Младенчество как маргинальный объект философского осмысления

ФИЛОСОФСКОГО ОСМЫСЛЕНИЯ

В условиях современного глобального изменения «антропологического ландшафта» культуры, связанного с предельным расширением границ человеческого, когда человек обретает не только реальное, но и виртуальное, дигитальное существование, встает вопрос о начале человеческой жизни и самоопределении человека в культуре. Отсюда попытка философско-культурологического обоснования и (возможно) оправдания младенчества есть не только очередное утверждение принятия ценности жизни младенца и признания за ним определенных прав, но и возможность ответить на вопросы, где и когда, собственно, начинается то, что мы называем «человеческим», насколько эта «человечность» оказывается заданной.

Младенчество – это тот этап жизни человека, который, как правило, оказывается за рамками исследовательского дискурса, будучи не закрепленным в памяти и не выраженным в языке. «Однако сокрытость младенчества не такого рода, что прячет, ограждает себя, – напротив, она хочет раскрыться, для чего и приходит в этот мир, нуждаясь лишь во встречном движении нашего слова. Младенец доверяет все в себе не только попечению, но и пониманию взрослых. Именно потому, что он не в состоянии говорить, вся ответственность за открытие смысла в глубине его молчания ложится на близких» [1, с. 7].

В настоящей статье ставятся задачи обозначить причины исключения младенчества из теоретического осмысления, предложить возможный способ рецепции данного феномена и включения его в философско-культурологическую рефлексию.

Обратим внимание на то, что даже в условиях все более широкого и всестороннего подхода к теоретическому осмыслению темы детства младенчество по-прежнему остается маргинальным сюжетом даже в контексте новой литературы о детях. Как правило, младенчество оказывается за рамками антропологического интереса как при построении концепций культуры, так и в рамках методологического исследования. Интерес к младенчеству в рамках культурной антропологии можно отметить, пожалуй, лишь в таких областях знания, как культурная психология и этнопедиатрия.

Беря за основу причины исключения младенчества из теоретического осмысления в рамках философско-культурологических и социально-антропологических исследований, предложенные в работе Альмы Готлиб [2], постараемся раскрыть и проинтерпретировать каждую из них.

• 1.    Младенчество не представляет исследовательского интереса, поскольку личный опыт проживания этого возраста не оставляет в памяти никаких следов. Все, что человек знает о соб-

• ственном младенчестве, есть свидетельства других. Не будучи отрефлексированным и закрепленным в памяти, этот этап человеческой жизни оказывается слишком далек от личностных перспектив исследователя.

• 2.    Младенцы не могут рассматриваться как субъекты действия. Сложно объективно подходить к изучению младенчества, поскольку в своем бытии младенцы оказываются крайне зависимы от воли других, а именно тех, кто осуществляет о них заботу. Действительно, в большинстве культур младенцы представляют собой меньшинство, лишенное определенных прав и свобод. Так, они не могут отстаивать свои интересы в суде или оказывать законного воздействия на других. Однако это отнюдь не означает пассивности младенцев. С самого первого дня младенец заставляет считаться с собой, хотя окружающие его взрослые на сознательном уровне могут и не воспринимать его поведение как требование принимать в расчет личность младенца. Вместе с тем существуют культуры, в которых пассивность и зависимость младенчества осмысливается иначе, чем в западноевропейской культуре. А. Готлиб в качестве примера приводит культуру жителей Кот-д’Ивуара, в которой заботы о младенцах превалируют над остальными каждодневными обязанностями. Это обусловлено тем, что младенчество здесь понимается иначе, чем на Западе. Бенги верят, что младенцы – это новая реинкарнация предков и в первые годы жизни младенцы помнят о своем прошлом существовании. В такой культурной модели младенцы весьма далеки от беспомощных созданий, зависимых от воли других. Напротив, существование общества в целом зависит от воли младенцев [3, p. 124].

• 3.    Еще одна причина исключения младенчества из теоретического дискурса кроется, по мнению А. Готлиб, в том, что большую часть жизни младенец связан с женщинами, которые также длительное время не представляли интереса для культурно-антропологического анализа [4]. С развитием и распространением феминистских исследований тема младенчества постепенно начинает осмысливаться и анализироваться, хотя бы в рамках сюжетов, связанных с материнством и беременностью.

