Мифопоэтика оборотня-дракона («Путь дракона» Б. М. Юльского и литературный контекст)

В отличие от литературы западной ветви русского зарубежья, восточная ветвь литературы русского рассеяния пока изучена недостаточно. История русского зарубежья в Харбине не отличается длительностью, но отличается продуктивностью, поскольку были созданы многочисленные стихотворные и прозаические произведения с восточным колоритом. Среди писателей-харбинцев следует отметить Б. М. Юльского, который, с одной стороны, для своей прозы черпал материал из личного опыта службы в таежной полиции, с другой – обращался к этнокультуре китайцев. Оба источника способствовали художественному воссозданию этноментальности местного населения.

Рассказ Б. М. Юльского «Путь дракона», вошедший в состав цикла «Зеленая пустыня», впервые был опубликован в № 45 журнала «Рубеж» за 1939 г. Экспозицией служит повествование об экспедиции русской лесной полиции, продвигающейся по крутой сопке. Композиционно текст представляет собой рассказ в рассказе. Встреча взвода в полуразвалившейся фанзе со стариком-китайцем – отправная точка рассказанной им истории о метаморфозе человека в дракона. Легенда об оборотне-драконе формирует сюжет всего рассказа, мотивирует связь прошедшего и настоящего, показывает поэтическое сознание китайцев, объясняет специфику гидронима – расположенного рядом с фанзой соленого драконьего озера.

К анализу рассказа мы применяем герменевтический и сопоставительный подходы. Для выявления функциональности мифологемы оборотня-дракона в «Пути дракона» мы рассматриваем китайский, приамурский, славянский, европейский культурный материал, художественные произведения о драконе: «Дракон» (1942–1944) Е. Л. Шварца; «Дракон» (<1930>) Вс. Н. Иванова; «Дракон, пожирающий солнце» (<1934>) Б. Н. Волкова,; «Фарфоровый павильон» (1918) и «Странник» (1918) Н. С. Гумилева; «Бронепоезд 14-69» (1921) Вс. В. Иванова; «Запахи миндаля» (1997) С. Г. Георгиева; «Легенда о драконе» (1927) А. И. Несмелова; «Дракон» (1918) Е. И. Замятина; «Хуайнаньцзы» (не позднее 139 г. до н. э.); «Путешествие на Запад» (<90-е гг. XVI в.>). Мы привлекаем также научно-популярный труд Д. В. Ершова «Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке» (2010). Обращение к прозе Б. М. Юльского и обозначенному выше литературному и культурному контексту способствует понимаю этнокультуры, развившейся на территории совместного проживания русских и китайцев на Дальнем Востоке в первой половине XX в.

Литературный контекст

Герой рассказа старого китайца – оборотень-дракон Лун. В славянской культуре дракон – агрессивное чудовище, хищник, часто отождествляемый со змеей, противостоящий богатырям и угрожающий жизням обывателей. Самые известные варианты русского дракона – Змий, Змей Горыныч, Тугарин Змеевич, Василиск. Дракон – один из ключевых образов в русском богатырском эпосе, в христианской легенде о Георгии Победоносце, в мифологии Западной и Северной Европы – актуализирован в новейшей литературе. Так, в пьесе-сказке «Дракон» Е. Л. Шварц использовал классический сюжет об убийстве рыцарем дракона и спасении прекрасной девушки: Ланцелот убивает трехголового Дракона-оборотня, который господствовал над городом четыреста лет, и тем самым спасает от него Эльзу; далее он решает убить дракона в душах горожан.

Ментально и по внешним характеристикам дракон в восприятии китайцев принципиально отличен от дракона в европейской мифологии. В облике европейского дракона, как правило, сочетаются пресмыкающееся и птица. Китайский дракон – без крыльев, с одной головой, длинным телом варана или ящерицы, он состоит из телесных элементов девяти животных: головы верблюда, рогов оленя, глаз кролика, шеи змеи, живота Шэна (морского чудовища, внешне похожего на крупную устрицу), чешуи карпа, лап тигра, когтей орла и ушей коровы. Он является национальным тотемом, китайцы считают себя его потомками. В отличие от европейской традиции, дракон в китайской культуре представляет собой символ благополучия и власти. Существует известная китайская идиома 望子成 龙 ван цзы чэн лун – «добиться успеха» (букв. «надеяться, что сын станет драконом»). Китайский дракон управляет водной стихией, может вызвать облака и дождь для обеспечения урожая. Поэтому он выступает «как воплощение положительного начала, как помощник, дающий воду и богатства» [Кириллова, 2015. С. 39]. С династии Хань (202 г. до н. э. – 220 г. н. э.), особенно с династии Сун (960– 1279) дракон стал монополистическим символом императора: «Абсолютно было запрещено, чтоб простые люди носили одежды с фигурами дракона. И из-за ношения таких одежд можно было подвергнуться смертной казни» [Юй Чуньбо, 2012. С. 117].

