местного населения. Первые два были записаны вскоре после того, как Ф. И. Страленберг, завершив свою самостоятельную экспедицию, начавшуюся 12 июля 1721 г., вновь присоединился к Д. Г. Мес-сершмидту 22 декабря 1721 г. в Абаканском остроге. Вместе товарищи 26 декабря 1721 г. совершили экскурсию в татарские юрты на берегу Сыды. «Здесь мы остались на ночь, – пишет Ф. И. Страленберг, – и интересовались у татар о разных вещах». В итоге, путешественники провели основательное исследование, записав, в том числе, два словника 15. Первый был получен от двух мужчин, которые называли себя камасинцами (в дневнике – Kagmaschi), а свой язык – камасинским (Kagmasinsche Sprache) 16. Словник состоит из числительных от 1 до 12, за которыми следует еще 22 существительных, первым из которых является слово со значением ‘Бог’, а далее – ‘солнце’, ‘луна’, ‘голова’, ‘лошадь’, ‘огонь’, ‘сырость’, ‘вода’, ‘земля’, ‘человек’, ‘женщина’, ‘отец’, ‘мать’, ‘брат’, ‘сестра’, ‘друг’, ‘рука’, ‘скала’, ‘гора’, ‘высокая гора’, ‘песчаная гора’, ‘песок’ 17. По структуре словник сопоставим с теми лексическими перечнями, что включены в самый ранний сохранившийся документ Д. Г. Мессер-шмидта с лингвистической информацией. Имеется в виду таблица 20-ти языков «Specimen der Zahlen und Sprache einiger orientalischen und sibirischen Völcker» 18, отправленная Д. Г. Мессершмидтом 25 июня 1720 г. с IV рапортом в Медицинскую Канцелярию. Таким образом, первый словник был записан Ф. И. Страленбергом в дневнике только после его воссоединения с экспедицией Д. Г. Мессершмидта и повторял структуру названной выше таблицы 20-ти языков – документа, написанного рукой Д. Г. Мессершмидта и отправленного им в столицу вместе с прочими материалами. С одной стороны, эти факты дают основание для осторожного предположения об инициативной роли именно Д. Г. Мессершмидта в записи словаря камасинских татар, но, с другой стороны, сомнения в авторстве таблицы 20-ти языков [Бондарь, 2020] 19 не позволяют делать однозначных заключений в отношении записи первого словника.

В тот же день были записаны еще данные: «Следующий язык называется койбал-киштим-ским ( Koibal Kistimsche ), и на нем также говорят татары на реке Кан». Второй словник – аналогичного характера; он содержит числительные от 1 до 12, также со значением ‘20’, ‘30’ и ‘40’, а далее еще 11 существительных со значением: ‘Бог’, ‘небо’, ‘солнце’, ‘луна’, ‘звезда’, ‘вода’, ‘огонь’, ‘земля’, ‘ветер’, ‘скалы’, ‘гора’ ²⁰. Обращает на себя внимание формулировка дневниковой записи с употреблением местоимения «мы» (как и при пояснениях к первому словнику), что подчеркивает участие в этом опросе обоих путешественников ²¹.

Следующий вокабулярий был записан 17 февраля 1722 г. Накануне путешественники выехали из Абаканского острога в направлении Красноярска и рано утром 17-го числа добрались до татарских юрт, названных в дневнике Kunkir (по левому берегу Енисея напротив впадения в него реки Анаш). «Здесь мы получили следующие vocabula», – пишет Ф. И. Стра-ленберг и перечисляет 9 слов 22, первые три из которых со значением ‘детская оспа’, ‘mem- brum virile’, ‘vulva’ – лексика из области медицины и анатомии, что, наряду с употребленным местоимением «мы», должно указывать на участие в опросе Д. Г. Мессершмидта.

