Медийный хронотоп «Дневника Писателя» Достоевского (1873)

Ф еномен «Дневника Писателя» Достоевского традиционно рассматривается в исследовательской литературе сквозь призму философско-публицистического содержания, жанровой специфики или же как комментарий к позднему романному творчеству автора (см.: [Туниманов], [Захарова], [Захаров, 1985, 2012], [Волгин], [Борисова], [Денисова, 2016], [Викторович] и др.). Однако оригинальность «Дневника» 1873 г. заключается не только в его идейной насыщенности, но и в интеграции в конкретную медийную среду — текст «Гражданина».

Если под хронотопом М. М. Бахтин понимал «взаимосвязь временн ы_́ х и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе» [Бахтин, 1975: 234], то медийный хронотоп — это пространственно-временная модель, которая формируется логикой издания. Возникает расширение функциональности категории, введенной в историческую поэтику Бахтиным. Если художественное время-пространство организует повествование, то медийный хронотоп также определяет и условия восприятия текста. Понятие трансформируется. Так, объектом анализа становится целостная ситуация создания, передачи и восприятия информации. Это принципиальное отличие от классического понимания хронотопа, который выступает у Бахтина как художественная форма, организующая время и пространство внутри литературного произведения. Хронотоп «Дневника Писателя» возникает в точке взаимодействия трех пространственновременных уровней: реального исторического хронотопа; медийного хронотопа издания и художественного хронотопа.

«Кульминационным центром» «Дневника Писателя» 1873 г. является третья глава «Среда» [Денисова, 2016: 83], где исторический хронотоп задан более широким временным контекстом пореформенной России, периодом становления нового суда присяжных. Достоевский обращается к актуальной общественной проблеме: «сплошное оправдание» подсудимых присяжными, что является симптомом нравственной болезни времени. Автор «Дневника» отмечает:

«…теперь что они не караютъ, а сплошь оправдываютъ <…> Общность "направленiя" не подвержена сомнѣнiю»1.

«Дневник Писателя» является частью медийного хронотопа «Гражданина». Это обусловливает публицистическую направленность, диалогичность, ориентацию на актуальные новости и общественные дискуссии. Достоевский обращается к прецедентам, освещавшимся в прессе:

«Исторiя этой женщины, впрочемъ, извѣстна, слишкомъ недавняя. Ее читали во всѣхъ газетахъ» ( Дневникъ Писателя : 35).

Писатель вступает в полемику с «влiятельнѣйшими газетами», цитирует и оспаривает их трактовки — например, догадку о желании присяжных «подсолить вообще "властямъ"» ( Дневникъ Писателя : 33). Глава строится как отклик на текущую судебную хронику, что создает эффект соучастия и вовлеченности в среду. Медийность проявляется и в формулировках Достоевского, обращенных к читателям. Он стремится к интерактивности: «Представьте же теперь…» ( Дневникъ Писателя : 34), «Я бы могъ представить и примѣры…» ( Дневникъ Писателя : 34).

Достоевский использует приемы, характерные для его романов: внутренние диалоги, голоса-персонажи, подробные психологические и бытовые зарисовки. Так, размышляя о народном милосердии, он вводит полемизирующие «голоса». Возникает столкновение идей. В повествовательной структуре формируется «не то диалог, не то сценка» [Захаров, 1985: 201]. На типичность полифонической поэтики указывал Бахтин [Бахтин, 2002: 106]. Прежде Достоевский выдвигает «ряд соображений в форме вопросов и предположений о психологических состояниях и установках присяжных заседателей, <…> перебирая и иллюстрируя свои мысли голосами и полуголосами людей» [Бахтин, 2002: 106]. Затем — «Достоевский прямо переходит к оркестровке своей темы с помощью воображаемого диалога» [Бахтин, 2002: 107]. Последующее же «развитие темы строится на полуголосах и на материале конкретных жизненно-бытовых сцен и положений, в конце концов имеющих последнею целью охарактеризовать какую-нибудь человеческую установку: преступника, адвоката, присяжного и т. п.» [Бахтин, 2002: 108].

