Мотив пути и его значение в романе Е. Водолазкина «Лавр»

П остановка проблемы . Мотив пути – один из архетипических мотивов в отечественной словесности. Апеллируя к библейской и устно-поэтической традиции, текстам древнерусской книжности, ведущим произведениям русской классической литературы, отметим, что художественный интерес к сюжетам странничества, паломничества, путешествия не исчерпан и в актуальной

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 4} (²⁵)

русской литературе. В словесности Древней Руси мотив пути появляется в произведениях различных жанров – слово («Слово о полку Игореве»), житие («Житие Евстафия Плакиды», «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»), хожение («Хожение за три моря» Афанасия Никитина, «Хождение Богородицы по мукам»), повесть («Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим») и др. [Вальянов, 2023, с. 37–50]. В литературе XVIII столетия появляются путевые заметки и дневники , где мотив пути/дороги и соотносимый с ним мотив встречи организуют хронотоп «чужого мира» («Описание Сибирского царства» Г. Миллера, «Оренбургская топография» П. Рыжкова»), отражающий мировосприятие авторов эпохи, когда идеальная/утопическая Россия мыслилась не соотнесенной с предшествующей.

Произведение современного русского писателя Е. Водолазкина «Лавр», посвященное жизнеописанию и мировоззрению человека эпохи Древней Руси, непосредственно берет начало в культуре русского средневековья и на идейно-тематическом, мотивном уровнях повествования отражает структурнотипологические особенности упомянутых нами текстов. Авторское определение жанровой специфики произведения как роман-житие также свидетельствует о неразрывной связи с ведущими жанрами древнерусской литературы.

Вслед за И. Силантьевым, мы рассматриваем категорию мотива следующим образом: «…это эстетически значимая повествовательная единица, интертекстуальная в своем функционировании, инвариантная в своей принадлежности к языку повествовательной традиции и вариантная в своих событийных реализациях, а также соотносящая в своей семантической структуре предикативное начало действия с актантами и пространственно-временными признаками» [Силантьев, 2004, с. 96].

Путь является центральным элементом категории художественного пространства – одной из важнейших в современном литературоведении, отражающей как национальную картину мира, так и способы самоопределения личности в бытии, что отмечалось еще Ю. Лотманом [Лотман, 1996, с. 205]. В контексте пространственной категории «путь» является фундаментальной семантической составляющей. Одной из главных пар, составляющих бинарную оппозицию, является антиномия «жизнь/смерть», где жизнь маркируется как путь/судьба человека, а смерть является завершением этого пути [Дрыга, 2010, с. 16].

Цель статьи – определить функциональное значение мотива пути в пространстве романа-жития Е. Водолазкина «Лавр», наследующего жанровые традиции древнерусской словесности.

В работе используются историко-культурный, структурно-семиотический методы.

Результаты исследования. Мотив пути – один из структурообразующих в романе «Лавр» и в прозе Е. Водолазкина в целом [Ковтун, 2023, с. 115–135]. Главный герой Арсений как в буквальном, так и в метафорическом смысле является путником, совершающим путешествие в разные места и государства. В пределах литературного сюжета, как видится, происходит своеобразная трансформация героя. Представленный в начале художественного повествования еще совсем юным – мальчиком, Арсений проходит тернистый путь и становится мудрецом, чей образ атрибутивно отсылает к образу юрода. «Путевая» тема, маркируемая уже в авторском определении жанра произведения - «роман-житие», развернута к агиографическому стилю древнерусской литературы, о чем рассуждает сам писатель:

Проблема описания «положительно прекрасного человека» чрезвычайно сложна. На современном материале решать ее почти невозможно, а если и возможно, то для этого нужно быть автором князя Мышкина. Я понимал, что, взятый с нынешней улицы, такой герой будет попросту фальшив. И я обратился к древней форме – к житию , только написал это житие современными литературными средствами [Лавр…, 2013].

Говоря о художественно-эстетическом единстве романа-жития Е. Водолазки-на с произведениями русской средневековой литературы, необходимо отметить, что в повествовании принципиально значимую роль играет историко-культурный контекст выбранной литературной эпохи: в «Лавре» регулярно появляются аллюзии на древнерусские тексты, что засвидетельствовано некоторыми авторитетными исследователями, в частности О. Неклюдовой [Неклюдова, 2015, с. 119]. «Александрия» и «Сказание о Соломоне и Китоврасе» и вовсе цитируются по ходу сюжета. И прошел Александр от того места сто дней, и приблизился к пределам вселенной, ощутив тоску («Александрия») [Водолазкин, 2014, с. 39]. Когда Китовраса вели к Соломону, он увидел человека, покупавшего себе сапоги. Человек захотел узнать, хватит ли этих сапог на семь лет, и Китоврас рассмеялся. Идя далее, Китоврас увидел свадьбу и расплакался («Сказание о Соломоне и Китоврасе») [Там же, 2014, с. 21].

