Мотив «безумия» и «смерти» в творчестве Ф. Сологуба и Лу Синя («Мелкий бес» и «Записки сумасшедшего»)

Мотив «безумия» и «смерти» в «Мелком бесе» Ф. Сологуба и в «Дневнике сумасшедшего» Лу Синя представлен не только в качестве предмета художественного отображения или авторского повествовательного приема, а прежде всего как состояние окружающего героя мира, который имеет локальный характер (провинциальный город у Сологуба, китайская деревня у Лу Синя).

Передонов и «автор дневника» постоянно ощущают смертельную угрозу, исходящую от людей, населяющих этот «безумный мир»: «внутренняя» речь героев точно и досконально передает их вполне осознаваемое чувство страха. «Мания преследования» обретает реальные очертания, как бы освещая ирреальную основу бытия, где человек изначально подвержен страданию. Ср.:

...Передонов стоял и думал о Дарье, – и опять недолгое любование ею в воображении сменилось страхом (здесь и далее выде- лено нами. – Т.Ц.). Уж очень она быстрая и дерзкая. Затормошит. Да и чего тут стоять и ждать? – подумал он, – еще простудишься. Во рву на улице, в траве под забором, может быть, кто-нибудь прячется, вдруг выскочит и укокошит... [10, с. 10];

... Сегодня вечером замечательно светит луна.

Тридцать с лишним лет я не видел ее, и сегодня, когда я ее увидел, настроение необычайно поднялось. Только сейчас я понял, что эти тридцать лет были покрыты мраком. Однако надо быть исключительно осторожным. Не то собака со двора Чжао… Почему она смотрит на меня во все глаза?

Мой страх не лишен оснований … [9].

Антитеза «человек – враждебный ему мир» также представлена как некая данность, предопределяющая весь ход событий, которые переживает человек, испытывая при этом неимоверные страдания. А. Шопенгауэр, размышляя о природе «безумия», приходит к следующему выводу: «И вот когда такое горе, такое болезненное сознание или воспоминание столь мучительно, что становится совершенно невыносимым и человек должен изнемочь от него, тогда угнетенная природа хватается за безумие как за последнее средство к спасению жизни: столь сильно терзаемый дух как бы разрывает нить своей памяти, заполняет пробелы фикциями и таким образом спасается в безумие от душевной боли, превосходящей его силы...» [16].

По мысли А. Шопенгауэра, безумие является неким «средством к спасению жизни», что, собственно, и находит свое отражение в «Дневнике сумасшедшего» Лу Синя. Автор уведомляет читателя о том, что его герой уже поправился и сейчас уехал в N за назначением на казенную должность... [9]. Передонов же, главный герой романа Ф. Сологуба «Мелкий бес», завершает свое земное бытие полным погружением в «небытие» – состояние безумия – апогей повествования. Заветная мечта Арда-льона Борисовича, учителя словесности, – занять место инспектора. В этом он видит смысл всей своей жизни. Гоголевская трагедия «маленького человека» обретает в романе особое символическое значение, определить которое точно не представляется возможным: версии и предположения – вот единственная модель интерпретации многозначного художественного образа. Тем не менее рассмотрим основную цепь событий, приведших героя к траги-

ческому финалу: Передонов считает, что Варвара поможет ему добиться расположения княгини Волчанской, от нее и только от нее зависит его назначение. Поддельное письмо от имени влиятельной княгини изготавливает Грушина по просьбе Варвары: в этом письме единственное условие карьерного роста Пере-донова – женитьба на Варваре. Ардальон Борисович как человек мнительный замечает, что окружающие его люди и в первую очередь, конечно же, Володин, враждебны ему и хотели бы помешать его назначению на инспекторскую должность ... [10, с. 12].

Страхи Передонова нарастают как снежный ком, видения преследуют гимназического учителя: люди вокруг, его знакомые, замышляющие убийство; подозрительный кот; говорящие карты; недотыкомка – все эти фобии представлены в романе как признаки помешательства героя. Убийство Передоновым Володина – предсказуемый финал авторского повествования: … Передонов безумными глазами смотрел на труп, слушал шепоты за дверью… Тупая тоска томила его. Мыслей не было. Наконец осмелились, вошли, – Передонов сидел понуро, и бормотал что-то несвязное и бессмысленное [Там же, с. 166].

Ардальон Борисович совершает это убийство, будучи уже в невменяемом состоянии, он, как ему кажется, защищается. Ф. Сологуб показывает кульминацию «безумия» как проявление «смерти» Передонова, которой он так боялся, когда еще мог думать, т. е. осознавать происходящее вокруг.

