Монголия в составе империи Цин в начале ХХ в

Н ачиная со второй половины XIX в. Цинская империя стала активно проводить масштабные экономические, политические и военные реформы модернизационного характера, вошедшие в историю под названием «новой политики» (синь чжэн). Осуществление реформ объяснялось главным образом поворотом политики династии Цин в Монголии, ставившей целью колонизацию монгольских земель, увеличение численности маньчжурских войск, отстранение монгольских феодалов от управления страной и усиление экономического господства китайского торговоростовщического капитала.

«Новая политика» распространялась на всю территорию Цинской империи, в т.ч. и на Монголию, которая существовала несколько обособленно и в своем внутреннем развитии имела известную долю самостоятельности. В связи с этим маньчжурские правители видели в Монголии объект своей колонизационной политики, направленной на захват монгольских земель и превращение ее в одну из провинций Цинской империи [Калинников 1926: 18], в противовес назревавшему процессу провозглашения независимости Монголии, становлению нового независимого государства.

В 1906 г. служба империи Цин, ведавшая зависимыми монгольскими территориями (Лифаньюань), была преобразована в Министерство колоний (Лифаньбу), что в определенной степени символизировало отход Цинского двора от ранее патерналистского отношения к его монгольским вассалам и отражало характер так называемого нового курса, проводимого в Монголии с конца XIX в.

Основным стержнем нового курса была политика китайской колонизации монгольских земель и превращение Монголии в обычную рядовую провинцию Китая. Ученые по-разному оценивают цели «новой политики» цинских властей. По мнению И.Я. Златкина, «изменившееся отношение маньчжуров к китайской колонизации Монголии было вызвано следующими причинами, во-первых, ослабить недовольство китайского крестьянства, страдавшего от безземелья; во-вторых, воспрепятствовать укреплению позиций России в Монголии, образовав вдоль границы широкую полосу китайских поселений». Таким путем создавался прочный барьер, преграждающий путь русскому влиянию в Монголии [Златкин 1957: 135]. Н.Е. Единархова считает, что «пересмотр маньчжурской политики в отношении Монголии в последней четверти XIX в. был связан, во-первых, со сращиванием интересов маньчжурских чиновников и представителей торгово-ростовщических кругов Китая и, во-вторых, с развитием кризисной ситуации в Китае» [Единархова 2009: 18]. Монгольский историк Н. Хишигт выделяет две задачи «новой политики»: во-первых, ликвидацию самостоятельного существования Монголии с последующим установлением над ней непосредственного контроля со стороны Китая; во-вторых, китаизацию монгольского общества, что представляло собой настоя- щую угрозу существованию монголов [Хишигт 2011: 19]. По мнению Е.А. Белова, «конечной целью тогдашних пекинских правителей была, по всей видимости, постепенная китаизация, ассимиляция монголов с тем, чтобы они навсегда и прочно оставались в пределах Китая» [Белов 1998: 16].

Таким образом, маньчжуры со второй половины XIX в. начинают постепенно отходить от своей традиционной политики изоляции и патернализма и берут курс на активную колонизацию Монголии. Цинское правительство начало с регистрации распаханных полей и всех свободных земель, пригодных для распашки, с одновременным изучением природных богатств Монголии. Разветвленная сеть колонизационных бюро, подключение к процессу китайских банков, принудительное переселение китайцев стали основными орудиями колонизации Монголии. Цинскими властями был отменен закон, ранее запрещавший засевать монгольские земли, и Китай переходит к прямым захватам монгольских земель. С этого момента начинает проводиться политика поощрения китайских переселенцев, переезжавших в Монголию с семьями. Был разработан детальный план китайской колонизации, согласно которому стимулировалась массовая миграция китайских крестьян, особенно в пограничные с Россией районы. Вместе с тем происходило усиление роли маньчжурской администрации и ограничение прав местных властей, готовилась реорганизация гражданского и военного управления в духе общей трансформации государственного устройства страны. В частности, был издан императорский указ об участии представителей Монголии в будущем китайском парламенте, а для проведения ускоренной колонизации в Урге, Улясутае, Кобдо были открыты отделения китайского Дайцинского банка.