Произведение «Александрия» как факт материальной книги возникает в сюжете с невероятной частотностью:

– Арсений читает или листает ее сам себе: Александрию Арсений читал постоянно. <…> При первых словах Александрии к Арсению подходил волк. <…> Вместе с Арсением внимательно следил за событиями жизни македонского царя [Водолазкин, 2014, с. 39].

– Она находится рядом с ним: Лежит животом вниз, рядом с ним закрытая Александрия [Там же, с. 44].

– Он читает ее вслух возлюбленной, а после уже над ней как Священное Писание: Он вспомнил, что при жизни она любила слушать Александрию, и начал читать Александрию. Ее реакция на роман об Александре всегда была живой, и сейчас, по мнению Арсения, это могло сыграть свою положительную роль [Там же, 2014, с. 103].

– Вспоминает об основных моментах истории, видя перед собой нечто схожее: Так сколь же разнообразен мир, думал Арсений, и вспоминал сходные

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 4} (²⁵)

описания Александрии, и спрашивал себя, каково же место перечисленных явлений в общем порядке вещей. Ведь не может же их существование (спрашивал себя) быть недоразумением в мире, устроенном разумно? [Водолазкин, 2014, с. 148]; Арсений беззвучно крикнул матросам, чтобы спасались, но они продолжали свое странное движение. Надвинутые капюшоны уподобляли их удивительным существам из Александрии [Там же, 2014, с. 335].

- Позднее вспоминает о путешествиях Александра с более детальной точностью, нежели о собственных, указывая на сам факт произведения, повлиявшего как на свою личность, так и на память: Лавр хочет рассказать о своем путешествии в Иерусалим, но не может его вспомнить. Он долго думает и вспоминает Александрию [Там же, 2014, с. 424].

Действительно, значение образа Александра и его действий как полководца становится определяющим для всей жизни главного героя – он сравнивает себя с ним, в том числе и по внешним признакам. С детства, неоднократно перечитывая произведение, Арсений находит общее даже в их именах: Для жителей слободки это прозвище не имело смысла, поскольку все они были рукинцами. Иначе сложилось с Арсением. Даже внутри самой слободки его стали определять как Рукинца. Это воспринималось как своего рода выдача почетного гражданства, как именование любимого им Александра – Македонцем [Там же, 2014, с. 62].

Однако в этом вопросе их отличал тот факт, что Арсений на протяжении жизни меняет четыре имени Арсений – Устин – Амвросий – Лавр и отзывается на два прозвища – Рукинец и Врач – ввиду его целительного дара. Сквозным мотивом в художественном повествовании, связующим судьбы двух книжных персонажей, становится путь , который преодолевает каждый из них.

Впервые «Александрия» появляется в первой главе - «Книге познания». Арсений, увлеченный чтением древнерусского памятника, видит цель своего жизненного пути в познании мира. В «Книге отречения» этот же текст, уже не воспроизводимый, а лишь припоминаемый героем, также фигурирует в истории и определяет судьбу Арсения: он продолжает свой путь познания, находясь в поисках ответов на бытийные вопросы [Махинина и др., 2019, с. 187].

Эксплицитно избранный мотив отражается в «Книге пути», описывающей путешествие Арсения в Иерусалим, подобно Александру, дорога которого также устремлена в землю обетованную. В священном городе принимающему христианство Александру пророк Иеремия предсказывает достижение рая: На помощь призывай Бога Саваофа – и силу персидскую победишь, и всему от востока до запада царем станешь, и когда все это совершишь, тогда дойдешь до места, близкого к раю [Александрия Сербская, 2003].

Однако Александр не осознал достигнутого, поскольку его путешествие не увенчалось успехом, подчеркивается в изречении монаха: Александр был самозабвенным путешественником, и дорога сама расстилалась под его ногами [Водолазкин, 2014, с. 296]. То же чувствует и Арсений: уподобляя себя образу полководца, он определяет и общность их путей: Иногда я чувствую себя Александром. И дорога сама расстилается под моими ногами. И, подобно Александру, любовь моя, я не знаю, куда она ведет [Водолазкин, 2014, с. 296].