Еще один небольшой вокабулярий, записанный при участии обоих путешествующих, датирован 13 мая 1722 г.; в тот день спутники, двигаясь из Красноярска к Кемчугу, остановились на ночлег в юртах качинских татар. «Среди прочего, они (татары. – Л. Б .) сказали нам несколько татарских vocabula и слов, каковые есть следующими <…>». Далее идут 13 словарных записей, включающих как отдельные лексемы, так и словосочетания: ‘зеленый’, ‘цветок’, ‘голубой цветок’, ‘белый цветок’, ‘желтый’, ‘красный’ ²³, ‘гром’, ‘гром и дождь’, ‘дай огня и воды’, ‘курить табак’, ‘белый лосось, или таймень’, ‘горный хребет’, ‘гребень горы’ ²⁴. Вновь обращает на себя внимание местоимение «нам».

Наряду с косвенными свидетельствами участия Д. Г. Мессершмидта в сборе словарного материала имеется и прямое указание на это. В записях, относящихся к пребыванию в Красноярске, сообщается о встречах со «старым калмыцким переводчиком» Степаном, который 6 марта 1722 г. дал путешественникам слово Kyht – ‘молитвенный дом’ ( Bethaus ) и названия трех монастырей ²⁵. Через несколько дней, 9 марта 1722 г., Ф. И. Страленберг сделал более информативную запись: «Старый переводчик Степан впервые был с доктором ²⁶. Он читал ему кое-что из калмыцких надписей, найденных на Иртыше, <…>. Господин доктор между тем записал слова на калмыцком, как он ему прочитал. Он сказал нам следующие калмыцкие vocabula <…>». Далее следует перечень из 15-ти калмыцких ( Calmacksche ) слов специфической семантики – преимущественно металлургическая лексика ²⁷. 11 марта Д. Г. Мессер-шмидт продолжил работу по разбору калмыцких текстов; словарный материал в дневниковой записи за этот день не представлен ²⁸.

А. А. Сизова интерпретирует эти упоминания однозначно: «Из заметок Страленберга, хотя и очень кратких, следует, что калмыцким языком Мессершмидт занимался более углубленно, чем его помощник». Удивляет при этом тот факт, что никаких калмыцких материалов, кроме этих упоминаний в дневнике, в бумагах Д. Г. Мессершмидта не обнаруживается. Мы знаем, конечно, что часть материалов была утрачена (и в Петербурге, и при кораблекрушении во время морской поездки Д. Г. Мессершмидта в Данциг в 1731 г.), однако мы не находим прямого упоминания о калмыцком словарном материале в подробнейшем перечне имущества, составленном Д. Г. Мессершмидтом в Иркутске в июне 1725 г. 29, если только этот материал не скрывается под позицией, обозначенной как «Nomenclaturae Tatta-ricae, Samoed[icae]., Tungusicae, Ostiackicae, Permeckicae, Mungulicae, Burathicae etc. M[anu]-s[criptum]») 30.

Как уже упоминалось, калмыцкий словарь из 1 300 слов («Vocabularium Calmucko-mun-galicum») вошел в книгу Ф. И. Страленберга (Strahlenberg, 1730, S. 137–156). Дж. Крюгер высказал сомнение, что авторство словаря всецело принадлежит Ф. И. Страленбергу, аргументируя это тем, что в написании калмыцких слов допущены серьезные ошибки, которые похожи на ошибки копирования, неправильного прочтения чужих записей [Krueger, 1975, р. 27]. Дополнительным доводом в пользу того, что словник Ф. И. Страленберга издавался по чужим записям, является, по мнению А. А. Сизовой, его несистематичность. Например, слово ‘белка’ ( das Eichhorn ) встречается в трех разных местах и в разных формах – Kirma , Krime и Taramæ [Сизова, 2021а, с. 334, примеч. 13] ³¹.

