Метасюжет инициации в современной отечественной прозе для подростков

Процесс инициации, становления героя как личности, изображение его взросления – инвариантная сюжетная ситуация, определяющая специфику литературы для подростков. В связи с увеличением продолжительности жизни современного человека подростковый возраст тоже длится дольше, и процесс инициации приобретает характер ступенчатого перехода от детскости к взрослости. В современной психологии весь подростковый период рассматривается как пролонгированный ритуал инициации [6].

Архетипика инициационного сюжета ‒ сюжета становления, поиска и обретения себя на новом уровне осознания реальности ‒ оформилась в мифе и составила сюжетный «каркас» волшебной сказки:«Что такое посвящение? Это – один из институтов, свойственных родовому строю. Обряд этот совершался при наступлении половой зрелости.Этим обрядом юноша вводился в родовое объединение, ста- новился полноправным членом его и приобретал право вступления в брак <...> Предполагалось, что мальчик во время обряда умирал и затем вновь воскресал уже новым человеком. Это – так называемая временная смерть» [8, c. 39]. В теоретическом литературоведении на самом высоком уровне обобщения теории сю-жетологии сущность инициационного процесса научно «легитимизовал» В.И. Тюпа в работе «Парадигмальный археосюжет в текстах Пушкина» [10].

Семиозис инициационного комплекса составляет «арматуру» сюжета практически каждого текста подростковой литературы ‒ «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» Р. Фраермана, «Гонение на рыжих» Ю. Яковлева, «Чучело» В. Железникова, «Ночь перед выпуском» В. Тендрякова, трилогия «Паруса Эспады» В. Крапивина ‒ этот список можно продолжать десятками имен и названий. Но объединяет эти тексты в первую очередь инициационный «след» ‒ пороговая ситуация, разделяющая мир детей и подростков. Инициация сдвигает «точку сборки» субъекта в экзистенциальном поле. В традиционной архаичной инициации перед ритуалом посвящения был длительный период изоляции, обособления [3].

Подростковый период ‒ это время «кокона» «куколки», из которой должно появиться «имаго» человека ‒ юноша или девушка, на следующей стадии «сборки». Основная интенция бытия сознания сильного характера в подростковом возрасте ‒ уединение, рождающее рефлексию, период, когда подросток остается один на один с предельными основаниями бытия.

В современном обществе потребления наблюдается редукция стадии инициации и максимальное смягчение инициационных практик. Это сказывается в снижении «градуса» трансцендентного в современных подростках, утрате неких форм бесстрашия как готовности к ударам судьбы, выбор конформной позиции. Другими словами, дети, выросшие в условиях доминирования ценностей общества потребления, сильно изменились по сравнению с их советскими сверстниками, ‒ их подростковый экзистенциальный запрос невысок: гипердостаток и слава.

Детские писатели словно компенсируют эту ущербность, выстраивая сюжеты инициации, максимально приближенные к архаич-

ным, возвращая юного читателя из виртуальной реальности в природную:

• ‒    первая охота («Ворон» Е. Рудашевского);

• ‒    экспедиция на север, к берегам Баренцева моря («В поисках мальчишеского бога» Д. Ищенко);

• ‒    реальная борьба с хтонической сущностью («Убыр» Ш. Идиатулина).

Современный герой подростковой литературы выходит на «ристалище» встречи с усложняющейся реальностью.

Роман «Убыр» Шамиля Идиатуллина [4] можно считать «хрестоматийным» для изучения специфики сюжета инициации в литературе для подростков. Для испытания главного героя автор обращается к истокам татарской национальной мифологии и фольклора: Наиль вступает в поединок с монструозным хтониче-ским существом, убыром, захватившим тела его близких ‒ родителей и дяди. Архаичность противника требует конкретных знаний и умений, которыми владели предки ‒ требует познания национальных корней.

В этом романе воплощены основные стадии инициационного ритуала. Первая фаза предполагает «обособление» героя (подросток, еще вчера боявшийся, что мама «заругает» за потерянную шапку, вынужден бежать из собственного дома, захваченного «подмененными» родителями, да еще и не один, а с младшей сестрой).