Сюжет о драконе в рассказе Б. М. Юльского имеет широкий литературный контекст. Русские писатели, обращаясь к китайской мифопоэтике, отступали от славянской интерпретации дракона, следовали китайской традиции. Среди исключений назовем «Дракона» Вс. Н. Иванова, который придает китайскому дракону морфологические черты европейского: «Тогда летали те грозящие драконы, / И знал китаец их на облаках огромных – / От дивных дней последний человек» [Русская поэзия Китая, 2001. С. 211]. Русские поэты проецировали на эмоциональное содержание произведений мысли и образы китайских авторов. Так, поэт-эмигрант Б. Н. Волков подчеркивает созвучие своего «Дракона, пожирающего солнце» с китайской поэзией: «Ты поведал мне “Песни Дракона”, ‒ / Так когда-то писал Ли-Чи» [Там же. С. 133]. Образ дракона в произведениях, имеющих отношение к китайским реалиям, наделен позитивной семантикой. Так, Н. С. Гумилев в «Фарфоровом павильоне» описывает друзей, пьющих вино «из чаш, расписанных драконами» [Гумилев, 1991. С. 227], тем самым лирический герой намекает на привилегированное положение своего окружения. В «Страннике» лирический герой, китаец, так тоскует по родине, что даже облако на небе выглядит как дракон, символизирующий Поднебесную: «Лишь увидя в небе облако, / Распластавшееся, как дракон» [Там же. С. 230]. В повести «Бронепоезд 14-69» Вс. В. Иванова китайский разведчик Син-Бин-У пел о том, что Красный Дракон и девушка Чен-хуа родили бунтующего русского. Здесь Красный Дракон символизирует Красную армию, преображающую Россию. Роман в коротких историях и притчах «Запахи миндаля» С. Г. Георгиева включает притчи о драконе. Например, в притче «Мгновение ока и три года» Дракон узнал, что если он пожжет все посевы, то бедняку Цу понадобится три года для их восстановления, и «убрался восвояси» ‒ он «никогда не совершал бессмысленных поступков» 1. В «Бое дракона с тигром» вся деревня наблюдала бой тигра с Драконом, и ученик Па Сюнь из-за этого даже опоздал на занятие. Святой дракон охраняет людей и обеспечивает урожай, поэтому люди рады его видеть и считают его появление счастливым знамением. Харбинец А. И. Несмелов в стихотворении «Легенда о драконе» объединяет западную и восточную традиции: «Из дыма их / На аспидные кручи, / Окрасив в пурпур / Блеклый небосклон, / Неслышно выполз / Сказочно могучий / Тысячекрылый / Огненный дракон» [Несмелов, 2006. С. 211]. Китайский дракон обычно появляется из дыма или облаков, тогда как огненный дракон с крыльями – образ, частый в западноевропейских и русских мифах.

В культуре коренных жителей Приамурья, граничащего с территорией Поднебесной, дракон также представляет собой священный символ. Солнечный дракон из мифов Приамурья – посланник Солнца и созидатель Земли во время Всемирного потопа. Нанайский женский свадебный халат имеет узор «рыбья чешуя», на каждой чешуйке вышит дракон; считается, что таким образом дракон может обеспечить благополучие ее семьи и потомства.

В русской и китайской литературе оборотень-дракон редок, но встречается антропо-и зооморфный (по типу кентаврийского) образ дракона-человека. В рассказе Е. И. Замятина «Дракон» дракон-человек – циничный убийца интеллигента и жалостливый спаситель воробья ². В китайской литературе такая двойственность была обозначена уже в философском трактате «Хуайнаньцзы». В нем у бога Дракона-светильника «человеческое лицо, тело дракона и нет ног» [Земные формы, 2004. С. 83]. По китайскому преданию, «стоило ему [Дракону-светильнику. – Л. Г. ] лишь приоткрыть их [глаза. – Л. Г. ], как в мире наступал день, а когда он закрывал их, на землю спускалась ночь; стоило ему подуть, как появлялась пелена красных облаков, падал хлопьями обильный снег, и наступала зима; дыхнет ‒ и тотчас красное солнце начинало палить, плавились металлы и камни, и наступало лето» [Юань Кэ, 1987. С. 31]. В космогонии роль Дракона-светильника схожа с миссией создателя Вселенной – Пань-гу ³.