Вместе с тем нельзя исключать предположения, что ошибки в написании калмыцких слов могли возникнуть и на этапе их записи от информанта 32, и на этапе переписывания из черновых заметок в рукопись книги, и даже на этапе типографского набора. При этом записанный в дневник 9 марта 1722 г. небольшой калмыцкий словник, был, похоже, составлен именно Д. Г. Мессершмидтом: эквиваленты калмыцких слов были записаны не по-немецки, а по-латински, и это «почерк» именно Д. Г. Мессершмидта; Ф. И. Страленберг латынью не пользовался и, если и знал её, то не в той степени, что немецкий ученый, свободно владевший этим языком. Кроме того, небольшой словник из дневника не коррелирует с тем, что был опубликован Ф. И. Страленбергом; он не вошел в книгу. Из 15 слов дневника в книге имеется только четыре, но транскрибированная запись даже этих четырех слов отличается от той, что мы находим в дневнике: Mungùh, имеющее в дневнике значение ‘серебро’, в книге записано дважды, но в форме Mungu – в одном случае со значением ‘деньги’, в другом – ‘серебро’; Gu в книге записано как Gou, значение совпадает с дневниковым – ‘огурец’; Udsuhm записано в книге как Udsum со значением ‘финик’; одно слово выглядит одинаково в обоих источниках – Goli, но отличается значением: в дневнике – ‘латунь’, в книге – ‘медь’ 33. Очевидно, у Д. Г. Мессершмидта и Ф. И. Страленберга были разные калмыцкие словники. Более того, Ф. И. Страленберг мог записать словник еще до отправки в экспедицию. По наблюдениям Г. Дерфера, опубликованный словарь является больше ойратским, чем калмыцким [Doerfer, 1965, S. 87–89], а в Тобольске начала XVIII в. можно было встретить много ойратов, селившихся там при продвижении на запад.

Вопрос с калмыцким материалом у Д. Г. Мессершмидта требует дополнительной разработки. С одной стороны, нет достоверных сведений о существовании у Д. Г. Мессершмидта калмыцкого словаря; с другой стороны, зная скрупулезность немецкого ученого, сложно представить, чтобы он не оставил после работы с калмыцкими текстами никаких словарных записей 34. Менее двух десятков записанных в дневнике калмыцких слов – результат, не соответствующий описанным временным затратам. Кроме того, запись в дневнике калмыцкого названия для «белки» 35 24 октября 1723 г. свидетельствует о том, что в распоряжении Д. Г. Мессершмидта могли быть какие-то калмыцкие записи 36.

Итак, в дневнике Ф. И. Страленбергом было записано пять небольших словников: кама-синских татар, койбал-киштимских татар, татар с берегов реки Анаш, качинских татар, калмыков. Все эти словники были записаны как минимум при участии Д. Г. Мессершмидта; а последний, очевидно, – собственно Д. Г. Мессершмидтом. При этом татарские словники из дневников в книгу Ф. И. Страленберга не попали, и «Harmonia linguarum» не пополнилась татарским языковым материалом: как и в таблице 20-ти языков, татарам, названным обобщенно «сибирскими татарами», отведен только один столбец.

Что касается Д. Г. Мессершмидта, сохранившиеся источники свидетельствуют о проводившемся им самостоятельном сборе языкового материала еще во время пребывания в Тобольске, до отправления его экспедиции 1 марта 1721 г. Подтверждение тому – документ 37, представляющий собой тетрадку, заглавие которой, написанное на титульном листе, прямо называет имя ее составителя «Vocabularium polyglotton Tattaricum adornatum â Daniele Gottlieb Messerschmidt Med. D. In itineribus per Sibiriam et circumjacentem Tattariam Magnam ab A[nn]o 1720 usque A[nn]um 17<>» 38. Тетрадь является подборкой словников, записанных в разных сибирских местностях. В большинстве случаев при отдельных перечнях указаны как места, так и время сбора словарного материала.

Как значится в названии рукописи и подтверждено ее содержанием, первые записи были сделаны Д. Г. Мессершмидтом еще в Тобольске. Перечень первой страницы предваряет заголовок: «Некоторые тюркские, или татарские, vocabula, полученные в Тобольске от бухар- цев» 39. Время сбора этого материала не известно, однако, учитывая первую дату на обложке (1720 г.) и авторскую датировку следующих надписей словника 1721-м годом, временем получения сведений от бухарцев в Тобольске следует считать именно 1720 г., очевидно, до отправки Д. Г. Мессершмидта 26 июня 1720 г. на летнюю экскурсию в окрестности Тобольска, из которой он вернулся только 30 декабря.