Вторая фаза сюжета инициации предполагает физические и моральные испытания, которые в романе реализуются на двух уровнях реальности: исторической и мифологической. Часть испытаний криминального характера вписана в контекст времени, часть ‒ буквально воссоздает древние обряды посвящения, включая стадии встречи и знакомства с шаманом-помощником, испытания голодом, темнотой, ужасом неведения, практик, расширяющих сознание с помощью арсенала мистических сил и средств и реальной битвы с нечистью [1; 2].

В магистральный метасюжет инициации, определяющий событийный и смысловой ряд романа «вложен» микросюжет одного из эпизодов, точно воспроизводящий археологию древнего обряда: старуха-знахарка, ведунья, татарский эквивалент Бабы-яги, классический персонаж-испытатель (в терминологии В.Я. Проппа) ставит перед героем ряд невыполнимых с точки зрения обыденного сознания задач: в результате мистической охоты Наиль получает зелье, расширяющее созна- ние и дарующее силу необходимую для победы над убыром.

Третья фаза, лиминальная, связанная с преодолением порога смерти, ‒ кульминация романа: отличие от классического сюжета в том, что в смерть погружается не сам герой, а его сестра: подросток, спасая сестру, буквально вытаскивает ее из небытия, практически воскрешая девочку ценой невероятных физических и моральных усилий. Последняя стадия ‒ обретения нового уровня сознания ‒ фиксирует взросление героя. В результате состоялась наиболее радикальная «сборка» субъекта на новом уровне осознания реальности.

Менее экстремальный сюжет становления героя разворачивается в повести «В поисках мальчишеского бога» Дмитрия Ищенко. Главный герой, обыкновенный подросток, конфликтует с родителями по поводу перспектив летнего отдыха: мальчишка желал бы отправиться летом на море, но отец забирает его с собой в экспедицию на север – на океанский берег Кольского полуострова: на язвительный вопрос сына, брать ли ему с собой валенки, успокаивающе ответив «нет, там выдадут» [5, с. 7].

Короткое северное лето стало периодом инициационных практик разного уровня сложности: герой научился преодолевать телесный дискомфорт ‒ холод и боль, обретя терпение; проявил мужественность в драке с местными вандалами («Когда с едой было покончено, из того, что осталось они скручивали в руках небольшие шарики, а потом подбрасывали в небо – так, чтобы чайки и бакланы могли поймать их. ничего не подозревавшие птицы хватали еду на лету, а после проглоченный вместе с хлебом карбид разрывал их. Людей внизу это очень вселило» [Там же, с. 76]); сумел справиться со страхом на заброшенном корабле и в плену старого бункера («Крик вперемешку со страхом сидел в горле, легких, животе» [Там же, с. 120]). На каждом из этих этапов формировались его личные качества, «трансформируя» оптику восприятия мира и систему ценностей: «Масштабы мира незаметно изменились. Все, что меня окружало, становилось заметным, а после – еще и значимым» [Там же, с. 36].

Повесть начинается разговором отца и сына о сложностях переходного возраста, заканчивается празднованием дня рождения героя, на который собрался «чуть ли не весь поселок», в котором после всех «историй» герой стал «совсем своим» [Там же, с. 140]. Мета- форой подросткового отчуждения и обретения связи с миром и людьми на новом уровне прочитывается разговор героя с «наставником» о смысле полуострова: «Остров – это понятно. Он один, ни от кого не зависит, сам по себе», но «человеку тоже важно иногда побыть одному, но он всегда будет искать переправу. Никто из нас не остров. Так уж мы устроены, и по-другому не бывает» [5, с. 140].

Функцию наставника для подростка, проходящего череду испытаний, чаще всего выполняет персонаж, который старше главного героя. Эту роль в современной подростковой литературе редко выполняют родители, это объясняется особенностями инициационного ритуала: герой должен обрести наставника, пережить встречу [6].