Мотив «безумия» и «смерти» выражен в романе разными способами и языковыми средствами, в том числе через внутреннюю речь литературного героя. Она как наиболее «объективизированная» форма выражения истинных мыслей персонажа, по замыслу автора, в максимально возможной степени способствует художественному исследованию образа. Приведем несколько характерных примеров из романа «Мелкий бес»:

Передонов стоял и думал о Дарье, – и опять недолгое любование ею в воображении сменилось страхом. Уж очень она быстрая и дерзкая. Затормошит. Да и чего тут стоять и ждать? – подумал он, – еще простудишься. Во рву на улице, в траве под забором, может быть, кто-нибудь прячется, вдруг выскочит и укокошит. И тоскливо стало Передонову. Ведь они бесприданницы, думал он. Протекции у них в учебном ведомстве нет. Варвара нажалуется княгине. А на Передонова и так директор зубы точит. Досадно стало Пере-донову на самого себя. С чего он тут путается с Рутиловым? Словно Рутилов очаровал его. Да, может быть, и в самом деле очаровал его. Надо поскорее зачураться [10, с. 10].

Первый пример содержит: авторское описание – слова автора (предложение Передонов стоял и думал ...) и несобственно-прямую речь, передающую мысли персонажа.

Второй пример показывает четкое разделение слов автора и прямой речи героя:

В субботу после обеда Передонов шел поиграть на биллиарде. Мысли его были тяжелы и печальны. Он думал:

«Скверно жить среди завистливых и враждебных людей. Но что же делать, – не могут же все быть инспекторами! Борьба за существование!» [Там же, с. 13].

Авторские описания также четко передают внутренний мир Передонова, психологически обусловливая переход сознания героя в состояние безумия-небытия:

Среди этого томления на улицах и в домах, под этим отчуждением с неба, по нечистой и бессильной земле шел Передонов и томился неясными страхами, – и не было для него утешения в возвышенном и отрады в земном, – потому что и теперь, как всегда, смотрел он на мир мертвенными глазами, как некий демон, томящийся в мрачном одиночестве страхом и тоскою.

Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Все доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь [Там же, с. 18].

Мир уездного города в романе «Мелкий бес» – это не настоящий, а кажущийся мир, населенный «человекоподобными» существами, которые имеют «звериные» признаки:

После праздничной обедни прихожане расходились по домам. Иные останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под старыми липами и кленами, и разговаривали. Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга приветливо, и казалось, что в этом городе живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось ...

Все захохотали. Румяное, обыкновенно равнодушно-сонное лицо Передонова сделалось свирепым [Там же, с. 1].

Мотив «безумия» и «смерти» отчетливо звучит на фоне его противопоставления мотиву «возвышенного» (...по нечистой и бессильной земле шел Передонов и томился неясными страхами, – и не было для него утешения в возвышенном и отрады в земном...). Сюжетная линия Людмилы и Саши Пыльнико-ва показывает искаженное «безумным миром» представление человека о прекрасном. Любовь барышни и юного гимназиста аномальна по своей природе, она так же «безумна», как и все, что вокруг. Идеал подразумевается: он символичен и скрыт, зашифрован в глубинах контекста и недоступен пониманию «разума», который угасает.

Особую роль в романе «Мелкий бес» играет фантастический образ недотыкомки: Откуда-то прибежала удивительная тварь неопределенных очертаний, – маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась, и дрожала, и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась, – серая, безликая, юркая … [10]. «Недотыкомка серая» – «колдунья злая» – это наваждение Передонова, она неуловима, не горит в огне, испепеляет душу и сознание; она (по Шопенгауэру) есть выражение предельного для человека страдания, спасение от которого только в «безумии».

Два стихотворения Ф. Сологуба – «Я сжечь ее хотел, колдунью злую...» (1902) и «Недоты-комка серая» (1904) – наиболее созвучны отраженному в романе «Мелкий Бес» мотиву «безумия» и «смерти»:

Я сжечь ее хотел, колдунью злую.

Но у нее нашлись проклятые слова, -

Я увидал ее опять живую,

Вся в пламени и в искрах голова.

И говорит она: «Я не сгорела, –

Восстановил огонь мою красу.

Огнем упитанное тело

Я от костра к волшебству унесу.

Перебегая, гаснет пламя в складках

Моих магических одежд.

Безумен ты! В моих загадках

Ты не найдешь своих надежд ...

...Недотыкомка серая

Все вокруг меня вьется да вертится, –

То не Лихо ль со мною очертится

Во единый погибельный круг?

Недотыкомка серая

Истомила коварной улыбкою, Истомила присядкою зыбкою, – Помоги мне, таинственный друг!

Недотыкомку серую

Отгони ты волшебными чарами, Или нАотмашь, что ли, ударами,

Или словом заветным каким.

Недотыкомку серую

Хоть со мной умертви ты, ехидную, Чтоб она хоть в тоску панихидную

Не ругалась над прахом моим...