Следующие за «бухарским» словником vocabula, как указано в авторских заголовках, были получены «по пути из Тобольска в Томск». Дальнейший словарный материал структурирован по датам. Первой обозначена дата 1 марта. Год не указан, однако заголовок выше не должен оставлять сомнения, что речь идет о 1 марте 1721 г. – дне выезда экспедиции из Тобольска в направлении Томска. В первый день пути, 1 марта 1721 г., было записано 29 словарных единиц 40, 2 марта – 76 единиц в двух деревнях, 3 марта – 8 единиц, 4 марта – 34 единицы в двух деревнях, 5 марта – 11 единиц, 6 марта – 57 единиц в двух деревнях, 7 марта – 58 единиц в двух деревнях, 8 марта – 35 единиц. Таким образом, первые восемь дней пути Д. Г. Мессершмидт записывал языковой материал ежедневно. Далее в словник включены 17 слов, записанных еще в Тобольске 41, и 14 – уже в Томске 42. Обращают на себя внимание отдельные формулировки этой части словаря – так же, как Ф. И. Страленберг в дневнике, Д. Г. Мессершмидт периодически употребляет здесь местоимение «мы» 43. После «томской» части словника, отделенной от следующих словарных записей горизонтальной чертой, меняется как графика, так и способ формирования вокабуляриев. Из немецко-татарских вокабулярии превращаются в латинско-татарские или татарско-латинские; иногда эквиваленты даются на немецком или на двух (латинском и немецком) языках, русском в латинской транскрипции и кириллицей, иврите и др. Ни места, ни времени сбора следующей группы слов (42 записи) не указано. Шесть словников (1721 г. август – 17 словарных единиц 44, лето 1721 г. – 17 единиц и 22 единицы 45, 25 октября46 – 20 единиц, 1 декабря – 5 единиц, 18 декабря – 10 единиц) были записаны в отсутствие Ф. И. Страленберга, совершавшего с 12 июля по 22 декабря 1721 г. самостоятельное путешествие 47. Затем, до даты окончательного отъезда Ф. И. Страленберга из экспедиции, Д. Г. Мессершмидтом был записан еще один обшир- ный (более 200 единиц) словник: 2 апреля 1722 г. в Красноярске Д. Г. Мессершмидт записал «пермский» (т. е. коми) словник (Permeckische Wörter) 48.

Как объем «Vocabularium», так и методика его записи являются безусловными свидетельствами того, что языковой материал не был для Д. Г. Мессершмидта предметом простого любопытства, а был объектом целенаправленного сбора и обработки. «Vocabularium» демонстрирует интерес Д. Г. Мессершмидта к полилингвальной номинации, сформировавшийся, судя по всему, под влиянием зоологической (орнитологической) номенклатурной традиции, сложившейся в специальных работах к началу XVIII в. (см. об этом: [Бондарь, Поникаров-ская, 2021, с. 287; Бондарь, Смирнов, 2021, с. 1319]).

Свидетельством такого интереса и целенаправленного сбора языкового материала уже в самом начале экспедиции является еще один документ – «Перечень птиц, наблюдаемых в Сибирской земле» («Avium in Sibiriae Regno observatarum enumerationes»), который явился приложением к V рапорту Д. Г. Мессершмидта в Медицинскую Канцелярию от 2 ноября 1720 г., отправленному из Каменского 49. Перечень включает в себя 52 вида птиц, которых ученый наблюдал в Сибири, и является, по сути, многоязычной орнитологической номенклатурой; в каждой статье перечня вслед за перечислением видового названия на языках, представленных в естественнонаучной литературе того времени 50, Д. Г. Мессершмидт прибавляет названия на языках, с которыми к концу 1720 г. успел познакомиться в Сибири, включая наименования на шведском 51, а также (абсолютное новшество для того времени) русском (в латинской и кириллической транскрипции) и языке сибирских татар.

