Мотив растления в произведениях Достоевского в контексте законодательства XIX века

В романе Ф. М. Достоевского «Преступление и Наказание» и в главе «У Тихона», которая не вошла в основной текст «Бесов», но известна исследователям и традиционно привлекается для толкования писательского замысла¹, есть общий мотив — растление или обольщение девицы². Статья посвящена вопросу о том, насколько хорошо Достоевский был знаком с законодательством XIX в. в отношении к такого рода преступлениям и отображал его в своем творчестве. Оба текста — и эпизод из «Преступления и Наказания», и глава «У Тихона» — рассматриваются нами как равнозначные источники, несмотря на то, что в одном случае мы имеем дело с фрагментом, который был напечатан и однозначно входит в канонический текст романа, а в другом — с главой, которая знакома не всем читателям, потому что и сейчас публикуется отдельно.

В «Преступлении и Наказании» о случившемся сначала рассказывает Лужин. Он сообщает, что, по слухам, Свидригайлов «жестоко оскорбил» племянницу иностранки Ресслих, девочку «лет пятнадцати и даже четырнадцати»3, которая вскоре после этого повесилась. Сам Свидригайлов в ночь перед самоубийством вспоминает похожую историю, скорее всего, ту же самую, проговаривая, что девочка утопилась, и уточняет ее возраст:

«Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…» ( Д30 ; т. 6: 391).

В главе «У Тихона» о преступлении в своей исповеди сообщает Ставрогин [Коган]. Он рассказывает, что нанимал комнату у мещан в «большом доме в Гороховой», где часто оставался один с их дочерью Матрешей, и добавляет: «…думаю, лет четырнадцати, совсем ребенком на вид» ( Д30 ; т. 11: 13). В очередной раз, когда родителей не было дома, он пришел к ней в каморку:

«Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял ее руку и тихо поцеловал, принагнул ее опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. <…> Я опять стал целовать ей руки, взяв ее к себе на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то всё шептал ей. Наконец, вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо ее выражало совершенное восхищение. Я чуть не встал и не ушел — так это было мне неприятно в таком крошечном ребенке — от жалости. Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался. Когда всё кончилось, она была смущена» (Д30; т. 11: 16).

Следующие несколько дней Ставрогин боялся, что его преступление раскроют, ему «мерещилась каторга» ( Д30 ; т. 11: 17). Матреша никому ничего не рассказала о случившемся и повесилась в своей каморке.

Обе девочки были ограничены в общении, обеих избивали родственники, что делало и утопленницу, и Матрешу особенно беззащитными. Про утопленницу, со слов Лужина, известно, что она была глухонемой и что мадам Ресслих ее «беспредельно ненавидела и каждым куском попрекала; даже бесчеловечно била» ( Д30 ; т. 6: 228). У Матреши похожая история: мать ее «часто била и по их привычке ужасно кричала на нее по-бабьи» ( Д30 ; т. 11: 13). Ставрогин наблюдал, как ее мать за пропажу какой-то тряпки «отодрала за волосы», а потом, из-за подозрения, что девочка украла у квартиранта ножичек, высекла ее прутьями из веника «до рубцов» ( Д30 ; т. 11: 13). Исследователи указывали не только на сходство этих двух историй, но и на то, что у них мог быть один источник: самоубийство тринадцатилетней крестьянской девочки Марфы Архиповой, которую обвинили в краже, после чего она повесилась на поясе ( Д30 ; т. 7: 397). Об этом происшествии, по следам публикации в «Северной Пчеле» (1861, № 83), писал автор «Внутренних новостей» журнала «Время»⁴, который издавали братья Достоевские. Про изнасилование ничего не сказано ни в газетном, ни в журнальном источнике, на основании чего можно предположить, что его не было. Если Достоевский действительно использовал историю Марфы Архиповой, то нельзя не отметить, насколько серьезно он расширил начальную фабулу: добавил описание тяжелой жизни ребенка до встречи с преступником, включил сам факт растления и увеличил возраст жертвы с тринадцати до четырнадцати лет. Изменение возраста героини писателем сделано осознанно. И если Достоевский не знал историю Марфы Архиповой, а использовал в качестве источника рассказ о другом происшествии или выдумал эту ситуацию сам, то неоднократное указание возраста девочек — по-прежнему важный момент повествования.

Четырнадцать лет в законодательстве того времени — это пограничный возраст жертвы при определении степени вины человека, совершившего преступление. Эта возрастная граница отделяла от остальных половых преступлений те, которые в современной практике связывают с педофилией и возрастом согласия (в XIX в. термины не использовались). Как отмечает юрист Н. С. Таганцев, современник Достоевского, в комментариях к «Уложению о наказаниях уголовных и исправительных», изначально границей должен был быть возраст двенадцати лет, однако при рассмотрении проекта уложения в Государственном совете было принято решение поднять возраст до четырнадцати5. Термин «растление» закон употребляет «в тесном смысле», пишет Таганцев, то есть как «посягательство мужчины на девство женщины, посредством полового с нею совокупления» (Уложение: 582).