В «Предисловии автора ко второму изданию» «Мелкого беса» Ф. Сологуб акцентирует внимание читателя на том, что «...этот роман – зеркало, сделанное искусно... Уродливое и прекрасное отражаются в нем одинаково точно» [10, с. 1]. Таким же «зеркалом», отражающим «смертельное безумие» мира, является «Дневник сумасшедшего» Лу Синя, объединяющий тринадцать записей – эпизодов, которые представляют собой развернутую метафору кровавой и беспощадной истории человечества. Форма выражения такой метафоры – «внутренняя речь» главного героя, его страстный, экспрессивный монолог, имеющий аллегорический, иносказательный характер. По словам автора, больной страдал «манией преследования» [9], но со временем поправился.

Лу Синь художественно воплощает тему «каннибализма», обозначенную А. Шопенгауэром в программном философском сочинении «Мир как воля и представление»: « Несправедливость ... находит себе inconcrete наиболее полное, прямое и наглядное выражение в каннибализме: это самая отчетливая, и ясная ее форма, ужасный образ величайшего раздора воли с самой собою на высшей ступени ее объективации, какой является человек» [16].

Главный герой «Дневника сумасшедшего» со страхом воспринимает окружающий его мир как «ужасный образ» всеобщего, тотального «людоедства». Усилению воздействия этого «ужасного образа» способствуют такие тропы и фигуры, как гипербола, метафора и градация, данные развернуто, в своем «естественном» развитии [9].

...собака со двора Чжао… Почему она смотрит на меня во все глаза? Мой страх не лишен оснований…

... Выражение глаз Чжао Гуй-вэня было странным: то ли он боялся меня, то ли собирался меня погубить. Еще человек семь-восемь шептались у между собою обо мне... Меня с головы до пят пронизала холодная дрожь, и я понял, что их приготовления уже закончены... Ребятишки, шедшие толпой впереди, тоже говорили обо мне. Выражение их глаз было таким же, как у Чжао Гуй-вэня...

... Толпа людей с оскаленными клыками громко хохотала ...

... Мой брат – людоед! А я – брат людоеда! Меня самого съедят, и все же я останусь братом людоеда.

... Прежде, слушая его рассуждения о справедливости, я, по простоте душевной, верил ему, теперь же знаю, что брат хотя и рассуждает о справедливости, у него не только губы вымазаны человеческим салом, но и сердце полно мыслями о людоедстве ...

... Жестокость, как у льва, трусость, как у зайца, хитрость, как у лисицы.

... Они только и знают, что есть человечину!... Что же это – стародавняя привычка не считать людоедство за грех или же полная утрата совести, когда человек способен сознательно совершить преступление? Я проклинаю людоедов, прежде всего, брата: я хочу отговорить их от людоедства, и начну с брата.

... В открытую едят в деревне Волчьей; вдобавок в книгах об этом везде написано... Ведь так повелось испокон веков...

Едят людей и сами боятся, как бы их не сожрали, с подозрением глядят друг на друга... они организовали шайку, и все: отцы, дети, братья, супруги, друзья, учителя, враги и совсем незнакомые люди – подбадривают друг друга и даже под страхом смерти не желают перешагнуть это препятствие .

... настоящие люди ... (не людоеды) .

... я как-то сидел перед домом, наслаждаясь прохладой, брат сказал тогда, что, если отец или мать заболеют, сын должен вырезать у себя кусок мяса, сварить и предложить родителям съесть: только в этом случае его можно назвать хорошим сыном .

(у меня) ... за спиной четыре тысячи лет людоедства ...

... Спасите детей!

Следует отметить, что образ недотыкомки соотносится с фантастическим образом «злого наважденья», преследующего неизвестного «автора» этого дневника: Уснуть я все равно не мог и глубоко за полночь очень внимательно читал книгу, как вдруг увидел, что между строками вся она испещрена одним словом – «людоедство». Это слово, хихикая, уставилось на меня в упор и с укоризной ... [9].

Герой Лу Синя в своих воспаленных болезнью видениях «видит» настоящих людей, которые ...все свои помыслы устремили на самоусовершенствование... – вот идеал «больного» автора дневниковых записей. Он противопоставлен миру зла и несправедливости, и потому именно он самый здравомыслящий, настоящий человек. В тринадцатой завершаю- щей главе повествования автор дневника призывает «спасти детей» – это значит спасти мир и будущее всего человечества.

В романе Ф. Сологуба подобный идеал (как «спасательный круг») лишь подразумевается. Видимо, не случайно персонаж Лу Синя в конце концов выздоравливает и пытается найти свой место в реальной жизни. Идея «самоусовершенствования» человека является, на наш взгляд, смыслообразующей основой позитивного начала нравственного идеала Лу Синя, выраженного в «Дневнике сумасшедшего».