Мифопоэтика оборотня-дракона в «Пути дракона»

В рассказе Б. М. Юльского «Путь дракона» образ оборотня-дракона актуализирован, он интегрирован в реальную современную ситуацию: 30 лет назад главарь шайки хунхузов, скрываясь от русского отряда, превратился в дракона. Его имя Лун – транскрибированный с китайского языка вариант, семантически обозначающий дракона. Поскольку дракон в китайской мифологии занимает центральное место, прозвище Лун указывает на исключительную роль героя в сообществе хунхузов. Характеристики дракона соответствуют китайским легендам: он не многоголовый, не огнедышащий и не имеет крыльев. По словам старика, Лун-дракон утонул в озере – «оно очень глубокое, никто не может достать дна» [Юльский, 2011. С. 31], что отвечает китайским мифопоэтическим представлениям, согласно которым дракон обычно живет в воде и управляет водной стихией 4. Например, в китайском классическом романе «Путешествие на Запад» присутствуют цари-драконы четырех морей и царь-дракон реки Цзин.

Лун-хунхуз из рассказа Б. М. Юльского представляет собой угрозу населению: «Каждый год после сбора посевов он брал с крестьян налог» [Там же], потому русский командир полу- чает приказ либо взять его живым, либо привезти его голову. Лун-дракон – не грабитель; он, подобно Дракону-светильнику («Хуайнаньцзы»), совершает акт творения. Сюжет о превращении человека в дракона трансформируется в сюжет об обустройстве пространства. Дракон покрыт чешуей, у него зубчатая спина, когтистые лапы, и автор придает пейзажу зооморфные черты: «Дорожка тянется по узкому, как лезвие ножа, гребню, извиваясь в стороны, поднимаясь и спускаясь. Ее изгибы напоминают ползущую змею. По обеим сторонам – крутые, почти отвесные склоны» [Юльский, 2011. С. 29–30]; хребет сопки «оканчивается внезапно крутым ребристым склоном, и тропа сбегает по нему вниз» [Там же. С. 30]. Приведенный пейзаж схож с созданным Вс. Н. Ивановым образом дракона, «извившегося своею узкой тушей» [Русская поэзия Китая, 2001. С. 211]. Из рассказа старика русские узнают, как был ранен дракон, как брызги крови превращались в алые цветы, как кровь посолила воду в озере. Пейзажные описания обрамляют сюжет о драконе.

В рассказе старика звучит мотив отшельничества, характерный для китайской, особенно даосской литературы: дракон утонул, он изолирован от внешнего мира, что соотносится с историей старика, живущего уединенно. Вместе с тем природа как пространственный аналог дракона являет собой его воплощение, описана как хтоническое существо.

Итак, в образе оборотня-дракона Б. М. Юльский сочетал, с одной стороны, восточную и, с другой – европейскую, русскую литературные традиции: оборотень-дракон имеет китайское имя Лун, его морфологическая характеристика отвечает образу дракона в китайской мифологии, но его грабительский образ жизни мы рассматриваем как отступление от ее сюжетов. «Заслугой Юльского следует признать обращение к региональному материалу, который зачастую игнорировали молодые харбинские литераторы, всеми своими помыслами обращенные к литературе западного зарубежья, к “парижской ноте”» [Иващенко, 2006. С. 107]. Справедлив вывод Е. О. Кирилловой о том, что в произведениях Б. М. Юльского, напротив, проявляется переплетение культурных пространств Востока и Запада [Кириллова, 2016].