Для случаев, когда жертве было меньше четырнадцати лет, законодательство предусматривало два основных состава преступления с разными наказаниями. Если растление было сопряжено с насилием, то виновному грозило лишение «всех прав состояния» и отправка на «каторжную работу в крепостях» на срок от десяти до двенадцати лет ( Уложение : 582). Если «растление девицы, не достигшей четырнадцатилетнего возраста, учинено без насилия, но по употреблению во зло ея невинности и неведения, то виновный в оном приговаривается: к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжную работу в крепостях на время от восьми до десяти лет, или на заводах на время от четырех до восьми лет» ( Уложение : 584). Если были «употреблены во зло не только невинность и неведение девицы», но и «предоставленная <…> по званию или по особой доверенности ее родителей, опекунов или родственников власть», то степень наказания для виновного повышалась до «лишения всех прав состояния» и «ссылки в каторжные работы в крепостях» на срок от десяти до двенадцати лет ( Уложение : 584). То есть употребление особой власти приравнивалось к насилию. Каторжные работы на срок от десяти до двенадцати лет — наказание четвертой степени из семи возможных, где самая жесткая первая степень предполагала пожизненные каторжные работы ( Уложение : 27).

Если жертва была старше четырнадцати лет, то законодательство также рассматривало два возможных состава преступления. Первый из них — изнасилование. За него полагалось лишение всех прав состояния и ссылка «на каторжную работу на заводах на время от четырех до восьми лет» (Уложение: 585). Эта формулировка включает сразу две степени наказания. Шестая степень — это срок от шести до восьми лет, седьмая — срок от четырех до шести (Уложение: 27). В законодательстве указывалось, что если изнасилование девицы старше четырнадцати лет было сопряжено с растлением, то суду должно было выбрать более высокую степень наказания из положенных по этим статьям (Уложение: 586), то есть шестую.

Второй возможный состав преступления в отношении девиц старше четырнадцати лет — это обольщение ( Уложение : 587). В «Уложении» сказано, что если достигшая четырнадцати лет девица была «обольщена и обесчещена своим опекуном, или учителем, или иным лицом, имеющим по званию своему или особым обстоятельствам надзор за нею и большую или меньшую степень над нею власти», то виновного должно приговорить к «лишению всех особенных, лично или по состоянию присвоенных, прав и преимуществ и ссылке на житье в Сибирь (от одного года до двух лет. — А. П. ) или отдаче в исправительные арестантские отделения (от полутора до двух с половиной лет. — А. П. ) по четвертой степени 31 статьи <…> уложения» ( Уложение : 587–588).

Итак, при одинаковом составе преступления, где растление сопровождалось изнасилованием, наказание зависело от возраста жертвы. Если она была младше четырнадцати, то преступнику грозило от десяти до двенадцати лет каторги, если старше — от шести до восьми лет. Если насилия не было, то наказание за растление девицы младше четырнадцати лет составляло от восьми до десяти лет. Если жертве было больше четырнадцати и виновный ее обольстил, пользуясь своей властью, то ему могли присудить максимально два с половиной года в исправительных арестантских отделениях.

Сравнивая два варианта раскрытия мотива растления (по терминологии «Уложения» в обоих случаях был факт растления) в «Преступлении и Наказании» и в главе «У Тихона», обязательно следует брать во внимание то, как преступления описаны обоими преступниками. Получается, что в случае Свидригайлова можно говорить об изнасиловании девицы, сопряженном с растлением. Это шестая степень наказания, от шести до восьми лет. В случае Ставрогина, учитывая «странность» в поведении Матреши, когда она обняла его и начала целовать сама, а «когда всё кончилось», смотрела на него, «робко улыбаясь» ( Д30 ; т. 11: 16), его действия можно подвести и под минимальное из всех наказаний за преступления «против чести и целомудрия женщин», указанных в законодательстве ( Уложение : 582–588).

