Место и роль религии и религиозных институтов в процессе становления государственности во Внутренней Монголии в 1930-1940-х гг

Вистории Внутренней Азии существовало немало теократий либо стран, которые в своей государственной системе отводили значительное место религии, преимущественно буддизму. Под буддистским государством следует понимать такое государство, население которого в основной своей массе исповедует буддизм, его статус поддерживается на законодательном уровне, и религиозные нормы включаются в нормативные правовые акты или даются отсылки к ним. Современная политическая карта мира не богата на буддистские государства. Ряд стран, преимущественно в Юго-Восточной Азии, закрепляют в своих основных законах особое положение буддизма: Мьянма1 и Лаос2 ограничиваются упоминанием буддизма в числе прочих религий и гарантируют его признание и защиту; Бутан3, Таиланд4 и Камбоджа5 закрепляют присутствие религии в отдельных социальных сферах. Дальше всех в инкорпорировании буддистских норм в правовую систему пошла Шри-Ланка6, в Основном законе которой закреплена возможность создания религиозных судов.

Во Внутренней Азии среди исторически религиозных стран выделяется в первую очередь Монголия периода правления богдо-гэгэна VIII [Дудин 2013] и Тибет периода правления далай-ламы XIII. Оба главы государства были церковными первоиерархами, и со смертью обоих роль религии и ее места в системе государственного устройства ослабевает либо сходит на нет.

Во Внутренней Монголии с созданием Монгол-Го (Мэнцзяна) роль буддизма и религиозных институтов была весьма велика, но не стала определяющей в силу многих причин. В первую очередь из-за того, что монголам так и не удалось построить ни мононациональное, ни монорелигиозное, ни даже относительно самостоятельное государство. Попытки пойти по пути Внешней Монголии оказались менее успешными в силу большей ассимиляции: в момент провозглашения независимости территория Внутренней Монголии была заселения этническими ханьцами куда значительней, чем ее северный сосед, а после присоединения Чананя и Цзиньбэя, где народ хань был доминирующим, с идеей о национальном монгольском государстве пришлось расстаться окончательно.

На первоначальном этапе большое значение и в светском, и в духовном плане играл монастырь и храмовый комплекс Байлинмяо. С началом автономистского движения во Внутренней Монголии он в качестве столицы демонстрировал серьезность намерений объединить монгольские земли, возродить утраченную государственность, а также приверженность древним традициям народа, вставшего на путь приобретения самостоятельности. В 1934–36 гг. тут неоднократно бывал панчен-лама IX во время своих визитов и транзитных проездов через Китай. Во время съезда монгольских князей в 1933 г. в зале, где проходило собрание, висел огромный портрет панчен-ламы, выдающегося политического деятеля, который был одним из идеологов объявления самостоятельности Внутренней Монголии. Именно на его авторитет и статус в дальнейшем опирались Дэ Ван и часть монгольской элиты в политических маневрах как с нанкинским правительством, так и внутри аристократических кругов, боровшихся за власть в Мэнцзяне.

Важное стратегическое значение придавало монастырю его расположение на пересечении основных караванных путей с севера на юг Гоби, а также наличие важной транспортной магистрали на Синцзян, Улан-Батор, Баотоу и Гуйсуй. Геополитический аспект диктовался близостью (в пределах 200 миль) зоны советского влияния – границы с МНР. Гористая местность, широкий обзор прилегающей территории, отсутствие в радиусе 35 км сколько-нибудь значимых населенных пунктов – все это говорило об удачном стратегическом положении Байлинмяо, которое и использовал в дальнейшем Дэ Ван, превратив монастырь в тыловую базу для вторжения в Суйюань.

Байлинмяо с 29 октября 1933 г. по 25 января 1936 г. выступал в качестве официальной столицы Монгольской автономии, а с января по ноябрь 1936 г. был центром повстанческих сил, которые сконцентрировались вокруг Дэ Вана после принятия Нанкином решения сначала о разделении, а затем о ликвидации автономии. Новая монгольская столица с первых дней своего существования в качестве таковой «обрастает» необходимой инфраструктурой (аэропорт, крупные нефтехранилища, обсуждается вопрос о строительстве железной дороги), что говорило о долгосрочности планов политической элиты в отношении использования этого объекта.

И хотя западная пресса довольно сдержанна и использует термин «административный центр», пресса Востока именует в это же время монастырь столицей. Сам храм превратился в неприступную крепость. В Байлинмяо располагалась 7-я дивизия армии Мэнцзяна численностью около 1 800 чел. и кавалерия в составе более 1 000 чел., подчиняющиеся непосредственно Дэ Вану. 24 ноября 1936 г. монастырь был захвачен армией под командованием Фу Цзои. С этого момента он теряет ключевое значение в борьбе монголов за самостоятельность и передает свой статус другим административным центрам. В силу особенного отношения монголов к понятию «столица-ставка» Мэнцзян на первоначальном этапе государствострои-тельства обладал тремя центрами: Байлинмяо – компромиссная столица и символ автономистского движения, Дархан-Бэйле и Дэ-Ванфу. Два последних центра можно было назвать таковыми в силу их фактического значения. Кроме того, именно в них размещались ставки князя Юнь и князя Дэ.