«Ужасный образ» мира, где царствуют «звери-людоеды» и где нет «настоящего человека», соотносится с аллегорией из Грациана, которую приводит восхищенный ею А. Шопенгауэр: «Но самым удивительным было, что во всей стране, даже в самых многолюдных городах, они не встретили ни одного человека; все было заселено львами, тиграми, леопардами, волками, лисицами, обезьянами, быками, ослами, свиньями, – и нигде не было человека! Лишь поздно они узнали, что немногие существующие там люди, чтобы скрыться и не видеть, что там происходит, уединились в глуши, где, собственно говоря, должны были бы жить дикие звери» [16].

Лу Синь в «Дневнике сумасшедшего», как и Ф. Сологуб в романе «Мелкий бес», показывает трагедию человека как отражение трагедии всего мира, в котором человек живет. Трагические характеры главных героев символичны, они воплощают вечные поиски человеческого и человечного в грешном по своей природе человеке, который так нуждается в «спасении». Прекрасный поэт второй половины XX в. Владимир Высоцкий выразил эту простую истину такими строками:

...Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души, спешите к нам!

Услышьте нас на суше – наш SOS все глуше, глуше, И ужас режет души напополам!

И рвутся аорты, но наверх – не сметь!

Там слева по борту, там справа по борту, Там прямо по ходу мешает проходу Рогатая смерть!.. [6].

Мотив «безумия» и «смерти», зародившись в недрах древнегреческой трагедии, трансформируется впоследствии в творческих достижениях выдающихся художников слова, которые, мастерски используя мощный «энергетический потенциал» этого мотива, «...по- казывают нам несказанное горе, скорбь человечества, торжество злобы, насмешливое господство случая и неотвратимую гибель праведного и невинного: это – знаменательное указание на характер мира и бытия...» [16].

«Безумный» «характер мира и бытия» оказывает разрушительное воздействие на человека, «растлевая и умертвляя» в нем ростки добра и разума, превращая этого человека в свое подобие. И в «Мелком бесе», и в «Дневнике сумасшедшего» главные герои воспринимают окружающий их мир как «безумный» и «мертвый» a priori. Так, Передонов ... смотрел... на мир мертвенными глазами, как некий демон, томящийся в мрачном одиночестве страхом и тоскою. Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвля-ющим аппаратом. Все доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь [10, с. 18]. Самая первая запись в дневнике героя Лу Синя: Второй день четвертого месяца седьмого года. Сегодня вечером замечательно светит луна. Тридцать с лишним лет я не видел ее, и сегодня, когда я ее увидел, настроение необычайно поднялось. Только сейчас я понял, что эти тридцать лет были покрыты мраком [9].

Ф. Сологуб и Лу Синь художественно исследуют мотив «безумия» и «смерти» как изначально заданное состояние человека и окружающего его мира, чему способствует точка отсчета повествования, авторский ракурс художественного отражения аномальной действительности. Важнейшая качественная характеристика подобного состояния – враждебность мира по отношению к человеку, отсюда мания преследования у героев Ф. Сологуба и Лу Синя. Гимназическому учителю и автору дневниковых записей кажется, что люди вокруг них ненормальны. Передонов пытается в силу своих возможностей изменить свою жизнь к лучшему – получить заветное место инспектора, он интуитивно ощущает аномалию бытия, но, в отличие от героя Лу Синя, «движется по инерции» – замкнутому кругу, выход из которого только один – в небытие. Автор дневника постоянно размышляет о природе «людоедства», обращаясь к различным примерам из истории, трактуя их в соответствии со своим твердым убеждением, что люди едят друг друга: Любое дело начинаешь понимать, лишь когда его всесторонне изучить. В старину часто ели людей: это я помнил из истории, правда, смутно. Чтобы справиться, раскрыл книгу по истории, в книге не было дат, зато каж- дая страница изобиловала словами «гуманность», «справедливость», «мораль» и «добродетель». Уснуть я все равно не мог и глубоко за полночь очень внимательно читал книгу, как вдруг увидел, что между строками вся она испещрена одним словом – «людоедство». Это слово, хихикая, уставилось на меня в упор и с укоризной. Я тоже человек, они хотят меня съесть! [9].

Герой Лу Синя пытается всеми силами вырваться из пут кошмарных видений: голос разума не подавлен и не заглушен в нем: «Спасите детей!» – спасите мир – спасите человека!... Лу Синь дает надежду на спасенье, Ф. Сологуб же мрачен и пессимистичен – нет ничего, кроме безумия, а это и есть – смерть.

Основным языковым средством выражения мотива «безумия» и «смерти» в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» и в «Дневнике сумасшедшего» Лу Синя является развернутая метафора безумного, звероподобного, дышащего смертью мира, в котором происходит трагедия человека. Особую роль играет внутренняя речь героя, которая выражает его мысли и чувства, транслирует процесс восприятия окружающей действительности такой, какая она есть... Или только кажется?