Одновременно с этим Цинская империя стала проводить военную реформу. Она укрепляла армию на границе с Россией, заменяя монгольские караулы на маньчжуро-китайские военные гарнизоны. Что касается роста численности китайского населения, то, по данным К. Дэмбэрэла, «в 1909 г. в Монголии насчитывалось 20 тысяч китайцев, а в 1910 г. их численность достигла 100 тысяч только в одной Урге» [Дэмбэрэл 2002: 47].

Ярким примером вторжения маньчжуров во все сферы монгольской жизни стало снятие запретов на браки между монголами и китайцами, принятие монголами китайских фамилий, изучение ими китайской письменности и привлечение китайцев на службу в Монголии. В городах и поселениях Северной Монголии создавались отделы карательной полиции.

Вместе с тем китайское экономическое влияние в Монголии обладало существенным преимуществом по сравнению с российско-монгольской интеграцией. Это позволяло маньчжурам активно использовать более китаизированную Внутреннюю Монголию как возможный плацдарм для наступления на Северную Монголию. Тогда же Цинская империя заявила о своем желании издать «Устав по организации при таможенных пунктах транспортных комитетов», которые с 1911 г. должны были заниматься сбором таможенных пошлин с любого вида транспорта между городами внутри Монголии и с ввозимых и вывозимых товаров из расчета за каждый вьюк верблюда.

За короткий срок в Монголии было создано более 20 организаций, подведомственных маньчжурам. При этом все намеченные для Монголии преобразования осуществлялись за счет местного бюджета. Все это свидетельствовало о том, что маньчжуры проводили целенаправленную политику насаждения китайской культуры, образования, нравов, и в дальнейшем это могло привести к потере государственности, чувства национального самосознания монголов. Реформа коснулась и других важных областей монгольской жизни. Так, с конца XIX в. началось обучение детей монгольских верхов маньчжурскому и китайскому языкам, что говорит о дальновидности маньчжурских властей, заранее готовивших свои управленческие кадры в Монголии.

Маньчжуры довольно ревниво относились к росту численности монгольских лам и стремились ослабить влияние буддизма в стране, ибо именно буддизм нес в себе консолидирующее начало, которое могло стать идеологическим оружием в борьбе за независимость монголов. Не случайно именно религия в дальнейшем станет идеологией борьбы за независимость монголов, а богдо-гэгэн, глава буддийской церкви, – символом возрождения монгольского государства.

По мере активизации цинской политики усилилась торгово-ростовщическая деятельность китайских купцов. Общий годовой оборот всех китайских фирм во Внешней Монголии к концу XIX в. исчислялся в несколько десятков миллионов лан ¹ . О богатстве фирм Да Шэнху и Юань Шэндэ монголы говорили, что первая из них может устлать дорогу от Урги до Пекина (2 тыс. км) 50-лановыми серебряными слитками, а вторая – покрыть всю эту дорогу верблюдами по паре в ряд [История Монгольской… 1983: 228]. По свидетельству И.М. Майского, только одна китайская фирма Да Шенху ежегодно угоняла из Северной Монголии в Китай до 500 тыс. овец и до 70 тыс. лошадей [Майский 1959: 172]. По оценке К. Дэмбэрэла, «Цинский Китай нес в Монголию экономическое рабство, разрушал основные устои монгольского экономического быта и вместе с тем выкачивал из Монголии весь ее доход» [Дэмбэрэл 2002: 49]. Кредитуя товарами и деньгами монгольских феодалов и аратов, торгово-ростовщические фирмы Китая делали все для того, чтобы превратить их в неоплатных должников. Характеризуя китайскую торговлю, И.М. Майский отмечает: «Если хозяева отказывались от всего или части привезенного в долг товара, приказчик, сопровождавший караван, вынимал хадак ² , глиняный горшочек с вином, какую-нибудь мелочь по части галантереи и все это с поклоном преподносил строптивому монголу. Не принять подарка было нельзя, по монгольским понятиям, это означало бы жестокое оскорбление… Таким путем китайские купцы почти насильно заставляли монголов влезать в долги, за которые впоследствии им приходилось тяжело расплачиваться» [Майский 1959: 176].