Описание ставки главы Монгольской автономии князя Юня дает Николай Рерих. Хотя она не имела существенного значения в вопросе реального управления ситуацией, тем не менее, играла важную идеологическую роль в качестве резиденции главы автономии. Рядом со ставкой располагался домашний храм князя, что говорило о глубокой религиозности последнего. В храме царила идеальная чистота, и было видно желание сделать его как можно лучше. Кроме нескольких бурханов и изображения Ченрези и Белой Тары, на стене присутствовала большая фреска битвы Шамбалы [Рерих 1936: 253]. Тишина, спокойствие и умиротворение – вот те слова, которыми можно охарактеризовать место пребывания председателя Монгольской автономии.

В противоположность обстановке в ставке князя Юня, в резиденции другого князя, Дэ Вана, хозяйственная суматоха соседствовала с эйфорией от достигнутого успеха и одновременно демонстрировала, кто на самом деле принимает ключевые решения в Монгольской автономии. Ставка Дэ Вана располагалась неподалеку от города Сайхан-Тал, однако сам город стал административным центром уже после драматических событий приобретения и утраты статуса автономии. Город привлекателен для туристов наличием парков, красивых природных пейзажей, дополняемых искусственными природными ландшафтами, а также наличием нескольких исторических мест, таких как дворец Западного суннита правой руки, или Дэ-Ванфу.

Суннитский дворец или, как его привыкли называть местные жители, дворец Дэ Вана, был построен его дедом Буда Мангалом в 1863 г., а до этого в течение 200 лет семья кочевала в пределах соседних хошунов. Комплекс играл очень важную роль и в духовной сфере. По аналогии с Байлинмяо, он концентрировал в себе светские и религиозные функции, усиливая роль и значение его хозяина в силу того, что рядом с дворцом располагался величественный буддистский храм Ундор, или Ундормяо, также известный как Западный храм. По своим размерам, богатству и величию храм мог соперничать с Дэ-Ванфу. Приезжий человек может легко спутать эти сооружения, не случайно Ундор называли дворцом.

Храм был заложен в 1884 г. Первым ламой-настоятелем был Вандан Бичжалашэн, или Тубдун Тоин, благочестивый монах, приходившийся родным братом отцу Дэ Вана, посвятивший всю жизнь распространению буддизма и внесший значительный вклад в строительство Ундора. Храм задумывался как грандиозное сооружение, претендующее на ведущие позиции в религиозном мире Внутренней Монголии. После завершения строительства из других монастырей были привлечены 16 монахов, которых Тубдун Тоин обучал тибетскому письму, песнопениям и молитвам вплоть до своей смерти в 1923 г. К 1945 г. число монахов увеличилось до 200.

В 1931 и в 1933 гг. внимание к Ундору было привлечено его посещением панчен-ламой, который в качестве гостя князя провел во дворце около 6 недель. За это время резиденция Дэ Вана стала своего рода Меккой для набожных паломников со всех уголков Монголии. Они приезжали даже из Внешней Монголии и из Маньчжоу-Го, чтобы воздать должное своему духовному наставнику. Прием осуществлялся в спе- циально выстроенной резиденции панчен-ламы, которая в течение последующих лет пользовалась особым вниманием гостей дворцового комплекса и местных жителей [Life in Mongolia… 1934: E8], что резко повысило и авторитет Дэ Вана, и статус храма, который в том же году был перестроен и расширен.

После ликвидации Мэнцзяна и ареста Дэ Вана 25 ноября 1945 г. под руководством Коммунистической партии Китая во Внутренней Монголии была создана Монгольская федерация. В следующем году новый режим ликвидировал княжескую систему управления. 1 июля 1949 г. было образовано Временное правительство Западного суннита правой руки, выбравшее в качестве резиденции дворец Дэ Вана и располагавшееся там вплоть до 1958 г., когда столичные функции были переданы Сайхан-Талу. Храмовый комплекс серьезно пострадал во время культурной революции и в 1981 г. был разрушен, однако память о нем как о центре религиозной жизни сохранилась до сих пор.

Завершая характеристику религиозных институтов, констатируем, что на первоначальном этапе процесса государствостроительства монастырь Байлинмяо успешно выполнял возложенные на него столичные функции и функции духовного центра молодого государства, что обеспечило успех автономистского движения и его монолитность. Само же название храмового комплекса для всего мира стало на тот момент синонимом движения монгольского народа за независимость и обеспечило ему лояльность со стороны зарубежной прессы. Со временем эти функции были перенесены в Дэ-Ванфу и Ундор, однако с ликвидацией Мэнцзяна они тоже утратили свое значение.

В самом Мэнцзяне и присоединенных к нему полусамостоятельных государственных образованиях Чанань и Цзиньбэй буддизм на протяжении всего периода государствостроительства играл важную роль: так, в состав правительства Чананя вошел и буддистский монах Юань Чи [Дудин 2014: 195]. После объединения буддизм был провозглашен государственной религией, должен был уважаться и почитаться, однако существенного влияния на государственную политику и принимаемые решения религия уже не оказывала, прежде всего потому, что фактическое управление Мэнцзяном находилось в руках японских оккупационных сил, которые не собирались делиться своим влиянием на процесс управления с религиозными институтами.