Еще большее разнообразие видов (137 видов) и языковых эквивалентов предлагает второй, составленный по тому же принципу, перечень – «Опись птиц, обнаруженных в Сибирской земле» («Avium in Sibiriae Regno reperiundarum lustrationes»), прилагавшийся к X рапорту от 20 мая 1722 г. 52 и, как значится в самом рапорте 53, ставший дополнением к первому списку 54. За полтора года пребывания в экспедиции Д. Г. Мессершмидт расширил свои знания об орнитологической номенклатуре, в том числе благодаря собственным языковым исследованиям в полевых условиях. Например, к имевшемуся в предыдущем перечне татарскому названию орла (№ 1 в списке) Kara-gúsch добавился вариант Kara-kúsch, который, как мы понимаем благодаря записям в «Vocabularium», ученый получил в первый день путешествия – 1 марта 1721 г. 55 В этот же пункт было добавлено название Kutsch, взятое из упомянутого «пермяцкого» словника от 22 апреля 1722 г., записанное там со значением «орел» (Adler; Aqvila) 56. Об особом внимании к языковому материалу свидетельствует прилагаемый к перечню 1722 г. сводный «Многоязычный указатель птиц, наблюдаемых в Сибирской земле» («Index polyglottos avium per Sibiriæ Regnum observatarum») 57. Сделано это, как подчеркивает Д. Г. Мессершмидт в рапорте, для того, «чтобы значительно облегчить его (перечня. – Л. Б.) просмотр» 58. Этот способ представления материала позволил автору составить своего рода международный справочник, позволяющий ориентироваться в нем по названию птицы в том или ином языке 59.

«Vocabularium» и два орнитологических перечня являются свидетельством целенаправленной методичной работы по сбору языкового материала (естественнонаучной номенклатуры и повседневной лексики) на тех территориях, по которым проходила экспедиция. Уже на ранних этапах наметилась методика сбора и работы со словарным материалом, обозначился особый исследовательский «почерк» Д. Г. Мессершмидта.

Возвращаясь к вопросу документальных свидетельств лингвистических интересов Ф. И. Страленберга, необходимо отметить, что помимо словников в дневнике представлен разрозненный языковой материал, сопровождающий упоминания отдельных видов растений и животных, встречавшихся на пути следования экспедиции. Примеров таких записей довольно много, и в систематичности представления материала (не только в естественнонаучном, но и в языковом отношении) они существенно уступают позднейшим записям Д. Г. Мес-сершмидта. У Ф. И. Страленберга эти описания являются скорее отображением любопытства относительно объекта, привлекшего в какой-то момент внимание шведского путешественника, и его названия. Все они отличаются от тех, что сделаны Д. Г. Мессершмидтом; записи немецкого ученого почти всегда содержат научное определение, типологизацию и зачастую более или менее подробное описание.

Исследованию этого блока экспедиционных наблюдений Д. Г. Мессершмидта и Ф. И. Стра-ленберга (роль которых в языковых исследованиях второстепенна) может быть посвящено отдельное исследование: подобного рода примеры многочисленны в записях как одного, так и другого путешественника, и материал для проведения их сравнительного анализа достаточно богат. Для примера приведем по несколько записей, сделанных обоими путешественниками 60.

Запись Д. Г. Мессершмидта 11 июня 1722 г.: «Pinus sativa (по Турнефору, вид 1) 61, по-русски ‘кедр’ (Kedr), назывался здесь Saraha, а его шишки - KUssUck, откуда и само дерево было названо KussUn-agatsch или ‘ореховое дерево’ (Nu^=baum)». Но в записях того же дня были сделаны и более короткие заметки: «Rosa silvestris по-татарски YthporUn», «Местные татары подарили мне окуня, называемого Alabugah, и щуку, называемую Schortan» 62. За несколько дней до этого (8 июня 1722 г.): «Один крещеный татарин принес мне несколько щук, которых называл Kogйn. Другой подарил мне большую щуку <...>, которую назвал Bast^ gatsch, при этом другие татары называют щуку Shortan, так что я не знаю, чем объяснить эти различия» 63. Характерна с точки зрения тщательности проработки языковых данных запись 12 июня 1722 г.: «<> Scops (по Альдрованди и Виллоуби) 64, которого русские называют ‘ко-ню’къ’ (Копйк), хотя в Dictionario trilingui Slavonico-Gr^co-Latino in 4° 65 ‘каню’къ’ озна- чает Milvum (‘коршун’) <…>. Все татары называют его Ssögergan, по-немецки Käuz-lein <…>» 66.

