Литературоведческая аксиология: опыт обоснования понятия

М. М. Бахтин в своей последней работе «К методологии гуманитарных наук» поставил проблему «контекстов понимания». При этом разграничиваются малое время современности и большое время, близкий контекст понимания и далекий контекст1.

В действительности, конечно, одно и то же художественное произведение одновременно принадлежит разным силовым линиям культуры, разным контекстам. Так, роман «Бесы» ‒ это полемический отклик на «передовое и прогрессивное» движение 60-х годов с его идеями революции, атеизма и социализма, занимающее вполне определенное место в определенном периоде истории русской литературы, и, одновременно, «мифопоэтическая модель мира». «Война и мир» ‒ дистанцированное художественное осмысление войны 1812 года и в то же время изображение войны и мира вообще ‒ как универсальных состояний бытия.

Таким образом, выделяются два подхода к пониманию художественного произведения: «историко-литературный» и мифопоэтический. Однако возможен и третий подход, вытекающий из постулата существования различных типов культур, типов ментальностей, которые оказывают глубинное воздействие на создание и функционирование того или иного произведения искусства.

Тот же М. М. Бахтин, как известно, акцентировал особую «нелитературность» Рабле, указывая при этом, что «образы Рабле окажутся у себя дома в тысячелетиях развития народной культуры»2. Пытаясь определить своеобразие русской литературы, прежде всего, вероятно, необходимо эксплицировать тот подтекста русской литературы как особого предмета изучения. Этот подтекст существует не в «малом времени» современности и не в абстрактном «большом времени», уводящем к мифу вообще, а в некоем третьем измерении, требующем для себя и особого научного инструментария.

По крайней мере, в России, как известно, конфессиональный признак был всегда иерархически выше признака национального. Духовное (духовное самоопределение) значило больше, нежели кровь и нация. Графа в паспорте, оговаривающая национальность, ‒ это чисто советское, а не русское изобретение. Советское же изобретение ‒ идея национального государственного разграничения внутри единой страны. То и другое ‒ в ряду других атеистических новшеств, возвращающих общество к языческому, племенному делению.

При внимательном изучении литературоведческих трудов, где акцентируется национальная специфика, выясняется, что чаще всего те особенности русской литературы и русской культуры, которые относили к разряду «национального своеобразия» на самом деле имеют совершенно другое объяснение, никак 379

не вытекающее из национальных особенностей. Зато они вытекают из своеобразия православного образа мира, православного менталитета.

Однако само выделение «третьего измерения» и его адекватное научное описание возможны лишь при определенном аксиологическом подходе исследователя к предмету своего изучения: русской культуре.

Нельзя не отметить, что в последнее время появились работы, в которых поэтика не только древнерусской литературы, но и, например, авторов XIX столетия рассматривается в контексте именно христианской православной культуры. Можно указать на работы В. А. Воропаева и С. А. Гончарова о Гоголе, В. Н. Захарова о Достоевском, В. С. Непомнящего о Пушкине³. Не случайно, видимо, что это писатели, определившие магистральное (а не маргинальное) направление русской литературы. Однако же и в этих работах, обращенных к поэтике отдельных авторов, не ставилась задача описания «общего знаменателя» ‒ православной культурной традиции и степени воздействия этого «знаменателя» на поэтику русской литературы Нового времени.

Приходится констатировать, что пока в изучении русской литературы преобладает совершенно иная аксиология, абсолютно внешняя по отношению к православной (и вообще христианской) духовности. Нужно признать, далее, что современная история русской литературы базируется в значительной степени на наследии революционных демократов с их материалистической идеологией и аксиологией. Это наследие включает в себя и почти ритуальное дистанцирование от православной христианской основы русской культуры. Современные отечественные литературоведы, наследующие этой традиции, склонны не рефлексировать ‒ в пределах какой именно аксиологии они находятся, а потому зачастую полагают, что они занимают безоценочную, истинно научную объективную позицию. Тогда как даже в современной физике, как показывают работы, например, Вернера Гейзенберга, полученный результат описания той или иной системы зависит от позиции по отношению к этой системе исследователя, а также от его собственной системы координат.

А. В. Михайлов справедливо констатирует, что «и самые новые работы западных литературоведов, несмотря на кажущуюся духовной биографии Пушкина. М., 1987 380

интернационализацию методологических подходов, в огромной мере зависят от предпосылок своей традиции»4, то есть от определенной устоявшейся аксиологии.

Поэтому литературоведы, не склонные к осмыслению собственных аксиологических установок, находятся, можно сказать, используя градацию С. С. Аверинцева, на ступени «дорефлексивного традиционализма».

Между тем, литература и культура ‒ в отличие от той же физики ‒ сферы духовной жизни, где нет и не может быть нейтрального, безоценочного поля смыслов и значений. В иных случаях «плюсы» одной аксиологии могут переходить в «минусы» другой ‒ и наоборот.

Например, как показывает Н. С. Трубецкой, «с точки зрения христианской, вся история религиозного развития Индии проходит под знаком непрерывного владычества Сатаны»; большинство индийских богов «с точки зрения христианской догматики... является бесами»; а нирвана ‒ «путь духовного самоубийства»⁵. Оставим в стороне вопрос о корректности наложения норм одной культурной системы на другую. Очевидно, что для тех, кто находится внутри буддистской культуры, данная позиция русского ученого не может быть авторитетной. Обратим лишь внимание на существенность аксиологии исследователя, при которой до неузнаваемости изменяется и объект описания.

Не происходит ли то же самое при изучении русской литературы, когда православная духовность, на которой эта литература базируется, рассматривается либо с внеположных ей позиций, либо же просто негативно-оценочно? Не происходит ли существенного искажения реальности, когда для исследователя христианские установки, в сущности, ничем не отличаются (или же отличаются в худшую сторону) от установок, например, ветхозаветных либо языческих? Даже в самых лучших современных трудах, рассматривающих феномен русской культуры, не учитывается в должной мере то разграничение, которое с блеском продемонстрировал Макс Вебер, ‒ типологическое разграничение внутри христианской культуры; не учитывается система аксиологических координат, оказавшая воздействие, в частности, на поэтику русской литературы, а возможно, и определившая эту поэтику.

но и характеризует ‒ весьма определенно ‒ иерархию ценностей самого исследователя. Имеется и важное отличие от цитируемой нами выше работы Н. С. Трубецкого: советская исследовательница отнюдь не эксплицирует собственной точки зрения, ее вполне материалистическое объяснение духовной сферы претендует на полную «научную» адекватность описания.

К сожалению, нужно признать, что истории русской литературы как научной дисциплины, которая бы хоть в какой-то степени совпадала в своих основных аксиологических координатах с аксиологией объекта своего описания, пока еще не существует. Иногда даже складывается впечатление, что суждение М. М. Бахтина о состоянии литературоведения в семидесятые годы еще более верно отнести как раз к годам девяностым: «так называемый литературный процесс эпохи, изучаемый в отрыве от глубокого анализа культуры, сводится к поверхностной борьбе литературных направлений, а для нового времени (особенно для XIX века), в сущности, к газетно-журнальной шумихе, не оказывавшей существенного влияния на большую, подлинную литературу эпохи. Могучие глубинные течения культуры... остаются не раскрытыми, а иногда и вовсе не известными исследователям»⁸. Очевидно, Православие, Католицизм, а затем и Протестантизм (в его многочисленных разновидностях) ‒ это именно такие «могучие глубинные течения культуры», которые оказали на «подлинную литературу эпохи»