В этом признании очевиден переход к осознанию героем собственного пути: «самозабвенность» Александра-военачальника, неоднократно возникающий образ дороги (которая «сама расстилается под ногами»), связаны с бесцельностью пути - движение ради движения. Александр, устремленный к пределам земного, расспрашивает знающих людей о том, куда ведут избранные пути; дорога Арсения целенаправленна – это Иерусалим – сокровенная обитель, где он вознесет молитву об Устине во имя упокоения ее души.

В Иерусалиме старец монастыря Иннокентий вовсе развенчивает путь Александра, признавая его неутешительным, организованным, как утверждает А. Шайкин, в «горизонтальной плоскости» [Шайкин, 2021, с. 617]: И не увлекайся горизонтальным движением паче меры. – А чем увлекаться, – спросил Арсений. - Движением вертикальным, ответил старец и показал вверх [Водо-лазкин, 2014, с. 364]. Своим напутствием мудрец словно подчеркивает, что Арсений и Александр находятся в разных проекциях. Принципиально значимым становится образ Александра в «Книге покоя». Внешнее движение героя почти прекращается, на первый план выведен мотив преодоления внутреннего пути Арсения-Лавра.

Арсений на протяжении жизни совершает «круговое» движение, что подтверждает идею о цикличности пути героя: он возвращается в то место, которое, по сути, явилось отправной точкой его путешествия [Махинина и др., 2019, с. 187]. Арсению показалось было, что по запахам и общему состоянию воздуха эта весна была точь-в-точь такой как когда-то в детстве, но <...> Арсений был теперь совершенно другим, и оттого нынешняя весна не имела с его детской весной ничего общего. В отличие от той весны, нынешняя не заполняла уже всего мира [Водолазкин, 2014, с. 365]. Ключевым в этом контексте нам видится мотив преображения героя, замыкающий собственный путь совершенно другим человеком, что свидетельствует об особенности романно-житийного образа.

Отступая от традиционной композиции агиографических произведений, Е. Водолазкин в собственной литературной истории видоизменяет каноническую модель житийного персонажа, оставляя лишь основные этапы его жизненного пути. Так, например, стоит отметить «внутреннюю»/духовную подвижность Арсения-Лавра, в отличие от канонических святых, являющимися, по сути, статичными - наделенными богоизбранностью уже при рождении/крещении и сохраняющими святость посмертно. Кроме того, в романе Е. Водолазкина особое внимание уделяется любовной интриге, обусловливающей становление и дальнейшее развитие личности героя [Гримова, 2020, с. 99], в то время как «житий-ный» персонаж плотской любовью или страстями не испытывается - он преследует высокую – нравственную – цель, ограждаясь от земного/мирского.

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 4} (²⁵)

В образе Арсения-Лавра сочетаются типичные черты как святого странника , обретшего уединение и покой, так и романного героя , принявшего аскезу во имя спасения души погибшей возлюбленной. Симптоматично и то, что в романе-житии упоминается образ Арсения Великого, в честь которого наречен главный герой: Особенность человека, о котором идет речь, состояла в том, что он говорил очень мало. Он помнил слова Арсения Великого: много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда. Чаще всего он безмолвно смотрел на больного. Мог сказать лишь: тело твое тебе еще послужит. Или: тело твое пришло в негодность, готовься его оставить; знай, что оболочка сия несовершенна [Водолазкин, 2014, с. 162].

Подвиг молчания , отраженный в философии жизни, свидетельствует о типологической близости персонажей. Арсений чувствует свою вину за смерть человека, которого он «погубил произнесенным словом»; после смерти Устины он продолжительное время и вовсе держит обет молчания . Общность героев видится и в выбранном ими пути: оба отстраняются от почета, славы, богатства, оставаясь наедине с самими собой для общения с Богом [Ищенко, 2021, с. 225]. Однако заметим, что Лавр не завершает земную жизнь подобно небесному покровителю.

Прохождение пути главным героем в вертикальной (а не горизонтальной) проекции подтверждается изучением лексико-семантических особенностей имен персонажей. Эти имена последовательно сменяют друг друга, и в представленной последовательности явлена закономерность: каждое последующее имя «возвышает» главного героя, приближая его к сакральному статусу - святому, и маркирует его особый, богоизбранный путь. Показательно это в семантике первого имени героя (Арсений), окрещенного в честь преподобного: Он появился на свет <…> в день памяти Арсения Великого. Семь дней спустя во имя Арсения он был крещен [Водолазкин, 2014, с. 10].

Значение имен героев коррелирует: перевод с древнегреческого имени Арсений отсылает к значению «мужественный», что соотносится с семантикой имени Александр - «защитник», «мужчина», апеллирует к выраженному мужскому началу, былинной фигуре центрального образа.