В записях Ф. И. Страленберга тенденция выявления многоязычной номенклатуры не прослеживается; часто записаны названия на русском, встречаются названия на местных языках, обращение к латинской номенклатуре практически полностью отсутствует ⁶⁷. В целом информация в записях представлена следующим образом. 28 марта 1721 г. путь путешественников пролегал через березовую рощу, где «здесь и там» из снега выглядывала длинная сухая трава. «Среди прочих нашли ту, что русские называют Wanutschi или ‘вонючая трава’ ( Stinkkraut )» ⁶⁸. В записи 10 апреля 1721 г., сообщая о встретившейся птице, Ф. И. Стрален-берг дает только ее русские названия (в латинской транскрипции): Sokoll и Krätschett ⁶⁹. Запись от 1 июня 1721 г.: «Сегодня мы нашли вид дикого чеснока с широкими листьями, который русские называют Kalba (колба. – Л. Б. ), или Scheremscha » ⁷⁰, и т. д.

Аналогичным способом записывалась при знакомстве с местным укладом жизни и другая экзотическая лексика (как русская, так и татарская). К примеру, 7 июня 1721 г. вместе со сведениями о социальной структуре Томска Ф. И. Страленберг предложил русские названия для следующих категорий населения: Dworonins , Simboyarki , Schlugiwi oder Casaken , Newirstani= deti=boyarski , Kasazii deti , Pozadni , Krästiani , Jasaschni , Gulaschniki ⁷¹.

В дневнике отражены также особые лингвистические интересы Ф. И. Страленберга, отмеченные уже в XVIII в., – его увлечение вопросами этимологии ⁷². Этимологических экскурсов довольно много; приведем некоторые примеры. Так, показательной с точки зрения исследовательского взаимодействия двух коллег является запись за 19 марта 1721 г.: «Когда мы здесь спрашивали об одном и другом и всегда получали в ответ jock , господин доктор вспомнил немецкую поговорку “Du hast gejockt” (т. е. солгал), думая, не происходит ли это от татарского слова jock , также много есть слов, про которые не ясно, откуда они происходят, например Dorogga в славянском языке означает ein Wegg , могло бы свое происхождение иметь от еврейского слова 7]ֶּדֶר Däröch , т. е. via etc. » ⁷³ Очевидно, что и версию происхождения русского слова «дорога» из иврита мог предложить Д. Г. Мессершмидт, хорошо знавший этот язык.

Другой пример этимологических построений – из числа тех, что могли вызывать недовольство Г. Ф. Миллера. 28 марта 1721 г. путешественник пишет: «Здесь мы узнали, что в этой местности должен водиться очень большой орел, которого они называют Burkúht , каковое слово является татарским названием, а местные крестьяне произносят его очень чудно. Одни говорят Mÿrkútt , другие же Birkútt , а, так как татарами на Лене город Иркутск называется Búrkutt или Burkúht , я предполагаю, что название Ÿrkútt возникло от того, что вокруг есть много гор и здесь водится много орлов…» ⁷⁴.

Таким образом, внимательное изучение имеющихся в нашем распоряжении архивных документов первой научной экспедиции в Сибирь в сопоставлении с материалами опубликованной в 1730 г. книги позволяют сделать вполне определенные выводы о характере и масштабах лингвистических занятий двух коллег и сотоварищей по сибирскому путешествию Д. Г. Мессершмидта и Ф. И. Страленберга. Следует признать, что даже во время совместного путешествия немецкий и шведский исследователи осуществляли самостоятельную фиксацию полученных от местного населения языковых сведений ( vocabula ), хотя опросы чаще всего проводились, очевидно, совместно (об этом свидетельствует употребление в записях местоимения первого лица множественного числа). При этом Ф. И. Страленберг записанные им данные дублировал в путевом дневнике (возможно, не полностью – на эту мысль наводит употребление выражение «etc.» в завершении перечня 13 мая 1722 г.). О наличии записей языкового характера, утерянных при возвращении из Сибири, Ф. И. Страленберг сообщает в своей книге, и у нас нет никаких оснований не доверять его словам. По причине этой утраты данные о языке сибирских татар, записанные во время совместного с Д. Г. Мессершмид-том путешествия, могли не попасть в опубликованную книгу. Что касается изучения калмыцкого языка весной 1722 г., похоже на то, что этому занятию предавался только Д. Г. Мессершмидт, у Ф. И. Страленберга к этому времени уже мог быть довольно обширный калмыцкий словник, составленный им еще до отъезда из Тобольска, который и вошел в книгу 1730 г.