Таким образом, китайский торгово-ростовщический капитал создал в Монголии гибкую организацию, помогавшую ему сохранять монопольное положение на монгольском рынке. Известный монгольский историк Б. Ширендыб отмечает, что «разоренные араты бесплатно трудились у феодалов, батрачили у богатых аратов, занимались охотой и ремеслом, работали проводниками караванов у торговцев, а небольшое количество аратов начали заниматься земледелием, и лишь немногие шли на работу к иностранным купцам» [Ширендыб 1971: 22]. Характеризуя бедственное положение монголов, агент русского министерства торговли А.П. Болобан отмечал: «Все чиновники единогласно утверждают, что население хошунов уменьшается…» [Болобан 1914: 51-52]. Как отмечали в своих заметках русские ученые М.И. Боголепов и М.Н. Соболев, «волны Желтого моря… заливали изможденную Монголию» [Боголепов, Соболев 1911: 72]. Другой известный монголовед А.В. Бурдуков пишет в своих воспоминаниях: «Пробуждение к жизни монгольского народа было вызвано возрастающей агрессивностью Китая, двинувшего волны переселенцев, которые заполнили всю Внутреннюю Монголию, а затем устремились в Восточную Халху, Ургу и другие менее значительные центры СевероЗападной Монголии. Покровительствуемые китайскими властями, они захватывали наиболее удобные земли для поселения… Вот это-то начавшееся поглощение Китаем Монголии и угроза неизбежной ассимиляции и разбудили у монголов чувство национального самосохранения» [Бурдуков 1969: 27]. Маньчжурское владычество губительно отразилось не только на условиях жизни трудящихся масс, но и на росте народонаселения.

Произвол цинских чиновников, хищническая деятельность китайского торговоростовщического капитала, массовое переселение китайцев, захватывавших лучшие земли в Монголии, утрата национальных ценностей не могли не вызывать сопротивление коренного населения, выразившееся в росте антиманьчжурских и антикитайских настроений.

Известный монголовед Ш.Б. Чимитдоржиев выделил три этапа борьбы монголов за независимость в XVII–XVIII вв. [Чимитдоржиев 2002: 5], подчеркнув, что эти выступления были неподготовленными и стихийными, у них не было единого руководства, и они жестоко подавлялись маньчжурскими властями. Но значение их было велико, ибо они подготовили почву для последующей национальноосвободительной борьбы и способствовали формированию мировоззрения монгольского народа.

В XIX в. в Монголии возникала новая общественно-политическая идеология, основанная на буддизме, которая объединила вокруг себя все слои монгольского общества.

К началу XX в. Монголия, охваченная тяжелым кризисом, превратилась в мятежный край Цинской империи. В освободительной борьбе монголов следует выделить дугуйланское движение во Внутренней Монголии. В 1899 г. монгольские князья обратились к маньчжурскому императору с петицией, в которой требовали отстранить улясутайского цзянцюня [цинского чиновника] и его помощников от должности и коренным образом улучшить положение монголов. Петиция заканчивалась угрозой: «Если дело и дальше так будет идти, то монголам ничего не останется, как взяться за оружие». Цинское правительство ответило усилением репрессий и судов над инициаторами этой петиции. В это же время в Улясутае взбунтовались две тысячи монгольских цириков, мобилизованных для подавления восстания ихэтуаней в Китае и переданных хошунными властями в распоряжение маньчжурского гарнизона. Они громили купеческие конторы и лавки, а затем разъехались по домам [История Монголии 207: 26]. Крупные аратские выступления произошли в хошунах Сансрайдоржа, Цэцэнхановского аймака, в Дархан-бэйлэ Дзактухановского аймака, в Урге. Из Внутренней Монголии прибывают представители монгольских племен, которые проводят переговоры с духовным лидером монголов Джебцзун-Дамбой-хутухтой о совместной борьбе за независимость всей этнической Монголии. Они подробно описали все убийства, зверства, притеснения, чинившиеся маньчжурскими властями во Внутренней Монголии [Дэндэв 2011: 27].