Достоевский, хорошо знавший законодательство того времени, что уже было отмечено современниками6 и исследователями7, специально указывает, что обеим жертвам было по четырнадцать лет — предположительно в расчете на то, что его читатели, даже не помня конкретных сроков и видов наказания, могут знать, что четырнадцать лет — важная граница в законодательстве. Также это позволяет избежать претензий и обвинений в изображении в художественных текстах половых преступлений в отношении детей. Прямого запрета в цензурных документах на это не было. Однако писатель, которому захотелось бы поместить такой сюжет, например, в периодическом издании, мог столкнуться с препятствиями в публикации, как минимум с недовольством редактора. Именно это произошло с главой «У Тихона», которую отказался печатать редактор «Русского Вестника» М. Н. Катков (Д30; т. 12: 239). Указание писателем возраста героинь не помогло. Сложно предположить, какой могла бы быть реакция цензуры или читателей. Нельзя забывать, что в будущем именно этот сюжет стал поводом для Н. Н. Страхова обвинить самого Достоевского в педофилии8. Исследователями уже было доказано, что это сплетня. Ее фактологический анализ был дан, например, В. Н. Захаровым [Захаров, 1978: 95–104; 2017], с указанием, что в своем художественном мире писатель оценивает такие поступки однозначно. Свидригайлова и Ставрогина объединяет то, что они оба покончили жизнь самоубийством, так как «по Достоевскому, это преступление неискупимо, ему нет и не может быть прощения» [Захаров, 1978: 103]9.

Катков пропустил в печать историю про Свидригайлова, но отказался печатать историю про Ставрогина. Этому может быть несколько причин, которые следует искать внутри самих текстов. Это то, насколько подробно и очевидно рассказана история преступления, и то, какое место в романе занимает совершивший его герой. В «Преступлении и Наказании» о растлении девочки рассказано намеками, а не прямо. Лужин сначала говорит, что девочке было пятнадцать, потом убавляет год, чтобы усилить эффект своего рассказа. Ясность вносит Свидригайлов, четко проговаривая, что его жертве было четырнадцать. Сама история произошла не с главным героем, а с второстепенным персонажем. В главе «У Тихона» Ставрогин не уверен в том, сколько лет было Матреше. Он, конечно, произносит верное число, но с прибавкой «думаю», и в то же время в остальном тексте девочка прямо называется ребенком, а в поведении ее отмечаются детские черты. Если считать главу «У Тихона» частью романа, то Ставрогин как человек, который ставит страшные эксперименты над собой и над другими, выходит на первый план, его сюжетная линия10 становится ключевой. Катков, не пропустивший главу, но познакомившийся с ней, имел дело именно с романом, где главным героем был Ставрогин.

Утопленница из «Преступления и Наказания» и Матреша из «Бесов» — не единственные героини Достоевского четырнадцати лет или приблизительно этого возраста. Приведем остальные случаи не в хронологическом порядке, а по степени скандальности сюжетов, в которых фигурируют девочки. Нелли из «Униженных и Оскорбленных» «скоро четырнадцать лет» ( Д30 ; т. 3: 387) — об этом главному герою напоминает Наташа, когда объясняет, что девочка в него влюблена. До этого герой спас ее, когда забрал у мадам Бубновой, где Нелли грозили растление и изнасилование. На четырнадцатилетнюю девочку засматривается князь К. в «Дядюшкином сне», рассуждает о ее «формах», за что его одергивает Марья Александровна ( Д30 ; т. 2; 342). Четырнадцать лет Лизе Хохлаковой из «Братьев Карамазовых»: она предлагает себя Ивану Карамазову, «как развратные женщины предлагаются» ( Д30 ; т. 15: 38). Он возмущается, что она так себя ведет, когда ей нет еще шестнадцати — с этого возраста было разрешено выдавать девушек замуж. Героиня повести «Кроткая» выглядит на четырнадцать ( Д30 ; т. 24: 7) на момент знакомства с рассказчиком, хотя ей «без трех месяцев шестнадцать», а женятся они, когда девушке уже шестнадцать. Однако то, что она выглядит младше, герою нравится, и он акцентирует внимание на возрасте.

В случае с «Кроткой» возраст имеет большое значение в контексте потенциального замужества. Тетки, у которых живет героиня, хотят выдать ее за лавочника, уже дважды вдовца, который «усахарил», то есть забил двух своих предыдущих жен. Они могут это сделать, только когда девушка достигнет законного возраста. Именно поэтому Кроткая начинает отчаянно искать место гувернантки и печатать объявления в газете «Голос», ради этого отдавая ростовщику все ценные вещи. Ей нужно успеть до своего шестнадцатилетия. Вся эта ситуация с закладами создает повод для знакомства героев, и так завязывается сюжет повести.

Что касается четырнадцатилетия, то такое внимание к возрасту у Достоевского — это прием игры со скандалом. Писатель хотел изобразить страшное преступление, на что указывала его вдова Анна Григорьевна, отвечая на обвинения Страхова11, который именно так расценивал растление девочки. Это было нужно для характеристики персонажей: отрицательные воспринимают такого ребенка как сексуальный объект, положительные — нет. При этом Достоевский опасался переступать черту, моральную или же обозначающую некие общественные приличия. Эти опасения выливаются в обязательные и последовательные указания в текстах Достоевского на возраст героинь в соответствии с законодательством XIX в.