Второе имя героя - Устин, приобретенное им в память об умершей возлюбленной. В просторечном варианте имени - Иустин, восходящему к Юстину, указывается на справедливость, символическую праведность героя: – Как тебя зовут, – снова спросил рот. <…> – Устин , – едва слышно сказал Арсений [Там же, 2014, с. 161].

Имя, заимствованное у любимой и навсегда связывающее с ней, выражает проявление героем аскетизма, его внутреннюю эволюцию, знаменует зрелость, новый этап духовного взросления. Смена имени персонажа обусловливает качественные трансформации образа героя, демонстрирует изменения его жизненных ориентиров.

Третье имя героя – Амвросий, отсылающее к греческим корням, метафорически указывает на его «божественную», «бессмертную» природу, что соотносится со значением выбранного имени: Не ищи меня среди живых под именем Арсений , но ищи меня под именем Амвросий [Водолазкин, 2014, с. 371]. В семантике этого наречения заметно выражена сопричастность статусу святого – герой становится типологически ближе образу Всевышнего.

Последнее имя героя – Лавр – становится сакральным; знаменует торжество, внутреннюю победу персонажа. В античной традиции лавр – атрибут победителя; в мировой культуре этот образ связан с пониманием природы бессмертия, что семантически апеллирует к предшествующему имени героя. Глядя на седые пряди на полу, Амвросий услышал свое новое имя: – Брат наш Лавр постригает власы главы своея во имя Отца и Сына и Святаго Духа [Там же, 2014, с. 398].

Последнее имя героя в романе-житии выполняет «обрамляющую» функцию, поскольку воссозданный семантический ряд иллюстрирует путь Христа – его и проходит Арсений-Лавр. Принятие нового имени логически трансформирует образ героя – сначала обращает его к искуплению, а затем – к нравственному возвышению – исполнению Закона. Представленное восхождение Арсения как композиционный прием является устойчивым в поэтике Е. Водолазкина, на что обращает внимание Н.В. Ковтун [Ковтун, 2018, с. 76–92].

Безусловно, в тексте регулярно встречаются лексемы, формирующие лексикосемантические и ассоциативные поля, связанные с образом пути или дороги. Мы обозначаем наиболее репрезентативные в границах художественного повествования автора.

– ПУТЬ как « жизненный путь »: Арсений шел, испытывая холод и страх. Он и сам не понимал, зачем вышел из тепла. Ему было лишь ясно, что путь его ждал трудный – если вообще преодолимый. И он не знал, куда этот путь лежит [Во-долазкин, 2014, с. 165]; « направление движения »: Путь к городским воротам он мог бы проделать и с закрытыми глазами [Там же, 2014, с. 153]; « поездка, путешествие »: На рассвете караван вновь отправился в путь . Построение напоминало вчерашнее, но в точности его не повторяло [Там же, 2014, с. 274].

– ДОРОГА « жизненный путь »: В глазах Арсения посадник Гавриил увидел всю его трудную дорогу [Там же, 2014, с. 351]; « поездка »: По дороге они не разговаривали [Там же, 2014, с. 150]; « заданный маршрут »: Мы ищем дорогу на Оршу [Водо-лазкин, 2014, с. 254]; « полоса земли для передвижения »: <…> грязь смерзлась бороздами и комками, превратив дорогу в стиральную доску [Там же, 2014, с. 49].

– ПУТЕШЕСТВИЕ И ПУТЕШЕСТВЕННИК: Если верить его расчетам <…>, на путешествие у нас есть по меньшей мере десять лет [Там же, 2014, с. 244].

– СПУТНИК: Он хочет, чтобы ты стал моим спутником на пути в Иерусалим (цитата Амброджо) [Там же, 2014, с. 241]; У меня, любовь моя, хороший спутник , молодой интеллигентный человек с широким кругом интересов (цитата Арсения) [Там же, 2014, с. 247].

СИБИРСКИЙ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФОРУМ ^{2023. № 4} (²⁵)

– ПУТНИК: <…> не было никакой – кроме, может быть, имени – связи между белокурым мальчиком из Рукиной слободки и убеленным сединами путником , почти стариком [Водолазкин, 2014, с. 366].

Реже используются в тексте такие слова, как: попутчик, попутный, путать, путевой и запутанность .

Таким образом, можно утверждать, что на всех уровнях художественного повествования – идейно-тематическом, мотивном и образном – значение категории пути становится определяющим - формирующим идеологию и эстетику произведения, его структурно-типологическую конъюнктуру, убедительно отражающим литературную преемственность и культурную традицию.