Бахтин раскрывает оригинальный способ мышления Достоевского-публициста. Автор не движется по прямой линии, а, скорее, пробивается сквозь «лабиринт» [Бахтин, 2002: 108], где сталкиваются и переплетаются чужие голоса, полускрытые реплики и заимствованные жесты. Наиболее ярко художественное начало проявляется в описании случая с жестоким мужем. Автор «Дневника» создает сцену с элементами психологического портрета и бытовой детализации:

«Я все воображалъ себѣ его фигуру: сказано, что онъ высокаго росту, очень плотнаго сложенiя, силенъ, бѣлокуръ. Я прибавилъ бы еще: съ жидкими волосами. Тѣло бѣлое, пухлое, движенiя медленныя, важныя; взглядъ сосредоточенный; говоритъ мало и рѣдко, слова роняетъ какъ многоцѣнный бисеръ и самъ цѣнитъ ихъ прежде всѣхъ. Свидѣтели показали что характера былъ жестокаго: поймаетъ курицу и повѣситъ ее за ноги, внизъ головой, такъ, для удовольствiя, это его развлекало: превосходная, характернѣйшая черта! Онъ билъ жену чѣмъ попало, нѣсколько лѣтъ сряду, — веревками, палками. Вы-нетъ половицу, просунетъ въ отверстiе ея ноги, а половицу притиснетъ, и бьетъ, и бьетъ» ( Дневникъ Писателя : 35).

Конкретное историческое событие, лежащее в основе «Среды», осмысливается писателем через его отражение в периодике. Достоевский поднимается от частного случая к обобщениям о русском характере, христианской морали и опасности «ученiя о средѣ»:

«Народъ знаетъ только что и самъ онъ виновенъ вмѣстѣ съ каждымъ пре-ступникомъ. Но обвиняя себя, онъ тѣмъ то и доказываетъ, что не вѣритъ въ "среду"; вѣритъ напротивъ, что среда зависитъ вполнѣ отъ него, отъ его без-прерывнаго покаянiя и самосовершенствованiя» ( Дневникъ Писателя , 34).

В письме к жене Анне Григорьевне от 10 июля 1873 г. Достоевский сообщает о загруженности в редакции и необходимости подготовки материала для номера:

«Я сижу и просто въ отчаянiи. А между тѣмъ надо непремѣнно писать статью» ² .

Речь идет об опубликованной главе «Маленькие картинки». Реальный хронотоп возникает с первых строк. Достоевский начинает с констатации:

«Лѣто, каникулы; пыль и жаръ, жаръ и пыль. Тяжело оставаться въ городѣ. Всѣ разъѣхались. На дняхъ принялся-было за перечитыванiе накопившихся въ редакцiи рукописей... Но о рукописяхъ послѣ, хотя о нихъ есть что сказать. Хочется воздуху, воли, свободы; но вмѣсто воздуха и свободы бродишь одинъ безъ цѣли по засыпаннымъ пескомъ и известкой улицамъ и чувствуешь себя какъ-бы кѣмъ-то обиженнымъ — право, ощущенiе какъ будто похожее. Извѣстно что половина горя долой лишь бы подыскать кого нибудь вино-ватаго въ немъ передъ вами, и тѣмъ досаднѣе если подыскать рѣшительно некого…» (Дневникъ Писателя: 806).

Этот фрагмент — прямое указание на то, что содержание главы формируется под непосредственным влиянием сложившейся ситуации временного «затишья», периода спада активной журнальной жизни, что вынуждает автора сменить тональность «Дневника». Достоевский переключается на жанр «картинок», по характеристике А. В. Денисовой, «повествовательного элемента «Дневника Писателя», вырастающего из мельчайших жизненных наблюдений», художественность которых «прорастает» из «текущей действительности» [Денисова, 2014: 1350].

Достоевский выступает в роли наблюдателя современной жизни. В отсутствие громких событий автор обязан заполнить номер главой «Дневника», превращая личные впечатления в публичное высказывание. Все три главы, при различии тем и интонаций, существуют внутри медийного хронотопа «Дневника Писателя».

Календарное время становится для «Дневника» сюжетообразующим элементом, напрямую диктующим содержание, тональность и жанр очередной главы. В январских номерах «Гражданина» «Вступление» и «Старые люди» — задают программу и идейную направленность рубрики Достоевского, последующие главы — «Среда», «Влас», «Смятенный вид» — представляют собой интенсивную, полемическую работу мысли писателя. В мартовско-апрельских выпусках в «Дневнике» ощутимо смещение акцентов: на смену масштабным публицистическим разборам приходят более камерные и экспериментальные формы, как, например, «Полписьма «одного лица»» или «Ряженый», где фокус смещается к частным случаям. Наиболее ярко зависимость текста от медийного календаря проявляется в летних месяцах. После длительной паузы Достоевский публикует «Дневник» в декабрьском номере. Глава «Одна из современных фальшей» становится финальным аккордом и представляет обобщение годичного цикла размышлений автора.