Таким образом, к 1911 г. все разрозненные выступления монголов слились в единый поток национально-освободительной борьбы, направленной против маньчжурского господства. При этом следует подчеркнуть, что в освободительном движении Монголии начала XX в. центральную роль играл буддизм, консолидирующий нацию. Высшее духовенство активно поддержало идею восстановления монгольской государственности. В этих условиях большое значение для распространения патриотических настроений во Внешней Монголии имела агитация такого харизматического лидера, как Далай-лама XIII. Его политическая активность способствовала возобновлению в Халхе национально-освободительного движения.

Борьба против иноземных захватчиков нашла отражение в фольклоре монгольского народа. Большой популярностью в народе пользовалось сказание об Амурсане, возглавившем в середине XVIII в. восстание ойратов и хотгойтов против маньчжурских завоевателей. Оно вселяло надежду на наступление дня освобождения страны от поработителей и угнетателей. В сказании упоминалось, что Амурсана появится из России в сопровождении русского войска, чтобы освободить сородичей от иноземцев. А.П. Беннигсен, находившийся в 1909–1911 гг. в Монголии, отмечал: «Монголы ждут Амурсану с нетерпением… Нет ни одного монгола, который не знал бы легенды об Амурсане. И кто бы ни появился под именем Амурсаны, ‹…› монголы все последуют за ним» [Беннигсен 1912: 62]. В И. Кушелев пишет: «Во время моего путешествия через всю Монголию, я повсеместно слышал из уст решительно всех случайно встречавшихся монголов, что они не могут дождаться той минуты, когда они, наконец, станут независимыми от Китая, а главное, когда им протянут руку помощи русские, которых они считают своими братьями» [Кушелев, Беннингсен, Свечников 1912: 62].

Итак, в начале XX в. маньчжурская династия в Китае столкнулась с тяжелейшим кризисом, выйти из которого она надеялась за счет реформ, в т.ч. и на территории Монголии. Цинская империя стала проводить «новую политику», направленную на активную колонизацию монгольских земель. Весь ход событий в период, когда Монголия находилась под властью маньчжурских завоевателей (с 1691 по 1911 г.), показывает, что это был тяжелый период в истории монгольского народа. Монголы осознавали всю опасность, грозившую им со стороны Китая, начавшего колонизацию их исконных земель, которая должна была завершиться превращением Монголии в обычную китайскую провинцию с утратой монголами самобытности и их дальнейшей ассимиляцией.

Произвол цинских чиновников, хищническая деятельность китайского торговоростовщического капитала, массовое переселение китайцев, захватывавших лучшие земли в Монголии, утрата национальных ценностей не могли не вызвать сопротивления коренного населения. Монголия издавна считалась буддийской страной, и возрождение монгольской государственности в форме буддийской монархии стало объективной реальностью. Поэтому не случайно именно богдо-гэгэн, глава буддийской церкви, стал своеобразным знаменем и символом возрождения монгольского государства.

Таким образом, все процессы в обществе развивались на фоне обостряющегося внутриполитического кризиса империи, явившегося причиной Синьхайской революции в Китае в 1911–1913 гг., которая, в свою очередь, стала отправной точкой создания монгольской государственности.

Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда «Монгольский мир в условиях взаимодействия России и Восточной Азии в ХХ–ХХI вв.». Проект №15-21-03006.