В романе «Убыр» наставником становится персонаж, максимально соответствующий архаическому ритуалу (бабка-ведунья, «хранительница»), в повести «В поисках мальчишеского бога» – радист-геолог, «сдвинувший» точку зрения героя на северную реальность и ее смысл, в повести «Ворон» образ наставника семантически реверсирован – с дядей-охотником герой переживает не встречу, а расставание, связанное с несовместимостью ценностных приоритетов.

Повесть Евгения Рудашевского представляет ситуацию первой охоты мальчика, максимально приближенную к архетипической. Четырнадцатилетний подросток мечтал о том, как он отправится вместе с дядей в зимовье и станет там настоящим охотником, а значит и мужчиной: «Зимовье стало для юноши коконом, из которого он должен был вернуться бабочкой – перевоплощенным человеком» [9, с. 112]. Однако по ходу повествования герой понимает, что жестокость – не его путь, поэтому он отказывается от охоты и всячески препятствует убийству дядей ворона, который ворует у них мясо. Казалось бы, подросток не прошел обряд посвящения - не стал охотником, но на самом деле перемена состоялась: герой не просто осознал свои внутренние ценностные установки, но и обрел силу их отстаивать в противостоянии со взрослым человеком ‒ это позиция личности, ощутившей свою «самость».

Переход в новое измерение маркируется переменой ракурса восприятия: вместо брутального дяди-охотника Димка увидел перед собой «слабого человека. Маленького и злого. Куда меньше, чем он сам. И даже меньше, чем ворон» [Там же, с. 132]. «Ты можешь меня ударить, ‒ Димка смотрел ему в глаза. ‒ Но это все, что ты можешь» [9, с. 132].

Собственное обособление, одиночество переосмысляется подростком в перспективе взаимоотношений человека и природы, его власти над «братьями меньшими»: «Человеку одиноко. Мы оказались на необитаемом острове среди холодных волн космоса. Нас окружают друзья, но они слабее нас, и мы сделали их рабами… Власть – это всегда одиночество» [Там же, с. 136].

В каждой из повестей разворачивается художественная репрезентация процесса возрастного метаморфоза – испытание воли, стойкости, смелости, выносливости главных героев, четырнадцатилетних подростков. Особый интерес писателей сконцентрирован на духовном аспекте инициации – сознательной внутренней работе по осмыслению полученного опыта и достижения – в итоге «второго рождения» – состояния гармонии с миром и близкими на новом уровне личностного осознания.

Мотив ухода из дома реализуется не только формально, в художественной реальности сюжета, но и символически: герой не просто покидает родной дом и семью, он уходит из детства. Расставание с домом, ассоциирующимся с родительской защитой, помогает герою выйти из зоны комфорта и начать нелегкий, но собственный путь. Мотив покидания дома, ухода ради поиска своего личного пути является универсальным, максимально сближающим элементы сюжета волшебной сказки с инвариантной моделью большинства подростковых произведений.

Стадия преображения, перехода на новый уровень сознания связана с преодолением инфантилизма и осознанием ответственности, т. е. с взрослением. Герой осознает себя на качественно новом уровне, когда ответственен за жизнь младшего, как в сказке «Гуси-лебеди» (в роли «младшего» выступает сестра («Убыр»), хрупкая красота живой жизни в суровых северных широтах («В поисках мальчишеского бога») и птица («Ворон»), и должен принимать самостоятельные решения.

Инициация ‒ условие развития личности в подростковом возрасте. Если ребенок жаждет любви, то подростку этого мало: его главное желание ‒ «самостоянье» и независимость. Инициация проявляет самость и определяет взросление ‒ период сложного психологического и телесного метаболизма. Сюжет инициации для подростковой прозы является мета- сюжетом, поскольку отвечает экзистенциальному состоянию и главного героя, и читателя -состоянию кризиса, перехода, лиминальной стадии жизни. Жанры большой формы (роман) разворачивают целостный сюжет инициации, содержащий все стадии процесса, средние и малые жанры (повесть, рассказ) фиксируют отдельные элементы сюжета инициации: обособление, встречу, испытание, выбор, поступок, преображение.