В рассказе Б. М. Юльский совместил два плана повествования – реальный и мифологический. Понятие «путь», обозначенный в названии рассказа, служит ключом к повествованию, в том числе к пониманию структуры мотивов. Во-первых, путь – это реальный, узнаваемый путь, проходящий на территории совместного проживания русских и китайцев на Дальнем Востоке; по нему продвигается русская лесная полиция. Во-вторых, название рассказа коррелирует с мотивом пути на крутой сопке, по которому 30 лет назад убегал оборотень-дракон Лун. В-третьих, лексемой «путь» автор обозначил историю жизни Луна, рассказанную стариком-китайцем. Русский командир взвода, «немного мечтатель и лирик в душе» [Юльский, 2011. С. 33], высказывает предположение о том, что старик – «этот самый Лун, который спасался от русских» [Там же]. Таким образом, Б. М. Юльский расширяет семантику слова «путь» до обозначения судьбы рассказчика-старика.

Реальная основа повествования

Отметим, что в 1938–1941 гг. Б. М. Юльский работал в горно-лесной полицейской службе, и это помогло ему познакомиться с тайгой, с местными жителями на границе КВЖД. Детали, соотнесенные с рассказом о Луне, имеют реальную основу. В научно-популярном труде Д. В. Ершова «Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке» зафиксирован факт, коррелирующий с именем героя Юльского: «благодаря своим качествам бойца и лидера» [Ершов, 2010. С. 23] пленник-японец Кохината Хакуро стал атаманом хунхузов, и «местное население наградило его прозвищем Сяо Байлун (Маленький Белый Дракон)» [Там же. С. 24]. Рассказ старика о происхождении красных цветов соотнесен с маковым полем недалеко от драконова озера. Как отмечает Д. В. Ершов, «одним излюбленным занятием хунхузов было выращивание опийного мака и контрабанда опиума <…> Основными поставщиками опиума на севере Китая, а также на российском Дальнем Востоке в конце XIX столетия стали “краснобородые” [хунхузы. – Л. Г.]» [Там же. С. 31]. Командир взвода лесной полиции не исключает того, что маковое поле принадлежит старику. Хунхузу, принятому русскими за сборщика женьшеня или зверолова, с помощью легенды о драконе удалось придать реальному месту табуированный колорит, ввести русских в заблуждение, но и расположить к себе: командир принимает решение не уничтожать маковое поле 5. В отличие от западной ветви русской эмиграции, русских писателей харбинской эмиграции окружала дикая природа. По мнению А. А. Забияко, Дж. Лондон дал им ориентир для развития прозы «художественной этнографии»: «Сама географическая, этнокультурная и социокультурная ситуация, в которой они оказались, поощряла пассионарность, жажду приключений и подвига, стимулировала в литературной среде интерес к экзотической природе и ее обитателям» [Забияко, 2015. С. 93].

Заключение

Таким образом, создавая авторскую фронтирную мифологию, Б. М. Юльский, в большей мере ориентируясь на китайскую традицию, описал этноментальность китайцев, населявших территорию совместного проживания русских и китайцев на Дальнем Востоке. Изображая реалии местности, он стер границу между жизнеподобием и мифом, создал магическую историю 6, в которой персонажи находятся на грани факта и легенды.

Yu Chunbo. Obraz drakona v kul’turakh Kitaya i Rossii [The Image of the Dragon in Chinese and Russian Cultures]. Sovremennye gumanitarnye issledovaniya [ Modern Humanities Studies ], 2012, no. 1 (44), p. 117–120. (in Russ.)

Yuan Ke. Kak sozdavalsya mir [How the World Was Created]. In: Yuan Ke. Mify drevnego Kitaya [Ancient Chinese myths]. Moscow, Nauka, 1987, p. 28–58. (in Russ.)

Yulsky B. Put’ drakona [The Way of the Dragon]. In: Yulsky B. Zelenyi legion: povest’ i rasskaz [The Green Legion: Story and Short Stories]. Vladivostok, Al’manakh “Rubezh” Publ., 2011, p. 29–34. (in Russ.)

Zabiyako A. A. Proza kharbinskogo pisatelya Borisa Yul’skogo v kontekste khudozhestvennoi etnografii dal'nevostochnogo zarubezh’ya [The Prose of the Harbin Writer Boris Yulsky in the Context of the Artistic Ethnography of the Far East Diaspora]. Gumanitarnye issledovaniya v Vostochnoi Sibiri i na Dal’nem Vostoke [ Humanities Researches in Eastern Siberia and the Far East ], 2015, no. 2, p. 91–102. (in Russ.)

Zemnye formy [Earthly Forms]. In: Filosofy iz Khuainani. Khuainan’tszy [Philosophers from Huainan. Huainanzi]. Moscow, Mysl’ Publ., 2004, p. 75–86. (in Russ.)

Материал поступил в редколлегию