• 4.    В качестве причины исключения младенцев из предметного поля исследования культурологов и антропологов выделяется отсутствие у младенцев речи. Выстраивание культуры начинается с лингвистического упорядочивания непосредственного пространственного опыта и далее распространяется на весь мир. Отсутствие возможности выразить себя вербально приравнивается к неспособности понимать, признанию коммуникативной малоценности младенца. Однако невозможность словесного самовыражения отнюдь не означает неспособность младенца к диалогу. Более того, младенец, являя принципиальную инаковость взрослому, способен расширить представления о коммуникации. Одним из предубеждений западноевропейской культуры представляется сведение коммуникации лишь к вербальной. Разумеется, вербальная коммуникация играет подавляющую роль, однако она не единственная. Попытки интерпретации младенческого взаимодействия способны изменить представления о коммуникации как таковой, высвечивая такие ее аспекты, как сенсорный или соматический.

• 5.    Современные западноевропейские культурологические исследования не только акцентируют внимание на специфике вербальной коммуникации, но в целом апеллируют к рациональным способам овладения миром. Естественно, при таком подходе для младенца, погруженного в биологические телесные процессы, не остается никакого шанса быть признанным как разумным. Однако младенчество может быть исследовано в рамках семиотического подхода, когда жизнь младенца понимается как текст, который необходимо «прочесть».

• 6.    Парадоксальность современной культуры заключается в том, что при всей чувствительности к визуальным образам, выстраиванию телесных идеалов, при всей «обеспокоенности телом» реальная телесность, «жизнь плоти» оказывается за рамками внимания [5]. Тело с точки зрения современной культуры не может, а вернее, не должно быть неприглядным, оно должно эстетически радовать, быть привлекательным [6]. В этом смысле младенчество – «грязная пора», и чем более раннее, тем более «грязное»: многое в жизни младенца сконцентрировано вокруг естественных телесных отправлений, поэтому младенчество оказывается маргинальным для теоретического осмысления.

В рассматриваемых А. Готлиб причинах наиболее важной представляется идея о специфике восприятия младенца как возможного субъекта взаимодействия. Полагаем, что актуализация данного вопроса в рамках философско-культурологического дискурса одновременно вскрывает и те проблемы, которые встают на пути исследования принципиально Другого. Младенчество оказывается принципиально противоположно взрослому бытию. Присутствие младенца в мире всегда есть со-бытие. «Ребенок здесь с рождения, даже с зачатия и до него “вброшен” в это “понимание-непонимание”, в этот диалог, шире – в синергию – с другим человеком, с другими, со всем миром до всякого дифференцированного сознавания “я” и “другого человека”. Человеческое становление (генеалогия) происходит как встреча и ответ, ответы другому, другим. Игра ответов, ответственности – топос детства. И только в спонтанной, непредсказуемой и неподавленной целью, суверенной по отношению к цели свободной игре слышны вопросы и ответы» [7, с. 40].

Однако не только указанные причины мешают изучению младенчества. При близком рассмотрении встает вопрос о том, что необходимо понимать под младенчеством. Несмотря на кажущуюся очевидность, смысл, вкладываемый в понятия «младенец/младенчество», может быть различен и зависеть от многих факторов, обусловливающих ту или иную культуру. А.Е. Сериков еще более сужает эту проблему, задаваясь вопросом о том, кто такой новорожденный в современной российской культуре [8]. Он обосновывает важность подобного вопрошания тем, что «наиболее фундаментальные представления о возможных ситуациях, основы многих типичных состояний и форм поведения складываются в раннем детстве. Строго говоря, формы поведения маленького ребенка - это не столько формы его собственного поведения, сколько формы взаимодействия с ним взрослых и других детей. Но они лежат в основе усваиваемых ребенком культурных и социальных форм поведения» [9, с. 45].

Традиционно гуманитарное изучение детства возможно в рамках одного (или синтеза нескольких) из нижеобозначенных аспектов [10, с. 151]:

• -    Положение детей в обществе. Этот аспект предусматривает изучение того, каким образом определяется социальный статус ребенка, каковы специфика и структура взаимоотношений со взрослыми и сверстниками, что составляет основные аспекты жизнедеятельности ребенка, каковы воспитательные практики и как они реализуются в пространстве культуры.

• -    Символические образы ребенка в культуре и массовом сознании. С одной стороны, данный аспект рассматривает «соционормативные представления о возрастных свойствах, критериях зрелости» [11]. С другой, он также включает то, что можно обозначить как социокультурную рефлексию детства, т. е. такие символические образы, которые отражают не только то, каким детство видится в пространстве конкретной культуры, но и каким бы эта культура хотела видеть ребенка, детство.