Положение «Дневника» внутри еженедельника изначально определяет его первичное время-пространство — это медийный хронотоп, подчиненный ритму выпуска каждого номера и обладающий высокой степенью конкретности. В своем вступлении к первому выпуску Достоевский иронически обыгрывает эту ситуацию, размышляя о своем новом статусе редактора и сравнивая российские беспорядок и неопределенность с китайской регламентированностью, чем сразу же задает тон своему будущему повествованию — личному, парадоксальному и обращенному к насущным вопросам. Являясь частью «Гражданина», «Дневник Писателя» одновременно противостоит ему, формируя собственный, романный хронотоп.

В «Дневнике Писателя» романизация хронотопа происходит благодаря синтезу публицистического, исповедального и художественного. Особенно ярко это проявляется в главах, в которых происходит трансформация публицистики в художественные жанры. Хронотоп структурирует повествование и наполняет его символическим смыслом. «Дневник» — это, прежде всего, место диалога: редакция «Гражданина», где автор ведет разговор с самим собой и невидимым читателем; зал суда присяжных, ставший ареной борьбы между милосердием и законом; петербургские улицы и гостиные, где когда-то сталкивались идеи «старых людей»; кладбище из главы «Бобок». Каждое из этих мест перестает быть топосом, становясь хронотопом — точкой концентрации философских и нравственных вопросов. Романизация хронотопа в «Дневнике» заключается в том, что фактические, публицистически точные время и место последовательно насыщаются признаками художественного хронотопа: символикой, полифонией голосов, конфликтом и т. д.

Время-пространство еженедельника можно представить как многоуровневую структуру:

хронотоп номера , где каждый выпуск еженедельника — это замкнутый временной цикл, обладающий композиционной целостностью и отражающий конкретный тематико-событийный ряд. Это пространство, где материалы (редакционные статьи, хроники, беллетристика, обозрения и т. д.) вступают в диалог «здесь и сейчас»;

ритмичный и предсказуемый хронотоп недели , который подчинен медийной периодичности;

жанровый хронотоп : внутри номера каждый материал — статья, фельетон, заметка и др. — обладает своим собственным хронотопом; он может быть историческим, символическим, жанровым, в зависимости от темы. Календарное время выступает одним из параметров времени-пространства отдельной публикации и определяется привязкой к конкретной дате выхода номера;

конкретно-исторический хронотоп , отражающий общественно-политическую и культурную жизнь России. Это время-пространство, где выражена эволюция ключевых тем, изменения акцентов. Он позволяет рассмотреть, как в издании формировалась и выстраивалась идеологическая позиция на протяжении определенного периода.

Медийный хронотоп конкретнее и непосредственнее, чем художественный. Это обуславливается их различной природой. Художественный хронотоп формируется авторским замыслом, законами романного мышления, приобретая условность и символичность — напротив, медийное время-пространство обусловлено самим изданием, т. е., в случае с «Гражданином», технологией еженедельной печати, графиком выпуска номеров, ориентацией на аудиторию и актуальные события. Хронотоп «Дневника Писателя»

принципиально отличается от гражданинского и гражданского содержания издания.

Изучая генезис сочинения Достоевского, И. Л. Волгин обращается к образу автора, который в 1873 г. включал «устойчивые личностные признаки», играя все же второстепенную роль и выступая в качестве «тонкого и наблюдательного эссеиста», комментатора [Волгин: 19]. Исследователь объясняет происхождение жанра «Дневника» внедрением романа в фельетон [Волгин: 19]. В. Н. Захаров называет «Дневник Писателя» — « дневником романиста » [Захаров, 1985: 204], где происходит характерная для Достоевского романизация жанра [Захаров, 2012: 195]. «Дневник» строится по законам романного мышления, поэтому и хронотоп романичен, т. е. заметно проявление «неготового настоящего», «становящейся современности», где нет абсолютного прошлого, однако присутствует «незавершенная действительность» [Захаров, 2012: 93]. Это проявляется в самой структуре «Дневника», где документализм, опора на реальные факты, соединяется с художественной образностью и личностным характером повествования.

В трудах о Достоевском Бахтин практически полностью игнорирует «Дневник Писателя». Романическая природа «Дневника» позволяет говорить о его уникальной роли в системе издания, где он выступает как провока-тивный элемент, переводящий разговор из плоскости дискуссий в сферу вечных и общечеловеческих вопросов. «Дневник Писателя» 1873 г. — это романический субстрат внутри медийного хронотопа. Он является частью еженедельника, однако живет по своим, романным законам. Достоевский преобразует исторический и публицистический материал, подчиняя его художественным задачам, создавая ту самую парадоксальность и многоголосие, которые зачастую расцениваются исследователями как прямые, «реакционные» высказывания автора. Эксперимент Достоевского удался. «Дневник Писателя» был успешно интегрирован в медийную структуру издания, углубляя и развивая общую концепцию «Гражданина».