Тот факт, что Д. Г. Мессершмидт осуществлял самостоятельный сбор языкового материала, не должен вызывать сомнений: у нас в распоряжении имеются словарные материалы, собранные им во время поездки в отсутствие шведского товарища, и совершенно очевидно осуществление Д. Г. Мессершмидтом целенаправленного и систематического составления естественнонаучных номенклатур – сначала орнитологической, затем и других. Можно с осторожностью предположить, что именно Д. Г. Мессершмидт был инициатором и «методистом» в работе с информантами: данные о сборе словарного материала в той части дневника, которую вел Ф. И. Страленберг во время самостоятельного путешествия, не обнаружены.

С позиций новых наблюдений можно высказать предположения и относительно взаимосвязи двух таблиц: «Specimen der Zahlen und Sprache» из бумаг Д. Г. Мессершмидта и «Har-monia linguarum» из книги Ф. И. Страленберга. Судя по сведениям Ф. П. Аделунга и информации из текста IV рапорта, отправленное в Петербург приложение к IV рапорту могло включать таблицу только числительных 20-ти языков (в соответствии с предложенной Г. Ф. Лейбницем методикой); это приложение к IV рапорту (следует помнить, что оригинал IV рапорта в СПбФ АРАН отсутствует) могло оказаться у Л. И. Бакмейстера. Далее шло пополнение этой таблицы; точно она была дополнена еще во время пребывания Ф. И. Стрален-берга в Сибири (преемственность двух таблиц была показана в статье [Манастер Рамер, Бондарь, 2018]), Ф. И. Страленберг не оставил эту работу и после возвращения на родину, представив в своей книге значительно более расширенную версию. Судя по всему, работа по сравнительному наблюдению над языками представляла для Ф. И. Страленберга особый интерес; с этим согласуется и его страсть к этимологии. Цели Д. Г. Мессершмидта при сборе языкового материала определялись скорее составлением многоязыковых номенклатур, своего рода «лингвистических коллекций»; его компаративистский интерес стал очевиден лишь со временем, в частности при разработке явления, которому Д. Г. Мессершмидт дал определение «Teuto-Slavonismus». Так, и работа над таблицей 20-ти языков у Д. Г. Мессершмидта, возможно, закончилась с отъездом из экспедиции Ф. И. Страленберга; имеющийся в СПбФ АРАН экземпляр таблицы может являться копией (не исключено, что доработанной после отправки рапорта), оставленной путешественником себе: наличие в архивных бумагах Д. Г. Мессершмидта дублетов приложений к V и Х рапортам – перечней птиц – может свидетельствовать о том, что в архивный фонд в итоге попали как отправленные в Петербург материалы, так и копии, оставленные путешественником у себя после отправки рапортов.

В любом случае для обоих исследователей мы должны признать самостоятельные лингвистические занятия, имевшие при этом в своей основе разные интересы и цели. Следует также считать, что, несмотря на упоминание Ф. И. Страленбергом во введении к своей книге о коллеге, более достойном считаться автором опубликованных данных 75, Ф. И. Страленберг обнародовал в книге собственные лингвистические (в том числе этимологические) наблюдения и собственный языковой материал, в сборе которого тем или иным способом мог и должен был принимать участие Д. Г. Мессершмидт. Исследовательские траектории обоих путешественников неизбежно должны были пересекаться в условиях совместного путешествия и совместной работы на протяжении долгого времени – даже если путешественники не делились друг с другом своими записями, то не могли не делиться идеями и выводами.