• -    Культура детства. Данный аспект изучения детства касается анализа содержания внутреннего мира ребенка, который может быть выражен и проявлен в деятельности ребенка (например, специфика и содержание игровой деятельности), отражен в детском фольклоре.

Полагаем, что, поскольку младенчество является самым « молчаливым » из всех возрастов человеческой жизни, анализ его возможен на основании того, какое место занимает младенец в социокультурной реальности и какова социокультурная рефлексия младенчества. Таким образом, речь идет скорее об образе младенчества, нежели о реальном бытии младенца в культуре. Однако это самое реальное бытие оказывается сильно детерминировано существующими социокультурными представлениями, поскольку реализация младенчества всегда осуществляется в пространстве Другого - того, кто, собственно, и задает младенцу некую перспективу реализации себя.

Здесь необходимо оговориться и обозначить, что младенчество может быть понято и осмыслено исходя из нескольких перспектив, которые могут пересекаться в исследовательском плане, но могут представлять и отдельные векторы для научного анализа. Предлагаем рассматривать младенчество как некую социокультурную реальность, представляющую определенную систему взаимоотношений и реализуемую на разных уровнях. К основным из них можно отнести следующие:

• -    Уровень, выражающий наиболее абстрактные представления о младенчестве, закрепленные в рамках существующих культурных представлений, установок, стереотипов. Это уровень не только культурной рецепции младенчества, но и отражения того, каким культура хотела и/или, напротив, не хотела бы его видеть.

• -    Уровень, отражающий систему межличностных взаимоотношений с младенцем и чаще всего фиксированный в системе детско-родительских отношений. Это то, что представляет собой перинатальная культура и что раскрывается через со-бытийность младенчества и протодиалог.

• -    Уровень рефлексии собственного младенчества как необходимого этапа в жизни каждого человека.

Таким образом, выделение младенчества как особой социокультурной реальности подразумевает, с одной стороны, определение самого понятия, а с другой, анализ того, каким образом это понятие оказывается отрефлексировано в культуре и каково его социокультурное значение. Предлагаемые уровни философско-культурологического рассмотрения отражают отдельные аспекты культурной встречи с младенчеством, но каждый их них фиксирует предельное инобытие младенца по отношению к взрослой жизни.

Не обладая четкими границами начала и собственного преодоления, младенчество тем самым обращается к важнейшим антропологическим вопросам, таким как проблема соотношения души и тела, индивидуального и общественного, языка и понимания. Решаемые на разных исторических этапах по-разному, данные вопросы в конечном счете создают особое культурноисторическое представление о человеке и мире, в котором этому человеку случилось быть.

Ссылки:

• 1.  Эпштейн М.Н. Отцовство: метафизический дневник. СПб., 2003.

• 2.    Gottlieb A. Where have all the babies gone? Toward an anthropology of infants (and their caretakers) // Anthropological Quarterly. 2000. Vol. 73, no. 3. Youth and the Social Imagination in Africa. P. 1. Р. 121–132.

• 3.    Ibid. Р. 124.

• 4.    Ibid.

• 5.    Lupton D. Infant embodiment and interembodiment: a review of sociocultural perspectives // Childhood. 2013. Vol. 20, iss. 1. Р. 37–50.

• 6.    См.: Engeln-Maddox R. Buying a beauty standard or dreaming of a new? Expectations associated with media ideals // Psychology of Women Quarterly. 2006. Vol. 30, iss. 3. P. 258–266 ; Vartanian L. When the body defines the self: self-concept clarity, internalization, and body image // Journal of Social and Clinical Psychology. 2009. Vol. 28, iss. 1. P. 94–126.

• 7.    Кислов А.Г. Оправдание детства как феномен культуры: философский анализ : автореф. дис. … д-ра филос. наук. Екатеринбург, 2002. 46 с.

• 8.    Сериков А.Е. Кто такой новорожденный в современной русской культуре? // Mixtura verborum’ 2015: образы настоящего : филос. ежегод. / ред. С.А. Лишаев. Самара, 2016. С. 45–63.

• 9.    Там же. С. 45.

• 10.    Кон И.С. Детство как социальный феномен // Журнал исследований социальной политики. 2004. Т. 2, № 2. С. 151–174.

• 11.    Там же. С. 151.